Неточные совпадения
Обыкновенно люди такого роста говорят басом, а этот говорил почти детским дискантом. На голове у него — встрепанная шапка полуседых волос, левая сторона лица измята глубоким шрамом, шрам оттянул нижнее
веко, и от этого левый глаз казался больше правого. Со щек волнисто спускалась двумя прядями седая борода, почти обнажая подбородок и
толстую нижнюю губу. Назвав свою фамилию, он пристально, разномерными глазами посмотрел на Клима и снова начал гладить изразцы. Глаза — черные и очень блестящие.
Соседями аккомпаниатора сидели с левой руки — «последний классик» и комическая актриса, по правую — огромный
толстый поэт. Самгин вспомнил, что этот тяжелый парень еще до 905 года одобрил в сонете известный, но никем до него не одобряемый, поступок Иуды из Кариота. Память механически подсказала Иудино дело Азефа и другие акты политического предательства. И так же механически подумалось, что в XX
веке Иуда весьма часто является героем поэзии и прозы, — героем, которого объясняют и оправдывают.
Не видать ни Захара, ни Анисьи: новая
толстая кухарка распоряжается на кухне, нехотя и грубо исполняя тихие приказания Агафьи Матвеевны, да та же Акулина, с заткнутым за пояс подолом, моет корыта и корчаги; тот же сонный дворник и в том же тулупе праздно доживает свой
век в конуре.
— Ну вот и прекрасно. Садитесь, мы еще только за рыбой, — с трудом и осторожно жуя вставными зубами, проговорил старик Корчагин, поднимая на Нехлюдова налитые кровью без видимых
век глаза. — Степан, — обратился он с полным ртом к
толстому величественному буфетчику, указывая глазами на пустой прибор.
Глаза ее, покрытые старческою влагой, едва выглядывали из-под
толстых, как бы опухших
век (один глаз даже почти совсем закрылся, так что на его месте видно было только мигающее
веко); большой нос, точно цитадель, господствовал над мясистыми щеками, которых не пробороздила еще ни одна морщина; подбородок был украшен приличествующим зобом.
Наиболее меня поражало, когда мне говорили, что весь русский народ не только читает великую русскую литературу XIX
века, но и имеет настоящий культ Пушкина и Л.
Толстого.
В семидесятых годах прошлого
века самым безлюдным местом в Москве была Театральная площадь, огороженная с четырех сторон пестрыми, казенного рисунка, столбами, и сквозь них был протянут
толстый канат.
Его бритое лицо было покрыто частой сетью мелких красных жилок, издали оно казалось румяным, а вблизи — иссечённым тонким прутом. Из-под седых бровей и устало опущенных
век сердито блестели невесёлые глаза, говорил он ворчливо и непрерывно курил
толстые, жёлтые папиросы, над большой, белой головой всегда плавало облако синеватого дыма, отмечая его среди других людей.
На скамейке сидит девушка в розовом платье, рядом молодой брюнет… Глаза у него большие, черные, как ночь, томные… Только как-то странно напущены верхние
веки, отчего глаза кажутся будто двухэтажными… В них играет луч света, освещающий
толстые, пухлые ярко-красные губы, с черными, как стрелки, закрученными блестящими усиками.
Дюрок, осмотревшись, направился к одноэтажному флигелю в глубине двора. Мы вошли под тень навеса, к трем окнам с белыми занавесками. Огромная рука приподняла занавеску, и я увидел
толстый, как у быка, глаз, расширивший сонные
веки свои при виде двух чужих.
Седые подстриженные волосы торчали копром на его громадной голове; белки и
веки больших серых глаз были воспалены, вероятно вследствие излишне выпитых рюмок; громадный шарообразный живот, поддерживаемый
толстыми как у слона ногами, одет был в поношенный коричневый суконный сюртук, оказывавшийся чрезмерно широким.
С тех пор прошло более двух
веков; медицина сделала вперед гигантский шаг, во многом она стала наукой; и все-таки какая еще громадная область остается в ней, где и в настоящее время самыми лучшими учителями являются Сервантес, Шекспир и
Толстой, никакого отношения к медицине не имеющие!
В отношении
Толстого к злу жизни есть одна поразительная особенность, которая резко выделяет его из сонма обычных обличителей жизни. Для большинства их жизнь — это черная, глубокая пропасть; в ней из
века в
век бьется и мучается страдалец-человечество; зло давит его мрачною, непроглядною тучею, кругом бури, отвесные скалы, мрак и только где-то
Против лжи в нашей нравственной жизни страстно противились в XIX
веке Л.
Толстой, Ибсен, Ницше, Киркегардт.
Возьму случай из моего писательства за конец XIX
века. Я уже больше двадцати лет был постоянным сотрудником, как романист, одного
толстого журнала. И вот под заглавием большого романа я поставил в скобках:"Посвящается другу моему Е.П.Л.". И как бы вы думали? Редакция отказалась поставить это посвящение из соображений, которых я до сих не понимаю.
Возьмем ли мы серенады средних
веков (см. серенаду Дон-Жуана в драме графа Ал. К.
Толстого «Дон-Жуан»), возьмем ли любовные стихотворения современных поэтов, — везде видно одно и то же: всякий свою деву называет прекраснейшей в мире.
В XIX
веке были замечательные люди, восставшие против царства буржуазности, — Карлейль, Киркегард, Ницше, Л. Блуа, у нас Л.
Толстой и Достоевский.
Тридцать лет воспоминаний"и ряд отдельных мемуарных очерков о А. Писемском, И. Тургеневе, М. Салтыкове-Щедрине, И. Гончарове, А. Рубинштейне, А. Герцене, Л.
Толстом, а также о французских писателях и общественных деятелях второй половины XIX
века.
Оспа так обезобразила его лицо, как будто первоученик портной вывел на нем суровыми нитками грубые швы и рубцы и выковырял
толстой иглой брови и
веки.
Глазки за припухшими
веками засветились глубоко серьезным светом; в углах
толстых губ дрожала добродушная насмешка: как будто для себя, внутри, Арон соглашался далеко не со всем тем, что излагал ребятам.
Весть о возвратившейся дочери богача Петра Иннокентьевича
Толстых, Марии, находившейся в безвестном отсутствии почти четверть
века, облетела вскоре весь город, и не было дома, где бы на разные лады не рассказывалось об этой таинственной истории.
Спутник опять прикоснулся к голове царя, опять он потерял сознание и когда очнулся, то увидал себя в небольшой комнате — это был пост, — где на полу лежал труп человека с седеющей редкой бородой, горбатым носом и очень выпуклыми, закрытыми
веками глазами, руки у него были раскинуты, ноги босые, с
толстым, грязным большим пальцем, ступни под прямым углом торчали кверху.
На скором поезде между чешской Прагой и Веной я очутился vis-à-vis с неизвестным мне славянским братом, с которым мы вступили по дороге в беседу. Предметом наших суждений был «наш
век и современный человек». И я, и мой собеседник находили много странного и в
веке, и в человеке; но чтобы не впадать в отчаяние, я привел на память слово Льва
Толстого и сказал...
Солдаты молча смотрели. Беспалов метался на земле, грудь тяжело дышала, как туго работающие мехи. Творилось странное и страшное: красивое, худощавое лицо Беспалова на глазах распухало и раздувалось, распухала и шея и все тело. Как будто кто-то накачивал его изнутри воздухом. На дне окопа в тоске ерзало теперь чужое, неуклюже-толстое лицо, глаза исчезли, и только узенькие щелки темнели меж беловатых пузырей вздувшихся
век.