Неточные совпадения
Не мешает сделать еще замечание, что Манилова… но, признаюсь, о дамах я очень боюсь говорить, да притом мне пора возвратиться к нашим героям, которые
стояли уже несколько минут
перед дверями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперед.
Они уже
стояли перед последнею лестницей, рядом с хозяйкиною
дверью, и действительно заметно было снизу, что в каморке Раскольникова свет.
Говоря это, они
стояли на лестнице, на площадке,
перед самою хозяйкиною
дверью.
«Это у злых и старых вдовиц бывает такая чистота», — продолжал про себя Раскольников и с любопытством покосился на ситцевую занавеску
перед дверью во вторую крошечную комнатку, где
стояли старухины постель и комод и куда он еще ни разу не заглядывал.
В таких полугневных, полупрезрительных мыслях Самгин подошел, заглянул во двор, —
дверь сарая над погребом тоже была открыта,
перед нею
стояла, точно колокол, Анфимьевна с фонарем в руке и говорила...
Он попал будто в клетку тигрицы, которая, сидя в углу, следит за своей жертвой: и только он брался за ручку
двери, она уже
стояла перед ним, прижавшись спиной к замку и глядя на него своим смеющимся взглядом, без улыбки.
— Вы все говорите «тайну»; что такое «восполнивши тайну свою»? — спросил я и оглянулся на
дверь. Я рад был, что мы одни и что кругом
стояла невозмутимая тишина. Солнце ярко светило в окно
перед закатом. Он говорил несколько высокопарно и неточно, но очень искренно и с каким-то сильным возбуждением, точно и в самом деле был так рад моему приходу. Но я заметил в нем несомненно лихорадочное состояние, и даже сильное. Я тоже был больной, тоже в лихорадке, с той минуты, как вошел к нему.
Через минуту в кош вошел Половодов. Он с минуту
стоял в
дверях, отыскивая глазами сидевшую неподвижно девушку, потом подошел к ней, молча поцеловал бледную руку и молча поставил
перед ней на маленькую скамеечку большое яйцо из голубого атласа на серебряных ножках.
Между тем Аркадий Павлыч расспрашивал старосту об урожае, посеве и других хозяйственных предметах. Староста отвечал удовлетворительно, но как-то вяло и неловко, словно замороженными пальцами кафтан застегивал. Он
стоял у
дверей и то и дело сторожился и оглядывался, давая дорогу проворному камердинеру. Из-за его могущественных плеч удалось мне увидеть, как бурмистрова жена в сенях втихомолку колотила какую-то другую бабу. Вдруг застучала телега и остановилась
перед крыльцом: вошел бурмистр.
На другой день пошел я смотреть лошадей по дворам и начал с известного барышника Ситникова. Через калитку вошел я на двор, посыпанный песочком.
Перед настежь раскрытою
дверью конюшни
стоял сам хозяин, человек уже не молодой, высокий и толстый, в заячьем тулупчике, с поднятым и подвернутым воротником. Увидав меня, он медленно двинулся ко мне навстречу, подержал обеими руками шапку над головой и нараспев произнес...
Оставя жандармов внизу, молодой человек второй раз пошел на чердак; осматривая внимательно, он увидел небольшую
дверь, которая вела к чулану или к какой-нибудь каморке;
дверь была заперта изнутри, он толкнул ее ногой, она отворилась — и высокая женщина, красивая собой,
стояла перед ней; она молча указывала ему на мужчину, державшего в своих руках девочку лет двенадцати, почти без памяти.
По воскресеньям он аккуратно ходил к обедне. С первым ударом благовеста выйдет из дома и взбирается в одиночку по пригорку, но идет не по дороге, а сбоку по траве, чтобы не запылить сапог. Придет в церковь, станет сначала
перед царскими
дверьми, поклонится на все четыре стороны и затем приютится на левом клиросе. Там положит руку на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и в этом положении неподвижно
стоит до конца службы.
Комната тетенек, так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими
перед ними лампадами. Несколько поодаль, у стены,
стоят две кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль — большая изразцовая печка; за печкой, на пространстве полутора аршин, у самой
двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши на три шага к нему, замахнулся он со всей силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть, на месте; но в это время свет пал на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что
перед ним
стоял отец его. Невольное покачивание головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за собою
дверь.
