Неточные совпадения
Сонно улыбаясь, всё с закрытыми глазами, он перехватился пухлыми ручонками от спинки кровати за ее плечи, привалился к ней, обдавая ее тем милым сонным запахом и теплотой, которые бывают только у детей, и стал
тереться лицом
об ее шею и плечи.
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно
трусил напоминания
об этой истории, — и совсем это не так было! Это было другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
— Э, черт! — вскинулся вдруг Иван Федорович с перекосившимся от злобы лицом. — Что ты все
об своей жизни
трусишь! Все эти угрозы брата Дмитрия только азартные слова и больше ничего. Не убьет он тебя; убьет, да не тебя!
Быть может, впрочем, Савельцев сам
струсил, потому что слухи
об его обращении с женою дошли до полкового начальства, и ему угрожало отнятие роты, а пожалуй, и исключение из службы.
И хотя он еще накануне предчувствовал, что так именно и будет сегодня по одному «анекдоту» (как он сам по привычке своей выражался), и уже засыпая вчера,
об этом беспокоился, но все-таки теперь опять
струсил.
— Но позвольте же, позвольте же, — забеспокоился ужасно Иван Петрович, озираясь кругом и даже начиная
трусить, — все ваши мысли, конечно, похвальны и полны патриотизма, но всё это в высшей степени преувеличено и… даже лучше
об этом оставить…
«Лихорадка, может быть, потому что нервный человек, и всё это подействовало, но уж, конечно, не
струсит. Вот эти-то и не
трусят, ей-богу! — думал про себя Келлер. — Гм! шампанское! Интересное, однако ж, известие. Двенадцать бутылок-с; дюжинка; ничего, порядочный гарнизон. А бьюсь
об заклад, что Лебедев под заклад от кого-нибудь это шампанское принял. Гм… он, однако ж, довольно мил, этот князь; право, я люблю этаких; терять, однако же, времени нечего и… если шампанское, то самое время и есть…»
Она вздыхала и
трусила, плакала о прежнем житье-бытье,
об Ихменевке, о том, что Наташа на возрасте, а
об ней и подумать некому, и пускалась со мной в престранные откровенности, за неимением кого другого, более способного к дружеской доверенности.
Санин вспомнил также, как он потом — о, позор! — отправил полозовского лакея за своими вещами во Франкфурт, как он
трусил, как он думал лишь
об одном: поскорей уехать в Париж, в Париж; как он, по приказанию Марьи Николаевны, подлаживался и подделывался к Ипполиту Сидорычу — и любезничал с Дöнгофом, на пальце которого он заметил точно такое же железное кольцо, какое дала ему Марья Николаевна!!!
Развязки нехитрых романов девичьей обыкновенно бывали очень строгие и даже бесчеловечные (виновную выдавали замуж в дальнюю деревню, непременно за мужика-вдовца, с большим семейством; виновного — разжаловывали в скотники или отдавали в солдаты); но воспоминания
об этих развязках как-то
стерлись (память культурных людей относительно прошлого их поведения вообще снисходительна), а самый процесс сослеживания «амурной интриги» так и мелькал до сих пор перед глазами, словно живой.
Аннинька
струсила, потому что при таком жалованье ей приходилось переходить из гостиницы на постоялый двор. Она написала письма к двум-трем антрепренерам, предлагая свои услуги, но отовсюду получила ответ, что нынче и без того от Перикол отбою нет, а так как, сверх того, из достоверных источников сделалось известно
об ее строптивости, то и тем больше надежд на успех не предвидится.
Но, сделавши это, он
струсил и впал в уныние, потому что очень живо вообразил себе, что сделает с ним Гремикин, если узнает
об его продерзости.
Влас (
трется щекой
об ее руку). Устал. С десяти до трех сидел в суде… С трех до семи бегал по городу… Шурочка!.. И не успел пообедать.
Мечущие икру и молоки самки и самцы, особенно первые, стараются прижаться или удариться
об что-нибудь жесткое; они
трутся около берегов и водяных растений, предпочтительно около камыша и лопухов, около подводных коряг, корней и камней.
Они все знали, что встреча с зайцем к добру никогда не бывает. И я тоже
струсил и схватился за свой кинжал, но так увлекся заботами
об извлечении его из заржавевших ножен, что не заметил, как выпустил из рук вожжи и, с совершенною для себя неожиданностию, очутился под опрокинувшеюся телегою, которую потянувшийся на рубеж за травкою буланый повернул самым правильным образом, так что все четыре колеса очутились вверху, а я с Роськой и со всею нашею провизиею явились под спудом…
Говорит она
об этом Пимену, а он
струсил, потому знал, что наши ее до своей святыни не допустят; но барыня не отстает.
Они тупеют, забываются в полуживотном сне, обезличиваются,
стираются, теряют, по-видимому, и мысль, и волю, и еще нарочно
об этом стараются, отгоняя от себя всякие наваждения мысли и уверяя себя, что это не их дело…
А Жилин за ушами почесывает Уляшина. Молчит собака,
трется ему
об ноги, хвостом махает.
Самой выдающейся чертой мистики Эккегарта является то, что отрицательное богословие в связи с учением
об Abgeschiedenheit, сливающей мир и человека с Богом, приводит его к признанию не трансцендентности Бога, но максимальной Его имманентности: черта между Богом и тварью совершенно
стирается, различие их преодолевается в превышающем его единстве [В связи с учением
об отрешенности Эккегарт развивает свое важнейшее учение о Gott и Gottheit, о чем в след, отделе.]. Но
об этом ниже.
Фифи заползала под куртку своего господина,
терлась головкой
об его щеки, стреляла из пистолета, ударяя по курку своим сильным хвостом, и наконец танцевала, то есть делала мерные круги на арене под музыку оркестра.
Сисой не мог долго оставаться на одном месте, и ему казалось, что в Панкратиевском монастыре он живет уже целый год. А главное, слушая его, трудно было понять, где его дом, любит ли он кого-нибудь или что-нибудь, верует ли в бога… Ему самому было непонятно, почему он монах, да и не думал он
об этом, и уже давно
стерлось в памяти время, когда его постригли; похоже было, как будто он прямо родился монахом.
Как ни бодрись, как ни ставь себя на пьедестал, но ведь нельзя же выносить таких мерзостей! А разве за нее он способен отплатить? Да он первый
струсит. Дела не начнет с редакцией. А если бы начал, так еще хуже осрамится!.. Стреляться, что ли, станет? Ха, ха! Евлампий-то Григорьевич? Да она ничего такого и не хочет: ни истории, ни суда, ни дуэли. Вон отсюда, чтобы ничего не напоминало ей
об этом «сидельце» с мелкой душонкой, нищенской, тщеславной, бессильной даже на зло!