Неточные совпадения
Еще
падет обвинение на автора
со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут
со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: «Да хорошо ли выводить это на
свет, провозглашать об этом?
Раскольников в бессилии
упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий
свет озарил его комнату: вошла Настасья
со свечой и с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не
спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
— Смела ли Маша? — отвечала ее мать. — Нет, Маша трусиха. До сих пор не может слышать выстрела из ружья: так и затрепещется. А как тому два года Иван Кузмич выдумал в мои именины
палить из нашей пушки, так она, моя голубушка, чуть
со страха на тот
свет не отправилась. С тех пор уж и не
палим из проклятой пушки.
Вечер так и прошел; мы были вместо десяти уже в шестнадцати милях от берега. «Ну, завтра чем
свет войдем», — говорили мы, ложась
спать. «Что нового?» — спросил я опять, проснувшись утром, Фаддеева. «Васька жаворонка съел», — сказал он. «Что ты, где ж он взял?» — «Поймал на сетках». — «Ну что ж не отняли?» — «Ушел в ростры, не могли отыскать». — «Жаль! Ну а еще что?» — «Еще — ничего». — «Как ничего: а на якорь становиться?» — «Куда те становиться: ишь какая погода!
со шканцев на бак не видать».
Кроме того, особенно записали,
со слов Андрея, о разговоре его с Митей дорогой насчет того, «куда, дескать, я, Дмитрий Федорович,
попаду: на небо аль в ад, и простят ли мне на том
свете аль нет?» «Психолог» Ипполит Кириллович выслушал все это с тонкою улыбкой и кончил тем, что и это показание о том, куда Дмитрий Федорович
попадет, порекомендовал «приобщить к делу».
Вот этого-то общества, которое съезжалось
со всех сторон Москвы и теснились около трибуны, на которой молодой воин науки вел серьезную речь и пророчил былым, этого общества не подозревала Жеребцова. Ольга Александровна была особенно добра и внимательна ко мне потому, что я был первый образчик мира, неизвестного ей; ее удивил мой язык и мои понятия. Она во мне оценила возникающие всходы другой России, не той, на которую весь
свет падал из замерзших окон Зимнего дворца. Спасибо ей и за то!
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши на три шага к нему, замахнулся он
со всей силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть, на месте; но в это время
свет пал на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за собою дверь.
На следующий вечер старший брат, проходя через темную гостиную, вдруг закричал и
со всех ног кинулся в кабинет отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал капитан. Отец велел нам идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск
света падал на пол и терялся в темноте. У левой стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее на фигуру.
Замужние женщины или вдовы совершают этот мучительный путь несколько иначе: они долго борются с долгом, или с порядочностью, или с мнением
света, и, наконец, — ах! —
падают со слезами, или — ах! начинают бравировать, или, что еще чаще, неумолимый рок прерывает ее или его жизнь в самый — ах! — нужный момент, когда созревшему плоду недостает только легкого дуновения ветра, чтобы
упасть.
Мутный
свет прямо
падал на лицо этого человека, и Ромашов узнал левофлангового солдата своей полуроты — Хлебникова. Он шел с обнаженной головой, держа шапку в руке,
со взглядом, безжизненно устремленным вперед. Казалось, он двигался под влиянием какой-то чужой, внутренней, таинственной силы. Он прошел так близко около офицера, что почти коснулся его полой своей шинели. В зрачках его глаз яркими, острыми точками отражался лунный
свет.
— Пораженный, раздраженный, убитый, — продолжал Фома, — я заперся сегодня на ключ и молился, да внушит мне Бог правые мысли! Наконец положил я: в последний раз и публично испытать вас. Я, может быть, слишком горячо принялся, может быть, слишком предался моему негодованию; но за благороднейшие побуждения мои вы вышвырнули меня из окошка!
Падая из окошка, я думал про себя: «Вот так-то всегда на
свете вознаграждается добродетель!» Тут я ударился оземь и затем едва помню, что
со мною дальше случилось!
Но вот послышалось шарканье туфель, и в комнатку вошел хозяин в халате и
со свечой. Мелькающий
свет запрыгал по грязным обоям и по потолку и прогнал потемки. Тетка увидела, что в комнатке нет никого постороннего. Иван Иваныч сидел на полу и не
спал. Крылья у него были растопырены и клюв раскрыт, и вообще он имел такой вид, как будто очень утомился и хотел пить. Старый Федор Тимофеич тоже не
спал. Должно быть, и он был разбужен криком.
Тетка вздрогнула и посмотрела туда, где кричали. Два лица: одно волосатое, пьяное и ухмыляющееся, другое — пухлое, краснощекое и испуганное — ударили ее по глазам, как раньше ударил яркий
свет… Она вспомнила,
упала со стула и забилась на песке, потом вскочила и с радостным визгом бросилась к этим лицам. Раздался оглушительный рев, пронизанный насквозь свистками и пронзительным детским криком...
