Неточные совпадения
Темно-зелеными садами
Ее покрылись
острова,
И перед младшею столицей
Померкла
старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
Что это такое Ликейские
острова, или, как писали у нас в
старых географиях, Лиеу-киеу, или, как иностранцы называют их, Лю-чу (Loo-сhoo), а по выговору жителей Ду-чу?
Роскошь потребует редкой дичи, фруктов не по сезону; комфорт будет придерживаться своего обыкновенного стола, но зато он потребует его везде, куда ни забросит судьба человека: и в Африке, и на Сандвичевых
островах, и на Нордкапе — везде нужны ему свежие припасы, мягкая говядина, молодая курица,
старое вино.
Запасшись кнутом на случай новых еврейских оваций, он весь день осматривал достопримечательности и долго стоял, задравши голову, перед
старым замком на
острове.
Я вышел из накуренных комнат на балкон. Ночь была ясная и светлая. Я смотрел на пруд, залитый лунным светом, и на
старый дворец на
острове. Потом сел в лодку и тихо отплыл от берега на середину пруда. Мне был виден наш дом, балкон, освещенные окна, за которыми играли в карты… Определенных мыслей не помню.
Порой, отвязав нашу лодку, я подплывал к
острову, ставил ее среди кувшинок и ряски и принимался с залива рисовать
старый замок с пустыми окнами, с высокими тополями и обомшелыми каменными рыцарями.
Некоторые
старые корреспонденты, стоявшие за учреждение ссыльной колонии на
острове, совершенно отрицали цингу и в то же время восхваляли черемшу как превосходное средство от цинги и писали, что население заготовляло на зиму сотни пудов этого средства.
В
старых корреспонденциях и рапортах часто упоминается кровавый понос, который в былые времена, по всей вероятности, был на
острове так же обыкновенен, как цинга.
Оказалось, что утонувший как-то попал под оголившийся корень
старой ольхи, растущей на берегу не новой канавки, а глубокой
стари́цы, огибавшей
остров, куда снесло тело быстротою воды.
Изредка только
старый граф, такая же мрачная развалина, как и зáмок на
острове, появлялся в городе на своей
старой английской кляче.
Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом с севера и юга городок ограждался широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году мелели, зарастали зеленью, и высокие густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посредине одного из прудов находится
остров. На
острове —
старый, полуразрушенный замок.
Тогда в залах
старого зáмка и вокруг него на
острове брякало оружие, и паны громкими криками сзывали гайдуков.
«На костях человеческих стоит
старое замчи́ще», передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками
остров с его высокими пирамидальными тополями и
старым зáмком.
Все, что не находило себе места в городе, всякое выскочившее из колеи существование, потерявшее, по той или другой причине, возможность платить хотя бы и жалкие гроши за кров и угол на ночь и в непогоду, — все это тянулось на
остров и там, среди развалин, преклоняло свои победные головушки, платя за гостеприимство лишь риском быть погребенными под грудами
старого мусора.
Солнце недавно еще село за гору. Город утонул в лилово-туманной тени, и только верхушки тополей на
острове резко выделялись червонным золотом, разрисованные последними лучами заката. Мне казалось, что с тех пор, как я явился сюда, на
старое кладбище, прошло не менее суток, что это было вчера.
Бывало, я любил приходить на
остров и хотя издали любоваться его серыми стенами и замшенною
старою крышей.
Утром воины беспрекословно исполнили приказание вождя. И когда они, несмотря на адский ружейный огонь, подплыли почти к самому
острову, то из воды послышался страшный треск, весь
остров покосился набок и стал тонуть. Напрасно европейцы молили о пощаде. Все они погибли под ударами томагавков или нашли смерть в озере. К вечеру же вода выбросила труп Черной Пантеры. У него под водою не хватило дыхания, и он, перепилив корень, утонул. И с тех пор
старые жрецы поют в назидание юношам, и так далее и так далее.
