Неточные совпадения
Урок состоял в выучиваньи наизусть нескольких стихов из
Евангелия и повторении начала Ветхого Завета. Стихи из
Евангелия Сережа знал порядочно, но в ту минуту как он говорил их, он загляделся на кость лба отца, которая загибалась так круто у виска, что он запутался и конец одного стиха на одинаковом слове переставил к началу другого. Для Алексея Александровича
было очевидно, что он не понимал того, что говорил, и это раздражило его.
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как
будут злоупотреблять ими. Изо всего
Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
Она, так же как и племянница г-жи Шталь, Aline, про которую ей много рассказывала Варенька,
будет, где бы ни жила, отыскивать несчастных, помогать им сколько можно, раздавать
Евангелие, читать
Евангелие больным, преступникам, умирающим.
На круглом столе
была накрыта скатерть и стоял китайский прибор и серебряный спиртовой чайник. Алексей Александрович рассеянно оглянул бесчисленные знакомые портреты, украшавшие кабинет, и, присев к столу, раскрыл лежавшее на нем
Евангелие. Шум шелкового платья графини развлек его.
Она оставляла жизнь без сожаления, не боялась смерти и приняла ее как благо. Часто это говорят, но как редко действительно бывает! Наталья Савишна могла не бояться смерти, потому что она умирала с непоколебимою верою и исполнив закон
Евангелия. Вся жизнь ее
была чистая, бескорыстная любовь и самоотвержение.
Под подушкой его лежало
Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей,
была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией,
будет заговаривать о
Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему
Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и не раскрывал.
Иноков только что явился откуда-то из Оренбурга, из Тургайской области,
был в Красноводске,
был в Персии. Чудаковато одетый в парусину, серый, весь как бы пропыленный до костей, в сандалиях на босу ногу, в широкополой, соломенной шляпе, длинноволосый, он стал похож на оживший портрет Робинзона Крузо с обложки дешевого издания этого
евангелия непобедимых. Шагая по столовой журавлиным шагом, он сдирал ногтем беленькие чешуйки кожи с обожженного носа и решительно говорил...
— Редактирую сочинение «О методах борьбы с лесными пожарами», — старичок один сочинил. Малограмотный старичок, а — бойкий. Моралист, гуманист, десять заповедей, нагорная проповедь. «Хороший тон», —
есть такое
евангелие, изданное «Нивой». Забавнейшее, — обезьян и собак дрессировать пригодно.
И внимательное чтение истории внушает нам более убедительно, чем
евангелие:
будьте милостивы друг к другу.
— Хороших людей я не встречал, — говорил он, задумчиво и печально рассматривая вилку. — И — надоело мне у собаки блох вычесывать, — это я про свою должность. Ведь — что такое вор, Клим Иванович, если правду сказать? Мелкая заноза, именно — блоха! Комар, так сказать. Без нужды и комар не кусает. Конечно —
есть ребята, застарелые в преступности. Но ведь все живем по нужде, а не по
евангелию. Вот — явилась нужда привести фабричных на поклон прославленному царю…
— Гуманизм во всех его формах всегда
был и
есть не что иное, как выражение интеллектуалистами сознания бессилия своего пред лицом народа. Точно так же, как унизительное проклятие пола мы пытаемся прикрыть сладкими стишками, мы хотим прикрыть трагизм нашего одиночества
евангелиями от Фурье, Кропоткина, Маркса и других апостолов бессилия и ужаса пред жизнью.
Когда я
был в комитете, там занимались окончательным пересмотром
Евангелия от Матфея.
Так как у тунгусов нет грамоты и, следовательно, грамотных людей, то духовное начальство здешнее, для опыта, намерено разослать пока письменные копии с перевода
Евангелия в кочевья тунгусов, чтоб наши священники, знающие тунгусский язык, чтением перевода распространяли между ними предварительно и постепенно истины веры и приготовляли их таким образом к более основательному познанию Священного Писания, в ожидании, когда распространится между ними знание грамоты и когда можно
будет снабдить их печатным переводом.
Впрочем, так же
было поступлено и с славянским переложением
Евангелия с греческого языка.
Я случайно
был в комитете, который собирается в тишине архипастырской кельи, занимаясь переводом
Евангелия.
— Ничего это не мешает.
Евангелие —
Евангелием, а что противно, то противно. Хуже
будет, когда я
буду притворяться, что люблю нигилистов и, главное, стриженых нигилисток, когда я их терпеть не могу.
