Неточные совпадения
Видно было, как вдали копошатся
люди, и казалось, что они бессознательно толкутся на одном месте, а не мечутся в
тоске и отчаянье.
В
тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит», — решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и
людей зовет.
Зарецкий бережно кладет
На сани труп оледенелый;
Домой везет он страшный клад.
Почуя мертвого, храпят
И бьются кони, пеной белой
Стальные мочат удила,
И полетели как стрела.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к
людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда
людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной
тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
Наконец, пришло ему в голову, что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и
людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в
тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
— Да, — начал Базаров, — странное существо
человек. Как посмотришь этак сбоку да издали на глухую жизнь, какую ведут здесь «отцы», кажется: чего лучше? Ешь, пей и знай, что поступаешь самым правильным, самым разумным манером. Ан нет;
тоска одолеет. Хочется с
людьми возиться, хоть ругать их, да возиться с ними.
— Мы обязаны этим реализму, он охладил жизнь, приплюснул
людей к земле. Зеленая
тоска и плесень всяких этих сборников реалистической литературы — сделала
людей духовно нищими. Необходимо возвратить
человека к самому себе, к источнику глубоких чувств, великих вдохновений…
Я издыхаю от безумнейшей
тоски,
Мне нужно
человека,
Которому я мог бы радостно и нежно лизать руки
За то, что он человечески хорош!
— Неплохой
человек она, но — разбита и дребезжит вся. Тоскливо живет и, от
тоски, занимается религиозно-нравственным воспитанием народа, — кружок организовала. Надувают ее. Ей бы замуж надо. Рассказала мне, в печальный час, о романе с тобой.
И вот эта чувственная, разнузданная бабенка заставляет слушать ее, восхищаться ею сотни
людей только потому, что она умеет петь глупые песни, обладает способностью воспроизводить вой баб и девок,
тоску самок о самцах.
— Стрешнева — почему? Так это моя девичья фамилия, отец — Павел Стрешнев, театральный плотник. С благоверным супругом моим — разошлась. Это — не
человек, а какой-то вероучитель и не адвокат, а — лекарь, все — о здоровье, даже по ночам — о здоровье,
тоска! Я чудесно могу жить своим горлом…
И сама история только в
тоску повергает: учишь, читаешь, что вот-де настала година бедствий, несчастлив
человек; вот собирается с силами, работает, гомозится, страшно терпит и трудится, все готовит ясные дни. Вот настали они — тут бы хоть сама история отдохнула: нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться… Не остановятся ясные дни, бегут — и все течет жизнь, все течет, все ломка да ломка.
Горы и пропасти созданы тоже не для увеселения
человека. Они грозны, страшны, как выпущенные и устремленные на него когти и зубы дикого зверя; они слишком живо напоминают нам бренный состав наш и держат в страхе и
тоске за жизнь. И небо там, над скалами и пропастями, кажется таким далеким и недосягаемым, как будто оно отступилось от
людей.
Теперь Штольц изменился в лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными глазами вокруг себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он пропал из глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую
тоску, которую испытывает
человек, когда спешит с волнением после разлуки увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
И с сокрушением сердечным
Готов несчастный Кочубей
Перед всесильным, бесконечным
Излить
тоску мольбы своей.
Но не отшельника святого,
Он гостя узнает иного:
Свирепый Орлик перед ним.
И, отвращением томим,
Страдалец горько вопрошает:
«Ты здесь, жестокий
человек?
Зачем последний мой ночлег
Еще Мазепа возмущает...
Он так целиком и хотел внести эту картину-сцену в свой проект и ею закончить роман, набросав на свои отношения с Верой таинственный полупокров: он уезжает непонятый, не оцененный ею, с презрением к любви и ко всему тому, что нагромоздили на это простое и несложное дело
люди, а она останется с жалом — не любви, а предчувствия ее в будущем, и с сожалением об утрате, с туманными тревогами сердца, со слезами, и потом вечной, тихой
тоской до замужества — с советником палаты!
А большой
человек опивается, объедается, на золотой куче сидит, а все в сердце у него одна
тоска.
Тогда — не от скуки и не от бесцельной
тоски, а оттого, что безбрежно пожелаю большего, — я отдам все мои миллионы
людям; пусть общество распределит там все мое богатство, а я — я вновь смешаюсь с ничтожеством!
И
люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с
тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять на что?
Я с большей отрадой смотрел на кафров и негров в Африке, на малайцев по островам Индийского океана, но с глубокой
тоской следил в китайских кварталах за общим потоком китайской жизни, наблюдал подробности и попадавшиеся мне ближе личности, слушал рассказы других, бывалых и знающих
людей.
Тоска: на расстоянии тридцати верст ни живой души, ни встречи с
человеком, ни жилища на дороге, ни даже самой дороги!
Человек мечется в
тоске, ищет покойного угла, хочет забыться, забыть море, качку, почитать, поговорить — не удается.
— Вот уж этому никогда не поверю, — горячо возразила Половодова, крепко опираясь на руку Привалова. — Если
человек что-нибудь захочет, всегда найдет время. Не правда ли? Да я, собственно, и не претендую на вас, потому что кому же охота скучать. Я сама ужасно скучала все время!.. Так,
тоска какая-то… Все надоело.
