Неточные совпадения
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор
стоял в
изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора дрожали, точно
у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
В углу
у стены,
изголовьем к окну, выходившему на низенькую крышу,
стояла кровать, покрытая белым пикейным одеялом, белая занавесь закрывала стекла окна; из-за крыши поднимались бледно-розовые ветви цветущих яблонь и вишен.
Привалов пошел в уборную, где царила мертвая тишина. Катерина Ивановна лежала на кровати, устроенной на скорую руку из старых декораций; лицо покрылось матовой бледностью, грудь поднималась судорожно, с предсмертными хрипами. Шутовской наряд был обрызган каплями крови. Какая-то добрая рука прикрыла ноги ее синей собольей шубкой. Около
изголовья молча
стоял Иван Яковлич, бледный как мертвец;
у него по лицу катились крупные слезы.
Ольга Порфирьевна уже скончалась, но ее еще не успели снять с постели. Миниатюрная головка ее, сморщенная, с обострившимися чертами лица, с закрытыми глазами, беспомощно высовывалась из-под груды всякого тряпья, наваленного ради тепла;
у изголовья, на стуле,
стоял непочатый стакан малинового настоя. В углу,
у образов, священник, в ветхой рясе, служил панихиду.
Комната тетенек, так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль,
у стены,
стоят две кровати, друг к другу
изголовьями; еще поодаль — большая изразцовая печка; за печкой, на пространстве полутора аршин,
у самой двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
Она повела нас в горницу к дедушке, который лежал на постели, закрывши глаза; лицо его было бледно и так изменилось, что я не узнал бы его;
у изголовья на креслах сидела бабушка, а в ногах
стоял отец,
у которого глаза распухли и покраснели от слез.
Всенощная кончилась. Александр приехал домой еще скучнее, нежели поехал. Анна Павловна не знала, что и делать. Однажды он проснулся ранее обыкновенного и услыхал шорох за своим
изголовьем. Он оглянулся: какая-то старуха
стоит над ним и шепчет. Она тотчас исчезла, как скоро увидела, что ее заметили. Под подушкой
у себя Александр нашел какую-то траву; на шее
у него висела ладанка.
У изголовья моего
стоял маленький столик с лекарственными бутылочками; окна комнаты были завешены; везде царствовал полусвет.
По всей вероятности, Гришка обнадеживал уже себя тем, что недолго остается терпеть таким образом, что скоро, может статься, заживет он по своей воле и что, следовательно, не
стоит заводить шума. Быть может, и это всего вероятнее, остаток совести — чувство, которое благодаря молодым летам не успело совсем еще погаснуть в сердце приемыша, — держало его в повиновении
у изголовья умирающего благодетеля.
У изголовья кровати
стояла m-me Бюжар и плакала в платок, а Долинский так и остался, как его покинула отлетевшая жизнь Доры.
Все окружающее его глядело чрезвычайно приятно, светелка его была убрана, на самом на нем была чистая мужичья рубашка,
у изголовья стояла на столе золоченая луком деревянная чаша с прозрачною, как хрусталь, чистою водой, а за образником была заткнута ветвь свежей вербы.
В начале июля месяца, спустя несколько недель после несчастного случая, описанного нами в предыдущей главе, часу в седьмом после обеда, Прасковья Степановна Лидина, брат ее Ижорской, Рославлев и Сурской сидели вокруг постели, на которой лежала больная Оленька; несколько поодаль сидел Ильменев, а
у самого
изголовья постели
стояла Полина и домовой лекарь Ижорского, к которому Лидина не имела вовсе веры, потому что он был русской и учился не за морем, а в Московской академии.
Часу в шестом утра, в просторной и светлой комнате,
у самого
изголовья постели, накоторой лежал не пришедший еще в чувство Рославлев, сидела молодая девушка; глубокая, неизъяснимая горесть изображалась на бледном лице ее. Подле нее
стоял знакомый уже нам домашний лекарь Ижорского; он держал больного за руку и смотрел с большим вниманием на безжизненное лицо его.
У дверей комнаты
стоял Егор и поглядывал с беспокойным и вопрошающим видом на лекаря.
На окнах были новые белые кисейные занавески с пышными оборками наверху и с такими же буфами
у подвязей; посередине окна, ближе к ясеневой кроватке Мани, на длинной медной проволоке висела металлическая клетка, в которой порхала подаренная бабушкой желтенькая канарейка; весь угол комнаты, в котором
стояла кровать, был драпирован новым голубым французским ситцем, и над этою драпировкою, в самом угле, склоняясь на Манино
изголовье, висело большое черное распятие с вырезанною из слоновой кости белою фигурою Христа.
В это время показалось, что кто-то
стоял у ее
изголовья.
Потом она погасила свечу и обернулась к стене: казалось, она плакала, но так тихо, так тихо, что если б вы
стояли у ее
изголовья, то подумали бы, что она спит покойно и безмятежно.
У изголовья стоял растерявшийся полковой медик, которого пригласили из ближайших казарм.
У изголовья больной, погруженная в думы,
стояла сестра ее богоданная — сердобольная, вселюбящая Груня.
Засыпая, я видел убийство. Кошмар был душащий, мучительный… Мне казалось, что руки мои гладили что-то холодное и что
стоило бы мне только открыть глаза, и я увидел бы труп… Мерещилось мне, что
у изголовья стоит Урбенин и глядит на меня умоляющими глазами…
— Герасим Силыч, — сказала, потупивши светлые очи, Дуня Чубалову. — Ведь
у вас тятенька покойник выменял икону преподобной мученицы Евдокии. Ангел мой. Теперь уж больше года та икона возле кровати в
изголовьях у меня
стоит.
Густой, черный вуаль Флоры, никогда не открывавшийся на улице и часто спущенный даже в темном углу церкви, был поднят, когда она
стояла посреди храма
у изголовья гроба своей матери.
Я вошел в комнату — и остановился. Боже мой, что я увидел! Земляной пол был подтерт чисто-начисто, посуда, вся перемытая,
стояла на полке, а Аксинья, засучив рукава, месила тесто на скамейке, стоявшей вчера
у изголовья больного.
У меня опустились руки.
Варвара Васильевна лежала в отдельной палате. На окне горел ночник, заставленный зеленою ширмочкою, в комнате
стоял зеленоватый полумрак. Варвара Васильевна, бледная, с сдвинутыми бровями, лежала на спине и в бреду что-то тихо говорила. Лицо было покрыто странными прыщами, они казались в темноте большими и черными.
У изголовья сидела Темпераментова, истомленная двумя бессонными ночами. Доктор шепотом сказал...
У изголовья стоял столик со множеством лекарств.
О!
постойте, подождите хоть немного, милые призраки,
у изголовья несчастливца, заставьте его забыть на этот день железа, черную избу, стоны товарищей его заключения; очаруйте его, дорогие гости, своими ласками, подарите его еще одним земным праздником, может быть, последним на пороге в вечность…
Задумчиво прошел Александр Васильевич прямо к себе в спальню. Убранство этой комнаты было более чем просто. На полу было положено сено, покрытое простыней и теплым одеялом;
у изголовья лежали две подушки.
У окна
стоял стол для письма и два кресла. В одном углу маленький столик с рукомойником, в другом еще стол с чайным прибором.