В
старом храме всё живее звенит детский смех — лучшая музыка земли. Небо над
островом уже бледнеет, близится рассвет, звезды уходят всё выше в голубую глубину небес.
Но как бы хорошо человек ни выбрал жизнь для себя — ее хватает лишь на несколько десятков лет, — когда просоленному морской водою Туба минуло восемьдесят — его руки, изувеченные ревматизмом, отказались работать — достаточно! — искривленные ноги едва держали согнутый стан, и, овеянный всеми ветрами старик, он с грустью вышел на
остров, поднялся на гору, в хижину брата, к детям его и внукам, — это были люди слишком бедные для того, чтоб быть добрыми, и теперь
старый Туба не мог — как делал раньше — приносить им много вкусных рыб.
Так и говорят — вполголоса — двое людей, сидя в хаосе камня на берегу
острова; один — таможенный солдат в черной куртке с желтыми кантами и коротким ружьем за спиною, — он следит, чтоб крестьяне и рыбаки не собирали соль, отложившуюся в щелях камней; другой —
старый рыбак, обритый, точно испанец, темнолицый, в серебряных баках от ушей к носу, — нос у него большой и загнут, точно у попугая.
— Ну, брат! — сказал Ижорской, когда Рославлев сел на лошадь, — смотри держись крепче: конь черкесской, настоящий Шалох. Прошлого года мне его привели прямо с Кавказа: зверь, а не лошадь! Да ты
старый кавалерист, так со всяким чертом сладишь. Ей, Шурлов! кинь гончих вон в тот
остров; а вы, дурачье, ступайте на все лазы; ты, Заливной, стань у той перемычки, что к песочному оврагу. Да чур не зевать! Поставьте прямо на нас милого дружка, чтобы было чем потешить приезжего гостя.
Зима прошла, и наступила весна; все зазеленело и расцвело, открылось множество новых живейших наслаждений: светлые воды реки, мельница, пруд, грачовая роща и
остров, окруженный со всех сторон
старым и новым Бугурусланом, обсаженный тенистыми липами и березами, куда бегал я по нескольку раз в день, сам не зная зачем; я стоял там неподвижно, как очарованный, с сильно бьющимся сердцем, с прерывающимся дыханием…
Подмосковная называлась «Бедрино» и славилась
старым парком, великолепным озером, в две версты длиною, и пловучими на нем
островами.
«Слышь, парень, — подошел раз к Василию
старый, бывалый в переделках бродяга, — как приедем на Соколиный
остров, запасай ноги. Дело, братец, твое неприятно. Совсем табак твое дело!»
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на
острове стоит,
Каждый день идет там диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в скором беге —
И останутся на бреге
Тридцать три богатыря,
В чешуе златой горя,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор;
Старый дядька Черномор
С ними из моря выходит
И попарно их выводит,
Чтобы
остров тот хранить
И дозором обходить —
И той стражи нет надежней,
Ни храбрее, ни прилежней.
На том озере большие
острова есть, и на тех
островах живут русские люди
старой веры.
Старый ворон один полетел через море назад на свой
остров.
— А затем ураган перенесет на такую скалу семена и цветочную пыль с ближайшего материка или
острова и, смотришь, через десяток лет островок покроется зеленью! — добавил
старый штурман. — Однако мне пора дело кончать… Вот в полдень узнаем, сколько течением отнесло нас к осту, — заметил Степан Ильич и, несмотря на свои почтенные годы — он говорил, что ему пятьдесят пять, но, кажется, чуть-чуть убавлял — сбежал с мостика с легкостью молодого мичмана.
Разумеется, это дядюшка-адмирал, этот
старый чудак и завзятый морской волк, отчаянный деспот и крикун и в то же время безграничный добряк, живший одиноким холостяком вместе с таким же, как он, стариком Лаврентьевым, отставным матросом, в трех маленьких комнатках на Васильевском
острове, сиявших тем блеском и той безукоризненной чистотой, какие бывают только на военном корабле, — разумеется, это он удружил племяннику… Недаром он непременно хотел сделать из него моряка.