Кузнец не без робости отворил
дверь и увидел Пацюка, сидевшего на полу по-турецки,
перед небольшою кадушкою, на которой
стояла миска с галушками. Эта миска
стояла, как нарочно, наравне с его ртом. Не подвинувшись ни одним пальцем, он наклонил слегка голову к миске и хлебал жижу, схватывая по временам зубами галушки.
В главном здании, с колоннадой и красивым фронтоном, помещалась в центре нижнего этажа гауптвахта,
дверь в которую была среди колонн, а
перед ней — плацдарм с загородкой казенной окраски, черными и белыми угольниками. Около полосатой, такой же окраски будки с подвешенным колоколом
стоял часовой и нервно озирался во все стороны, как бы не пропустить идущего или едущего генерала, которому полагалось «вызванивать караул».
В субботу,
перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые
двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя.
Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка,
стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка,
стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Я уже несколько минут был свидетелем сего зрелища,
стоя у
дверей неподвижен, как отец, обратясь ко мне: — Будь свидетелем, чувствительный путешественник, будь свидетелем мне
перед светом, сколь тяжко сердцу моему исполнять державную волю обычая.
Лиза подалась вперед, покраснела — и заплакала, но не подняла Марфы Тимофеевны, не отняла своих рук: она чувствовала, что не имела права отнять их, не имела права помешать старушке выразить свое раскаяние, участие, испросить у ней прощение за вчерашнее; и Марфа Тимофеевна не могла нацеловаться этих бедных, бледных, бессильных рук — и безмолвные слезы лились из ее глаз и глаз Лизы; а кот Матрос мурлыкал в широких креслах возле клубка с чулком, продолговатое пламя лампадки чуть-чуть трогалось и шевелилось
перед иконой, в соседней комнатке за
дверью стояла Настасья Карповна и тоже украдкой утирала себе глаза свернутым в клубочек клетчатым носовым платком.
Долго
стояла она
перед дверью гостиной, прежде чем решилась отворить ее; с мыслью: «Я
перед нею виновата», — переступила она порог и заставила себя посмотреть на нее, заставила себя улыбнуться.
Палач выскочил в переднюю, чтобы обругать смельчаков, нарушивших завтрак, но так и остановился в
дверях с раскрытым ртом:
перед ним
стояли заводские разбойники Окулко, Челыш и Беспалый. Первая мысль, которая мелькнула в голове Палача, была та, что разбойники явились убить его, но он сейчас же услышал шептанье собравшегося у крыльца народа.
Розанов,
постояв с минуту, опять вернулся к калитке и крепко толкнул ее ногою. Калитка быстро отскочила и открыла
перед Розановым большой мокрый двор и серый мрачный подъезд с растворенными настежь желтыми
дверями.
— А нет, Анна Львовна, этого нельзя говорить, — снисходительно заметил Белоярцев. — Это только так кажется, а в существе это и есть тот тонкий путь, которым разврат вводится в человеческое общество. Я вам подаю бурнус, я вам поднимаю платок, я
перед вами растворяю
двери, потому что это ничего не
стоит, потому что это и вам самим легко было бы сделать без моей помощи.
Ровно в восемь часов я в сюртуке и с приподнятым на голове коком входил в переднюю флигелька, где жила княгиня. Старик слуга угрюмо посмотрел на меня и неохотно поднялся с лавки. В гостиной раздавались веселые голоса. Я отворил
дверь и отступил в изумлении. Посреди комнаты, на стуле,
стояла княжна и держала
перед собой мужскую шляпу; вокруг стула толпилось пятеро мужчин. Они старались запустить руки в шляпу, а она поднимала ее кверху и сильно встряхивала ею. Увидевши меня, она вскрикнула...
Вечером в тот день у нее был розовый билет ко мне. Я
стоял перед нумератором — и с нежностью, с ненавистью умолял его, чтобы щелкнул, чтобы в белом прорезе появилось скорее: I-330. Хлопала
дверь, выходили из лифта бледные, высокие, розовые, смуглые; падали кругом шторы. Ее не было. Не пришла.
Казалось, век
стоял бы он так за прилавком да торговал бы конфектами и оршадом; между тем как то милое существо смотрит на него из-за
двери дружелюбно-насмешливыми глазами, а летнее солнце, пробиваясь сквозь мощную листву растущих
перед окнами каштанов, наполняет всю комнату зеленоватым золотом полуденных лучей, полуденных теней, и сердце нежится сладкой истомой лени, беспечности и молодости — молодости первоначальной!