Кроме того,
было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя
было понять, и священником очень внятно
было прочтено место из
Евангелия Марка, в котором сказано
было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать
Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и
будет креститься,
будет спасен и, кроме того,
будет изгонять бесов,
будет излечивать людей от болезни наложением на них рук,
будет говорить новыми языками,
будет брать змей и, если
выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
То же, что труд его в суде, состоящий в том, чтобы приводить людей к присяге над
Евангелием, в котором прямо запрещена присяга,
был труд нехороший, никогда не приходило ему в голову, и он не только не тяготился этим, но любил это привычное занятие, часто при этом знакомясь с хорошими господами.
Устав ходить и думать, он сел на диван перед лампой и машинально открыл данное ему на память англичанином
Евангелие, которое он, выбирая то, что
было в карманах, бросил на стол. «Говорят, там разрешение всего», — подумал он и, открыв
Евангелие, начал читать там, где открылось. Матфея гл. XVIII.
Оказалось, что грамотных
было больше 20 человек. Англичанин вынул из ручного мешка несколько переплетенных Новых Заветов, и мускулистые руки с крепкими черными ногтями из-за посконных рукавов потянулись к нему, отталкивая друг друга. Он роздал в этой камере два
Евангелия и пошел в следующую.
Смотритель не отвечал и повел в следующую камеру. Опять отперли двери, и опять все встали и затихли, и опять англичанин раздавал
Евангелия; то же
было и в пятой, и в шестой, и направо, и налево, и по обе стороны.
Англичанин, раздав положенное число
Евангелий, уже больше не раздавал и даже не говорил речей. Тяжелое зрелище и, главное, удушливый воздух, очевидно, подавили и его энергию, и он шел по камерам, только приговаривая «all right» [«прекрасно»] на донесения смотрителя, какие
были арестанты в каждой камере. Нехлюдов шел как во сне, не имея силы отказаться и уйти, испытывая всё ту же усталость и безнадёжность.
Товарищ прокурора обвинял, на столе
были вещественные доказательства —
Евангелие, и их приговорили в ссылку.
В следующей камере
было то же самое. Такая же
была духота, вонь; точно так же впереди, между окнами, висел образ, а налево от двери стояла парашка, и так же все тесно лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись, и точно так же не встало три человека. Два поднялись и сели, а один продолжал лежать и даже не посмотрел на вошедших; это
были больные. Англичанин точно так же сказал ту же речь и так же дал два
Евангелия.
И четвертое дело
было дело сектантов, ссылаемых от своих семей на Кавказ за то, что они читали и толковали
Евангелие.
— Не только сослать в места не столь отдаленные, но в каторгу, если только
будет доказано, что, читая
Евангелие, они позволили себе толковать его другим не так, как велено, и потому осуждали церковное толкование. Хула на православную веру при народе и по статье 196 — ссылка на поселение.
Евангелие не
есть закон жизни.
Алеша довел своего старца в спаленку и усадил на кровать. Это
была очень маленькая комнатка с необходимою мебелью; кровать
была узенькая, железная, а на ней вместо тюфяка один только войлок. В уголку, у икон, стоял налой, а на нем лежали крест и
Евангелие. Старец опустился на кровать в бессилии; глаза его блестели, и дышал он трудно. Усевшись, он пристально и как бы обдумывая нечто посмотрел на Алешу.
Даже и теперь еще это так исполнимо, но послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей, когда не слуг
будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а, напротив, изо всех сил пожелает стать сам всем слугой по
Евангелию.
Сам Ришар свидетельствует, что в те годы он, как блудный сын в
Евангелии, желал ужасно
поесть хоть того месива, которое давали откармливаемым на продажу свиньям, но ему не давали даже и этого и били, когда он крал у свиней, и так провел он все детство свое и всю юность, до тех пор пока возрос и, укрепившись в силах, пошел сам воровать.
Кроме отца Паисия, уединенно читавшего над гробом
Евангелие, и юноши послушника Порфирия, утомленного вчерашнею ночною беседой и сегодняшнею суетой и спавшего в другой комнате на полу своим крепким молодым сном, в келье никого не
было.
Научили они его в тюрьме читать и писать, стали толковать ему
Евангелие, усовещевали, убеждали, напирали,
пилили, давили, и вот он сам торжественно сознается наконец в своем преступлении.
