Неточные совпадения
Они, как «объясняющие господа», должны бы идти во главе
рабочих, но они вкраплены везде в массу
толпы, точно зерна мака на корке булки.
«Совет
рабочих — это уже движение по линии социальной революции», — подумал он, вспоминая демонстрацию на Тверской, бесстрашие
рабочих в борьбе с казаками, булочников на крыше и то, как внимательно
толпа осматривала город.
Это командовал какой-то чумазый, золотоволосый человек, бесцеремонно расталкивая людей; за ним, расщепляя
толпу, точно клином, быстро пошли студенты,
рабочие, и как будто это они толчками своими восстановили движение, —
толпа снова двинулась, пение зазвучало стройней и более грозно. Люди вокруг Самгина отодвинулись друг от друга, стало свободнее, шорох шествия уже потерял свою густоту, которая так легко вычеркивала голоса людей.
Не торопясь отступала плотная масса
рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками, в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело
толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее, бежали прочь, падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились на снег в позах безнадежно неподвижных.
Тысячами шли
рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой
толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
— Мне кажется, что многие из
толпы зрителей чувствовали себя предаваемыми, то есть довольно определенно выражали свой протест против заигрывания с
рабочими. Это, конечно, инстинктивное…
Этого он не мог представить, но подумал, что, наверное, многие
рабочие не пошли бы к памятнику царя, если б этот человек был с ними. Потом память воскресила и поставила рядом с Кутузовым молодого человека с голубыми глазами и виноватой улыбкой; патрона, который демонстративно смахивает платком табак со стола; чудовищно разжиревшего Варавку и еще множество разных людей. Кутузов не терялся в их
толпе, не потерялся он и в деревне, среди сурово настроенных мужиков, которые растащили хлеб из магазина.
—
Толпа идет… тысяч двадцать… может, больше, ей-богу! Честное слово.
Рабочие. Солдаты, с музыкой. Моряки. Девятый вал… черт его… Кое-где постреливают — факт! С крыш…
А
рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали руки в карманах и за спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь
толпу карфагенян, идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных в жертву страшному богу.
Дети тем временем, сгруппировавшись около гувернантки, степенно и чинно бредут по поселку. Поселок пустынен,
рабочий день еще не кончился; за молодыми барами издали следует
толпа деревенских ребятишек.
В конце девяностых годов была какая-то политическая демонстрация, во время которой от дома генерал-губернатора расстреливали и разгоняли шашками жандармы
толпу студентов и
рабочих. При появлении демонстрации все магазины, конечно, на запор.
Почтенные
рабочие лошади тоже относятся к шумной суете совершенно серьезно: Банькевич только стрижет ухом, кобыла едва шевелит хвостом, и только юный жеребчик, к удовольствию
толпы, становился поперек, высоко лягался и распускал хвост трубой.
Я в первый раз видел сахалинскую
толпу, и от меня не укрылась ее печальная особенность: она состояла из мужчин и женщин
рабочего возраста, были старики и дети, но совершенно отсутствовали юноши.
— Вот наши старателишки на Фотьянку лопочут, — заметил кучер Агафон, с презрением кивая головой на
толпу оборванных
рабочих. — Отошла, видно, Фотьянка-то… Отгуляла свое, а теперь до вешней воды сиди-посиди.
У коляски Лаптева ожидало новое испытание. По мановению руки Родиона Антоныча десятка два катальных и доменных
рабочих живо отпрягли лошадей и потащили тяжелый дорожный экипаж на себе.
Толпа неистово ревела, сотни рук тянулись к экипажу, мелькали вспотевшие красные лица, раскрытые рты и осовевшие от умиления глаза.
Голос Павла звучал твердо, слова звенели в воздухе четко и ясно, но
толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к домам, прислонялись к заборам. Теперь
толпа имела форму клина, острием ее был Павел, и над его головой красно горело знамя
рабочего народа. И еще
толпа походила на черную птицу — широко раскинув свои крылья, она насторожилась, готовая подняться и лететь, а Павел был ее клювом…
По улице шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла
толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую
толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону, к стене кузнечного цеха, где на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных
рабочих.
Древко, белое и длинное, мелькнуло в воздухе, наклонилось, разрезало
толпу, скрылось в ней, и через минуту над поднятыми кверху лицами людей взметнулось красной птицей широкое полотно знамени
рабочего народа.
