Неточные совпадения
Но наконец она вздохнула
И встала со скамьи своей;
Пошла, но только повернула
В аллею, прямо
перед ней,
Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной тени,
И, как
огнем обожжена,
Остановилася она.
Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.
Там, где в болоте по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали
огнями окна дворца обжорства,
перед которым
стояли день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями в ливреях. Все на французский манер в угоду требовательным клиентам сделал Оливье — только одно русское оставил: в ресторане не было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна и шелковыми поясами.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела
перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин,
огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца.
Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Жизнь горела
перед ним, как
огонь в топке под котлами, он
стоял перед топкой с деревянным молотком в корявой медвежьей лапе и тихонько стучал по крану форсунки, убавляя или прибавляя топлива.
Один, забыт,
перед огнем,
Поодаль, с пасмурным челом,
Стоял он, жертва злой досады.
Перед огнем стоит спокоен,
На саблю опершись рукой,
В фуражке белой русский воин,
Печальный, бледный и худой.
Он поднял глаза;
перед ним
стоял подсвечник с
огнем, почти потухавшим в глубине его; вся свеча истаяла; сало было налито на столе его.
Днем мы спали, а
перед вечером я отправился пройтись по слободке. Начинало темнеть. Сумерки наваливались на бревенчатые избы, нахлобученные шапками снега, на «резиденцию», на темные массы гор. В слободке зажигались
огни… В одной избе
стоял шум, слышались визгливые звуки гармоники, нестройный галдеж и песни…
Прошло около часа. Зеленый
огонь погас, и не стало видно теней. Луна уже
стояла высоко над домом и освещала спящий сад, дорожки; георгины и розы в цветнике
перед домом были отчетливо видны и казались все одного цвета. Становилось очень холодно. Я вышел из сада, подобрал на дороге свое пальто и не спеша побрел домой.
На станции Прогонной служили всенощную.
Перед большим образом, написанным ярко, на золотом фоне,
стояла толпа станционных служащих, их жен и детей, а также дровосеков и пильщиков, работавших вблизи по линии. Все
стояли в безмолвии, очарованные блеском
огней и воем метели, которая ни с того, ни с сего разыгралась на дворе, несмотря на канун Благовещения. Служил старик священник из Веденяпина; пели псаломщик и Матвей Терехов.
Карл Миллер, брат хозяина зверинца,
стоял в крошечной дощатой уборной,
перед зеркалом, уже одетый в розовое трико с малиновым бархатным перехватом ниже живота. Старший брат, Иоганн, сидел рядом и зоркими глазами следил за туалетом Карла, подавая ему нужные предметы. Сам Иоганн был сильно хром (ему ручной лев исковеркал правую ногу) и никогда не выходил в качестве укротителя, а только подавал брату в клетку обручи, бенгальский
огонь и пистолеты.
Остолбенела Марья Ивановна, услыхав от Дуни такие нежданные речи. Увидела она, что
перед ней
стоит не прежняя смиренная, покорная и послушная девушка. Гордый взор Дуни блистал ярким
огнем, и Марья Ивановна нашла в нем поразительное сходство со взором Марка Данилыча, когда, бывало, он с ничем неудержимым гневом напускался на кого-нибудь из подначальных.
То самое, что
перед Достоевским
стоит мрачною, неразрешимою, безысходно трагическою задачею, для Толстого есть светлая, радостная заповедь. И это потому, что для него душа человека — не клокочущий вулкан, полный бесплодными взрывами
огня, пепла и грязи, а благородная, плодородная целина, только сверху засоренная мусором жизни. Действительно из недр идущее, действительно самостоятельное хотение человека только и может заключаться в стремлении сбросить со своей души этот чуждый ей, наносный мусор.
— Покуда жив буду, не встану! — говорит Замухришин, прижимаясь к ручке. — Пусть весь народ видит мое коленопреклонение, ангел-хранитель наш, благодетельница рода человеческого! Пусть! Которая благодетельная фея даровала мне жизнь, указала мне путь истинный и просветила мудрование мое скептическое,
перед тою согласен
стоять не только на коленях, но и в
огне, целительница наша чудесная, мать сирых и вдовых! Выздоровел! Воскрес, волшебница!
Элегантная публика все так же живописно в свете
огней стояла на балконах и в окнах, блестя богатыми одеждами; некоторые умеренно-приличным голосом разговаривали между собой, очевидно, про певца, который с вытянутой рукой
стоял перед ними, другие внимательно, с любопытством смотрели вниз на эту маленькую черную фигурку, на одном балконе послышался звучный и веселый смех молодой девушки.
Жестикулируя, сверкая глазами, он казался ей безумным, исступленным, но в
огне его глаз, в речи, в движениях всего большого тела чувствовалось столько красоты, что она, сама того не замечая,
стояла перед ним, как вкопанная, и восторженно глядела ему в лицо.
Через несколько минут
перед Дарьей Николаевной уже
стоял Кузьма Терентьев. Вглядевшись в него, она, даже при всей крепости своих нерв, вздрогнула. Он был положительно непохож на себя. Бледный, осунувшийся, с впавшими глубоко в орбиты, блестевшими зловещим
огнем глазами, с судорожно сжатыми в кулак руками, он
стоял перед Дарьей Николаевной каким-то карающим привидением. Салтыкова в первую минуту отступила от него на шаг, но затем быстро пришла в себя и не без злобной иронии спросила...
Князь Андрей с бережливо-нежным выражением
стоял перед нею и говорил ей что-то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыханье, смотрела на него. И яркий свет какого-то внутреннего, прежде потушенного
огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.