Так как усопший по чину
был иеросхимонах, то над ним следовало иеромонахам же и иеродиаконам читать не Псалтирь, а
Евангелие.
У Кирсанова
было иначе: он немецкому языку учился по разным книгам с лексиконом, как Лопухов французскому, а по — французски выучился другим манером, по одной книге, без лексикона:
евангелие — книга очень знакомая; вот он достал Новый Завет в женевском переводе, да и прочел его восемь раз; на девятый уже все понимал, — значит, готово.
…Две молодые девушки (Саша
была постарше) вставали рано по утрам, когда все в доме еще спало, читали
Евангелие и молились, выходя на двор, под чистым небом. Они молились о княгине, о компаньонке, просили бога раскрыть их души; выдумывали себе испытания, не
ели целые недели мяса, мечтали о монастыре и о жизни за гробом.
Разберите моральные правила, которые в ходу с полвека, чего тут нет? Римские понятия о государстве с готическим разделением властей, протестантизм и политическая экономия, Salus populi и chacun pour soi. [народное благо (лат.);…каждый за себя (фр.).] Брут и Фома Кемпийский,
Евангелие и Бентам, приходо-расходное счетоводство и Ж.-Ж. Руссо. С таким сумбуром в голове и с магнитом, вечно притягиваемым к золоту, в груди нетрудно
было дойти до тех нелепостей, до которых дошли передовые страны Европы.
Когда священник начал мне давать уроки, он
был удивлен не только общим знанием
Евангелия, но тем, что я приводил тексты буквально. «Но господь бог, — говорил он, — раскрыв ум, не раскрыл еще сердца». И мой теолог, пожимая плечами, удивлялся моей «двойственности», однако же
был доволен мною, думая, что у Терновского сумею держать ответ.
И еще года два после я
был под влиянием идей мистически-социальных, взятых из
Евангелия и Жан-Жака, на манер французских мыслителей вроде Пьера Леру.
Евангелие была первая книга, которую она читала и перечитывала с своей единственной подругой Сашей, племянницей няни, молодой горничной княгини.
Я решился его добивать деньгами. Это
было так же верно, как в споре с католиком употреблять тексты из
Евангелия, а потому, улыбнувшись, я возразил ему...
По несчастию, татарин-миссионер
был не в ладах с муллою в Малмыже. Мулле совсем не нравилось, что правоверный сын Корана так успешно проповедует
Евангелие. В рамазан исправник, отчаянно привязавши крест в петлицу, явился в мечети и, разумеется, стал впереди всех. Мулла только
было начал читать в нос Коран, как вдруг остановился и сказал, что он не смеет продолжать в присутствии правоверного, пришедшего в мечеть с христианским знамением.
«Повинуйтесь! повинуйтесь! повинуйтесь! причастницами света небесного
будете!» — твердила она беспрестанно и приводила примеры из
Евангелия и житий святых (как на грех, она церковные книги читать могла).
Таким животворным лучом
было для меня
Евангелие.
До слуха моего долетали слова
Евангелия: «Иго бо мое благо, и бремя мое легко
есть…» Обыкновенно молебен служили для десяти — двенадцати богомольцев разом, и последние, целуя крест, клали гробовому иеромонаху в руку, сколько кто мог.
Когда я в первый раз познакомился с
Евангелием, это чтение пробудило во мне тревожное чувство. Мне
было не по себе. Прежде всего меня поразили не столько новые мысли, сколько новые слова, которых я никогда ни от кого не слыхал. И только повторительное, все более и более страстное чтение объяснило мне действительный смысл этих новых слов и сняло темную завесу с того мира, который скрывался за ними.
Образ Христа
был выше того образа, который раскрылся в
Евангелиях уже преломленным в тусклом стекле, приниженным воспринимающей человеческой стихией.
Из
Евангелия более всего, запали в мою душу слова «не судите, да не судимы
будете» и «кто из вас безгрешен, тот пусть первый бросит в нее камень».
Все, что в христианстве и даже в
Евангелиях противоположно этой вечной божественной человечности,
есть экзотерическое, для внешнего употребления, педагогическое, приспособленное к падшей человеческой природе.
Я иду дальше, я склонен думать, что в языке самих
Евангелий есть человеческая ограниченность,
есть преломленность божественного света в человеческой тьме, в жестоковыйности человека.
Евангелие есть благая весть о наступлении Царства Божьего.