— Позвольте! — говорил он, отстраняя
рабочих с своей дороги коротким жестом руки, но не дотрагиваясь до них. Глаза у него были прищурены, и взглядом опытного владыки людей он испытующе щупал лица
рабочих. Перед ним снимали шапки, кланялись ему, — он шел, не отвечая на поклоны, и сеял в
толпе тишину, смущение, конфузливые улыбки и негромкие восклицания, в которых уже слышалось раскаяние детей, сознающих, что они нашалили.
На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними в цветущей долине, кучками лежат без сапог, в серых и синих одеждах, изуродованные трупы, которые сносят
рабочие и накладывают на повозки. Ужасный тяжелый запах мертвого тела наполняет воздух. Из Севастополя и из французского лагеря
толпы народа высыпали смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим.
Часом раньше того, как мы со Степаном Трофимовичем вышли на улицу, по городу проходила и была многими с любопытством замечена
толпа людей,
рабочих с Шпигулинской фабрики, человек в семьдесят, может и более.
Как бы там ни было, но
рабочие пришли наконец всею
толпою на площадку пред губернаторским домом и выстроились чинно и молча.
Была одна минута, когда, казалось, город дрогнул под влиянием того, что происходило около Central park’а… Уезжавшие вагоны заторопились, встречные остановились в нерешимости, перестали вертеться краны, и люди на постройке перестали ползать взад и вперед…
Рабочие смотрели с любопытством и сочувствием на
толпу, опрокинувшую полицию и готовую ринуться через площадь на ближайшие здания и улицы.
Предвидели, что
толпа может «выйти из порядка», интервьюировали директора полиции и вожаков
рабочего движения.
Когда пыль, поднятую этой толкотней, пронесло дальше, к площади, знамя опять стояло неподвижно, а под знаменем встал человек с открытой головой, длинными, откинутыми назад волосами и черными сверкающими глазами южанина. Он был невелик ростом, но возвышался над всею
толпой, на своей платформе, и у него был удивительный голос, сразу покрывший говор
толпы. Это был мистер Чарльз Гомперс, знаменитый оратор
рабочего союза.
По улице маленького городка пестрым потоком льется празднично одетая
толпа — тут весь город,
рабочие, солдаты, буржуа, священники, администраторы, рыбаки, — все возбуждены весенним хмелем, говорят громко, много смеются, поют, и все — как одно здоровое тело — насыщены радостью жить.
В Генуе, на маленькой площади перед вокзалом, собралась густая
толпа народа — преобладают
рабочие, но много солидно одетых, хорошо откормленных людей. Во главе
толпы — члены муниципалитета, над их головами колышется тяжелое, искусно вышитое шелком знамя города, а рядом с ним реют разноцветные знамена
рабочих организаций. Блестит золото кистей, бахромы и шнурков, блестят копья на древках, шелестит шелк, и гудит, как хор, поющий вполголоса, торжественно настроенная
толпа людей.
Она светилась, огни танцевали, гасли и вспыхивали. На Театральной площади вертелись белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев; над бывшим Мюр и Мерилизом, над десятым надстроенным на него этажом, прыгала электрическая разноцветная женщина, выбрасывая по буквам разноцветные слова: «
Рабочий кредит». В сквере против Большого театра, где бил ночью разноцветный фонтан, толклась и гудела
толпа. А над Большим театром гигантский рупор завывал...
Несмотря на ранний час, Гарусов уже был в конторе. Он успел осмотреть все ночные работы, побывал на фабрике, съездил на медный рудник. Теперь распределялись дневные
рабочие и ставились новые. Гарусов сидел у деревянного стола и что-то писал. Арефа встал в
толпе других
рабочих, оглядывавших его, как новичка. Народ заводский был все такой дюжий, точно сшитый из воловьей кожи. Монастырский дьячок походил на курицу среди этих богатырей.
Митю окружила
толпа старых
рабочих, и огромный, жилистый ткач Герасим Воинов кричал в лицо ему...
Сказал и, боком выбравшись из
толпы, туго поджав бритые губы, встал под сосною в тень, пропуская мимо себя, как солдат на параде,
толпу горожан и
рабочих.
Вдали, в грудах беспорядочно наваленных дров, мелькала пестрая, покрытая сажей
толпа «дровосушек» и поденщиц, вызывавшая со стороны проходивших
рабочих двусмысленные улыбки, совсем недвусмысленные шутки и остроты, и не менее откровенные ответы, и громкий девичий смех, как-то мало гармонировавший с окружающей обстановкой усталых лиц, железа, угля и глухого грохота, прерываемого только резким свистом и окриком
рабочих.