У меня в университете лекции начинались на две недели раньше, чем у Миши в Горном институте, я приехал в Петербург без Миши. Долго искал: трудно было найти за подходящую цену две комнаты в одной квартире, а папа обязательно требовал, чтобы жили мы на одной квартире, Наконец, на 15-й линии Васильевского
острова, в мезонине
старого дома, нашел две комнаты рядом. Я спросил квартирную хозяйку, — молодую и хорошенькую, с глуповатыми глазами и чистым лбом...
В
старой драме Лир отказывается от власти, потому что, овдовев, он думает только о спасении души. Дочерей же он спрашивает об их любви к нему для того, чтобы посредством придуманной им хитрости удержать на своем
острове свою любимую меньшую дочь. Старшие две сосватаны, меньшая же не хочет выходить не любя ни за одного из ближних женихов, которых Лир предлагает ей, и он боится, чтобы она не вышла за какого-нибудь короля вдали от него.
— Эта дача принадлежит одному
старому отставному моряку, у которого был единственный сын, с год как женившийся. Они жили втроем на Васильевском
острове, но домик их был им и тесен и мал. Старик купил здесь место и принялся строить гнездо своим любимцам — молодым супругам, да и для себя убежище на последние года старости… Все уже было готово, устроено, последний гвоздь был вбит, последняя скобка ввинчена, оставалось переезжать, как вдруг один за другим его сын, а за ним и сноха, заболевшие оспой, умирают.
Патер Вацлав был действительно известен многим в Петербурге, на Васильевском же
острове его знал, как говорится, и
старый и малый. Знал и боялся.
В
Старом Городе не было человека, который пользовался бы такою известностью и уважением, какими пользуется там даже в наше неуважительное время очень скромный человек, обработавший бесплодную почву ныне плодоносного городского
острова. Человек этот происходил от раскольничьего колена купца Деева; но не род и не порода, а жизнь и дела этого человека дали ему его известность и почтение от ближних.
Таким образом на
острове опять водворилась тишина, и Константин Пизонский, обрадованный давно небывалым стройным ходом дел, в самом приятном расположении, распочал сооружать Малвошке некую одежду из
старой тальмы, подаренной ему старшей племянницей, но тут-то и стояла новая ковычка. Тальма, из которой Пизонский сел сочинять обнову своему питомцу, так прельщала его своею обширностью, что он ни за что на свете не хотел «сокращать ее».
Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на
острове св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что
старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes, [хорошие принципы,] а дипломатам того времени то, что всё произошло от того, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона, и что неловко был написан memorandum за № 178.
Чуть только отец Туберозов сел у своего окна и взял в руки всегда помещавшуюся на столике
старую морскую трубу, он увидел, что Пизонский тихо ползет по межам с восточного берега своего
острова к юго-западному, приходившемуся как раз против течения.
С тех пор, как смерть смежила вежди и восторженные уста батюшки Мины Силыча, в
Старом Городе не было человека, который пользовался бы такою популярностью, какою пользуется там в это время очень скромный человек, обработавший бесплодную почву ныне плодоносного городского
острова. Человек этот происходил от колена самых яростнейших врагов Кочетова, от колена купца Деева; но не род и не порода, а жизнь этого человека и его история дали ему его настоящую известность.
Кроме двух собак и коташек, с нашим Робинзоном на его
острове жили несколько кур с красными ногавками на цибастых ножках,
старая очень толстая желтая лошадь, называвшаяся «Мальчиком», и восьмилетний мальчик, называвшийся Малвошкою.
Он знал, что в
острове были прибылые (молодые) и матерые (
старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где-нибудь травили, и что что-нибудь случилось неблагополучное.
Наш
старый знакомый Константин Ионыч очень мало переменился в течение тех восьмнадцати лет, которые прошли со дня поселения его на необитаемом
острове.
Но невмоготу было
старому Пизонскому гоняться по всему пространству
острова за нападавшими на него птицами и зверями.