Или то ли дело, бывало, в Москве, когда все, тихо переговариваясь,
стоят перед накрытым столом в зале, дожидаясь бабушки, которой Гаврило уже прошел доложить, что кушанье поставлено, — вдруг отворяется
дверь, слышен шорох платья, шарканье ног, и бабушка, в чепце с каким-нибудь необыкновенным лиловым бантом, бочком, улыбаясь или мрачно косясь (смотря по состоянию здоровья), выплывает из своей комнаты.
Наконец после хорошенькой Катеньки, которая, улыбаясь, вышла из
двери, настал и мой черед. Я с тем же тупым страхом и желанием умышленно все больше и больше возбуждать в себе этот страх вошел в полуосвещенную комнату. Духовник
стоял перед налоем и медленно обратил ко мне свое лицо.
В почтительной позе и склонив несколько набок свою сухощавую голову,
стоял перед Тулузовым, сидевшим величаво в богатом кабинете,
дверь которого была наглухо притворена, знакомый нам маляр Савелий Власьев, муж покойной Аксюши.
И вот, в ту самую минуту, когда Глумов договаривал эти безнадежные слова, в передней как-то особенно звукнул звонок. Объятые сладким предчувствием, мы бросились к
двери… О, радость! Иван Тимофеич сам своей персоной
стоял перед нами!
И вот, в одну из таких паскудных ночей, когда Аннинька лихо распевала
перед Евпраксеюшкой репертуар своих паскудных песен, в
дверях комнаты вдруг показалась изнуренная, мертвенно-бледная фигура Иудушки. Губы его дрожали; глаза ввалились и, при тусклом мерцании пальмовой свечи, казались как бы незрящими впадинами; руки были сложены ладонями внутрь. Он
постоял несколько секунд
перед обомлевшими женщинами и затем, медленно повернувшись, вышел.
Солдат
стоял в
двери каюты для прислуги, с большим ножом в руках, — этим ножом отрубали головы курам, кололи дрова на растопку, он был тупой и выщерблен, как пила.
Перед каютой
стояла публика, разглядывая маленького смешного человечка с мокрой головой; курносое лицо его дрожало, как студень, рот устало открылся, губы прыгали. Он мычал...
Он жил тихо, ходил бесшумно, говорил пониженным голосом. Иногда его выцветшая борода и пустые глаза высовывались откуда-то из-за угла и тотчас исчезали.
Перед сном он долго
стоял в буфете на коленях у образа с неугасимой лампадой, — я видел его сквозь глазок
двери, похожий на червонного туза, но мне не удалось видеть, как молится буфетчик: он просто
стоял и смотрел на икону и лампаду, вздыхая, поглаживая бороду.
В Сарапуле Максим ушел с парохода, — ушел молча, ни с кем не простясь, серьезный и спокойный. За ним, усмехаясь, сошла веселая баба, а за нею — девица, измятая, с опухшими глазами. Сергей же долго
стоял на коленях
перед каютой капитана, целовал филенку
двери, стукался в нее лбом и взывал...
Как на грех, Людмила сегодня забыла
дверь замкнуть. Коковкина вошла, и что же увидела? Саша
стоит перед зеркалом в женском платье и обмахивается веером. Людмила хохочет и расправляет ленты и его ярко-цветного пояса.
С минуту
стоял Инсаров
перед затворившеюся
дверью и тоже прислушивался.
Дверь внизу на двор стукнула. Он подошел к дивану, сел и закрыл глаза рукой. С ним еще никогда ничего подобного не случалось. «Чем заслужил я такую любовь? — думал он. — Не сон ли это?»
Кирша поехал далее, а крестьянская девушка,
стоя на одном месте, провожала его глазами до тех пор, пока не потеряла совсем из виду. Не доехав шагов пятидесяти до пчельника, запорожец слез с лошади и, привязав ее к дереву, пробрался между кустов до самых ворот загородки.
Двери избушки были растворены, а собака спала крепким сном подле своей конуры. Кирша вошел так тихо, что Кудимыч, занятый счетом яиц, которые в большом решете
стояли перед ним на столе, не приподнял даже головы.
Он был владельцем канатного завода, имел в городе у пристаней лавочку. В этой лавочке, до потолка заваленной канатом, веревкой, пенькой и паклей, у него была маленькая каморка со стеклянной скрипучей
дверью. В каморке
стоял большой, старый, уродливый стол,
перед ним — глубокое кресло, и в нем Маякин сидел целыми днями, попивая чай, читая «Московские ведомости». Среди купечества он пользовался уважением, славой «мозгового» человека и очень любил ставить на вид древность своей породы, говоря сиплым голосом...