Кирьяк направился к избе с решительным видом, как бы желая помешать приезжим ломать, но один из
рабочих повернул его назад и ударил по шее. Послышался смех, работник еще раз ударил, Кирьяк упал и на четвереньках пополз назад в
толпу.
Влюбленные, Заговорщики, Придворный, Продавщица роз,
Рабочие, Франты, Нищие, Лица и Голоса в
толпе.
Потом, когда свитские увели его на балкон, — он все еще хотел сговориться с
толпой и успокоить ее, —
рабочие стали бросать камни, разбили несколько стекол в губернаторском доме и ранили полицеймейстера.
Оглушающий говор
рабочего люда,
толпами сновавшего по набережной и спиравшегося местами в огромные кучи, крики ломовых извозчиков, сбитенщиков, пирожников и баб-перекупок, резкие звуки перевозимого и разгружаемого железа, уханье крючников, вытаскивающих из барж разную кладь, песни загулявших бурлаков, резкие свистки пароходов — весь этот содом в тупик поставил не бывалого во многолюдных городах парня.
Но разбойники по местам не пошли,
толпа росла, и вскоре почти вся палуба покрылась
рабочими. Гомон поднялся страшный. По всему каравану
рабочие других хозяев выбегали на палубы смотреть да слушать, что деется на смолокуровских баржах. Плывшие мимо избылецкие лодки с малиной и смородиной остановились на речном стрежне, а сидевшие в них бабы с любопытством смотрели на шумевших
рабочих.
Косная меж тем подгребла под восьмую баржу, но
рабочий, что притащил трап, не мог продраться сквозь
толпу, загородившую борт. Узнав, в чем дело, бросил он трап на палубу, а сам, надев шапку, выпучил глаза на хозяина и во всю мочь крикнул...
— Теперь он, собака, прямехонько к водяному!.. Сунет ему, а тот нас совсем завинит, — так говорил
толпе плечистый
рабочий с сивой окладистой бородой, с черными, как уголь, глазами. Вся артель его уважала,
рабочие звали его «дядей Архипом». — Снаряжай, Сидор, спину-то: тебе, парень, в перву голову отвечать придется.
Клики громче и громче. Сильней и сильней напирают
рабочие на Марка Данилыча. Приказчик, конторщик, лоцман, водоливы, понурив головы, отошли в сторону. Смолокуров был окружен шумевшей и галдевшей
толпой.
Рабочий, что первый завел речь о расчете, картуз надел и фертом подбоченился. Глядя́ на него, другой надел картуз, третий, четвертый — все… Иные стали рукава засучивать.
— Теперь вы будете отправлены на фронт, в передовую линию, и там, в боях за
рабочее дело, искупите свою вину. Я верю, что скоро мы опять сможем назвать вас нашими товарищами… — А третьего мы все равно отыщем, и ему будет расстрел… Товарищи! — обратился он к
толпе. — Мы сегодня уходим. Красная армия освободила вас от гнета ваших эксплуататоров, помещиков и хозяев. Стройте же новую, трудовую жизнь, справедливую и красивую!
Содержание пьес Шекспира, как это видно по разъяснению его наибольших хвалителей, есть самое низменное, пошлое миросозерцание, считающее внешнюю высоту сильных мира действительным преимуществом людей, презирающее
толпу, то есть
рабочий класс, отрицающее всякие, не только религиозные, но и гуманитарные стремления, направленные к изменению существующего строя.
Трогательно было, когда собрание кончилось. Тесною, заботливою
толпою меня окружили товарищи
рабочие, и я вышел в густом кольце защитников.
Весть о страшном открытии князя тотчас облетела всех
рабочих, и они, пересилив страх перед могущим обрушиться на них гневом князя, собрались
толпой у дверей беседки. Когда первое впечатление рокового открытия прошло, князь Сергей Сергеевич упавшим голосом обратился к отцу Николаю...
Вечеринка была грандиозная, — первый опыт большой вечеринки для смычки комсомола с беспартийной
рабочей молодежью. Повсюду двигались сплошные
толпы девчат и парней. В зрительном зале должен был идти спектакль, а пока оратор из МГСПС [Московский городской совет профессиональных союзов.] скучно говорил о борьбе с пьянством, с жилищной нуждой и религией. Его мало слушали, ходили по залу, разговаривали. Председатель юнсекции то и дело вставал, стучал карандашиком по графину и безнадежно говорил...