«Милый и дорогой доктор! Когда вы получите это письмо, я буду уже далеко… Вы — единственный
человек, которого я когда-нибудь любила, поэтому и пишу вам. Мне больше не о ком жалеть в Узле, как, вероятно, и обо мне не особенно будут плакать. Вы спросите, что меня гонит отсюда:
тоска,
тоска и
тоска… Письма мне адресуйте poste restante [до востребования (фр.).] до рождества на Вену, а после — в Париж. Жму в последний раз вашу честную руку.
Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи
людей покидают жизнь свою на сей земле и души их становятся пред Господом — и сколь многие из них расстались с землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и
тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет.
Приняв «хлебы», ты бы ответил на всеобщую и вековечную
тоску человеческую как единоличного существа, так и целого человечества вместе — это: «пред кем преклониться?» Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для
человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться.
«Смирный
люди», — вспомнилось мне, как Дерсу называл этих пернатых обитателей тайги. Вдруг птичка вспорхнула и полетела в кусты. И снова
тоска защемила мне сердце.
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех
людей в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так. То же было и теперь. В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то
тоска, было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Меня занимали исключительно одни
люди; я ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания, один вид лон-лакея [Лон-лакей — лакей, которого берут за плату; здесь: проводник.] возбуждал во мне ощущение
тоски и злобы; я чуть с ума не сошел в дрезденском «Грюне Гевёлбе».
«Куда могла она пойти, что она с собою сделала?» — восклицал я в
тоске бессильного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу реки. Я знал это место; там, над могилой
человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший в землю каменный крест с старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал к кресту: белая фигура исчезла. Я крикнул: «Ася!» Дикий голос мой испугал меня самого — но никто не отозвался…
«…Поймут ли, оценят ли грядущие
люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования? А между тем наши страдания — почки, из которых разовьется их счастие. Поймут ли они, отчего мы лентяи, ищем всяких наслаждений, пьем вино и прочее? Отчего руки не подымаются на большой труд, отчего в минуту восторга не забываем
тоски?.. Пусть же они остановятся с мыслью и с грустью перед камнями, под которыми мы уснем: мы заслужили их грусть!»
Первые обыкновенно страдали
тоской по предводительстве, достигнув которого разорялись в прах; вторые держались в стороне от почестей, подстерегали разорявшихся, издалека опутывая их, и, при помощи темных оборотов, оказывались в конце концов
людьми не только состоятельными, но даже богатыми.
Острое переживание одиночества и
тоски не делает
человека счастливым.
Человеку присуща
тоска по цельности.
Пол есть
тоска, потому что на нем лежит печать падшести
человека.
Всякое расставание, не только с
людьми, но и с местом и вещами, обостряет
тоску наступающей чуждости.
Тоска очень связана с отталкиванием от того, что
люди называют «жизнью», не отдавая себе отчета в значении этого слова.
В глубине это есть дерзновенное сознание о нужде Бога в творческом акте
человека, о Божьей
тоске по творящему
человеку.
Я вдруг живо почувствовал и смерть незнакомого мальчика, и эту ночь, и эту
тоску одиночества и мрака, и уединение в этом месте, обвеянном грустью недавней смерти… И тоскливое падение дождевых капель, и стон, и завывание ветра, и болезненную дрожь чахоточных деревьев… И страшную
тоску одиночества бедной девочки и сурового отца. И ее любовь к этому сухому, жесткому
человеку, и его страшное равнодушие…
Страшная
тоска охватывала Галактиона, и он начинал чувствовать себя чужим
человеком в собственном доме.
Его охватила жгучая
тоска, и он с ненавистью оглядел толпу, для которой еще недавно был своим и желанным
человеком.
— Ах, как я завидую вам, молодым
людям! — повторял он с какою-то
тоской.
Каторга и при бенгальском освещении остается каторгой, а музыка, когда ее издали слышит
человек, который никогда уже не вернется на родину, наводит только смертную
тоску.
С этими
людьми нет ни отрады, ни покоя, ни раздолья для молодых женщин; они должны умереть с
тоски и с огорчения на беспрестанное ворчанье старухи да на капризы хозяина.
Эти
люди, окружавшие умершего, которых тут нет ни одного на картине, должны были ощутить страшную
тоску и смятение в тот вечер, раздробивший разом все их надежды и почти что верования.
Доктор был хороший
человек и говорил вполне искренне. Такие случаи собственного бессилия на самого него нагоняли какую-то подавлявшую
тоску, и он понимал состояние Нюрочки. После некоторого раздумья он прибавил...
Я скажу только, что это
люди добрые, которых можно видеть иногда; часто же с ними быть
тоска.
…Новая семья, [Семья Н. В. Басаргина.] с которой я теперь под одной крышей, состоит из добрых
людей, но женская половина, как вы можете себе представить, —
тоска больше или меньше и служит к убеждению холостяка старого, что в Сибири лучше не жениться. Басаргин доволен своим состоянием. Ночью и после обеда спит. Следовательно, остается меньше времени для размышления.
Прислуга нас бросает;
люди не хотят идти к нам; у нас скука,
тоска, которые вам нужны для того, чтобы только все слушали здесь вас, а никого другого.
Среди русских интеллигентов, как уже многими замечено, есть порядочное количество диковинных
людей, истинных детей русской страны и культуры, которые сумеют героически, не дрогнув ни одним мускулом, глядеть прямо в лицо смерти, которые способны ради идеи терпеливо переносить невообразимые лишения и страдания, равные пытке, но зато эти
люди теряются от высокомерности швейцара, съеживаются от окрика прачки, а в полицейский участок входят с томительной и робкой
тоской.
— Ну, все-таки… от
людей… — проговорила было Анна Андреевна и с
тоскою взглянула на меня.