Климкову начинало казаться, что брат торопливо открывает
перед ним ряд маленьких
дверей и за каждой из них всё более приятного шума и света. Он оглядывался вокруг, всасывая новые впечатления, и порою тревожно расширял глаза — ему казалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо товарища по службе.
Стояли перед клеткой обезьян, Яков с доброй улыбкой в глазах говорил...
Боль удара в бок
дверью из комнаты хозяина заставила его вскочить на ноги —
перед ним
стояла Раиса, поправляя распустившиеся по плечам волосы.
Это случилось как раз в то время, когда в церквах оканчивалась великопостная обедня и народ, выслушав покаянные молитвы, расходился
перед исповедью по домам, но множество людей по пути завернуло в сторону, чтобы
постоять на улице
перед дверями суда, откуда должны будут выйти сыновья и мать.
Посреди большого села, на обширном лугу, или площади, на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки,
стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У
дверей ее, на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который
стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
Тем, кто знаком с предчувствиями, я могу сказать, что у меня были самые гадкие предчувствия, и они усилились еще более, когда
перед нами отворилась
дверь в залу и от стены, у которой
стояло бабушкино кресло и сидело несколько родных и сторонних особ, отделилась навстречу нам фигура Мани, беленькая и легонькая, как морская пена.
Направо, между царскими и боковыми
дверьми, был нерукотворенный образ спасителя, удивительной величины; позолоченный оклад, искусно выделанный, сиял как жар, и множество свечей, расставленных на висящем паникадиле, кидали красноватые лучи на возвышающиеся части мелкой резьбы, или на круглые складки одежды;
перед самым образом
стояла железная кружка, — это была милость у ног спасителя, — и над ней внизу образа было написано крупными, выпуклыми буквами: приидите ко мне вcи труждающиеся и аз успокою вы!
Я утвердился в этом решении и, в ожидании Надежды Николаевны, попробовал писать кое-какие аксессуары картины, думая успокоиться в работе; но кисть прыгала по холсту, и глаза не видели красок. Я оделся, чтобы выйти и освежиться на воздухе; отворив
дверь, я увидел, что
перед ней
стоит Надежда Николаевна, бледная, задыхающаяся, с выражением ужаса в широко раскрытых глазах.
Она нерешительно обувает сандалии, надевает на голое тело легкий хитон, накидывает сверху него покрывало и открывает
дверь, оставляя на ее замке следы мирры. Но никого уже нет на дороге, которая одиноко белеет среди темных кустов в серой утренней мгле. Милый не дождался — ушел, даже шагов его не слышно. Луна уменьшилась и побледнела и
стоит высоко. На востоке над волнами гор холодно розовеет небо
перед зарею. Вдали белеют стены и дома иерусалимские.
Вся эта передряга могла бы остаться в семейном кругу, так как никто сторонний не читал моих писем. Но однажды Крюммер,
стоя у самой
двери классной, тогда как я сидел на противоположном ее конце, сказавши: «Шеншин, это тебе», —
передал письмо близстоящему для передачи мне. При этом никому не известная фамилия Фет на конверте возбудила по уходе директора недоумение и шум.
Сумерки незаметно надвинулись на безмолвную усадьбу, и полная луна, выбравшись из-за почерневшего сада, ярко осветила широкий двор
перед моею анфиладой. Случилось так, что я лежал лицом прямо против длинной галереи комнат, в которых белые
двери стояли уходящими рядами вроде монахинь в «Роберте».
Юлия сначала с презрением улыбалась; потом в лице ее появились какие-то кислые гримасы, и при последних словах Перепетуи Петровны она решительно не в состоянии была себя выдержать и, проговоря: «Сама дура!», — вышла в угольную, упала на кресла и принялась рыдать, выгибаясь всем телом. Павел бросился к жене и стал даже
перед нею на колени, но она толкнула его так сильно, что он едва устоял на месте. Перепетуя Петровна,
стоя в
дверях, продолжала кричать...
Проговоря это, Хозаров обнял и страстно расцеловал жену, которая тотчас же отправилась к матери. Во время прихода Мари Катерина Архиповна была занята чем-то очень серьезным.
Перед ней
стояла отпертая шкатулка, и она пересматривала какие-то бумаги, очень похожие на ломбардные билеты. Услышав скрип
двери, она хотела было все спрятать, но не успела.