Я бы изобразил, как
спит весь Миргород; как неподвижно глядят на него бесчисленные звезды; как видимая тишина оглашается близким и далеким лаем собак; как мимо их несется влюбленный пономарь и перелазит через плетень с рыцарскою бесстрашностию; как белые стены домов, охваченные лунным
светом, становятся белее, осеняющие их деревья темнее, тень от дерев ложится чернее, цветы и умолкнувшая трава душистее, и сверчки, неугомонные рыцари ночи, дружно
со всех углов заводят свои трескучие песни.
— Вот, скажите вы мне, тетушка, по совести: что я
сплю или я по
свету хожу? А
со вчерашнего вечера прошла одна ночь или целый год, да я ж теперь к вам
со своей мельницы или с неба свалился?
— Мыслей этих самых нет у него, у извозчика. Работа тяжелая, трудная: утром, ни
свет ни заря, закладывай — да
со двора. Известно, мороз, холод. Тут ему только бы в трактире погреться да выручку исправить, чтобы вполне два двадцать пять, да на квартиру — и
спи. Тут думать трудно. Вот вашему брату, барину, ну, вам, известно, всякое в голову лезет с пищи с этой.
Проводя приятелей, Василий Борисыч духом
упал,
напала на него тоска
со всего
света вольного, не глядел бы он ни на что. Ласки оживившейся Параши были несносны ему.
— Ну, ступайте-ка, девицы, спать-ночевать, — сказала Манефа, обращаясь к Фленушке и Марьюшке. — В келарню-то ужинать не ходите, снежно, студено. Ехали мы, мать София, так лесом-то ничего, а на поляну как выехали, такая метель поднялась, что
свету Божьего не стало видно. Теперь так и метет… Молви-ка, Фленушка, хоть Наталье, принесла бы вам из келарни поужинать, да яичек бы, что ли, сварили, аль яиченку сделали, молочка бы принесла. Ну, подите
со Христом.
И тогда во
свете преображения
спадет со всех них позор их кажущейся «антиидейности» и проклятие их «звериности», и вновь станут они младшими братьями и друзьями человека.
— Не я, Петя, пью, — заговорила она с отчаяньем в голосе. — Горе мое пьет!.. Тоска тоскучая
напала на меня, нашла
со всего
света вольного… Эх ты, Петя мой, Петенька!.. Беды меня поро́дили, горе горенское выкормило, злая кручинушка вырастила… Ничего-то ты не знаешь, мил сердечный друг!
Не на шутку струсил бай, чтоб служители аллаха не проведали про тайную его торговлю. Тогда беда,
со света сживут, а в степях, чего доброго, либо под пулю киргизов, либо под саблю трухмен
попадешь.
— Мы можем
спать покойно после того, как осрамились на весь
свет! — прошипел он. — Мы, истинные артисты, умеем мириться
со своею совестью! Истинная артистка! Ха! ха! Ведьма!
Мы с Мишею решили: когда осенью опять поедем в Петербург, — обязательно искать две комнаты; хоть самых маленьких, но чтобы две. В одной слишком мы стесняли друг друга: один хочет
спать, другой заниматься,
свет мешает первому; ко мне придут товарищи, а Мише нужно заниматься. И мы постоянно ссорились из-за самых пустяков.
Со второго года, как стали жить в раздельных комнатах, за все три года остальной совместной жизни не поссорились ни разу.
Но ему удалось если не сразу пробиться к большому успеху, то по крайней мере познакомиться
со всевозможными сферами парижской жизни,
попасть секретарем к герцогу Морни, выезжать в
свет, ставить много пьес, знакомиться с самым разнохарактерным людом парижского литературного, делового и придворного мира.
В одном из окон при
свете луны ему показалось, что он видел длинную фигуру Дмитрия Ерофеича, который, вероятно, еще не
спал и любовался луною, а может быть, и собирался молиться. Гуго вздохнул, взял лошадь под уздцы и повел ее
со двора, — и как только за Пекторалисом заперли ворота, в окошечке Дмитрия Ерофеича засветился тихий огонек: вероятно, старичок зажег лампадку и стал на молитву.
Подгорин взошел по лестнице на площадку и сел. Тотчас за забором была межевая канава с валом, а дальше было поле, широкое, залитое лунным
светом. Подгорин знал, что как раз прямо, верстах в трех от усадьбы, был лес, и теперь ему казалось, что он видит вдали темную полосу. Кричали перепела и дергачи; и изредка
со стороны леса доносился крик кукушки, которая тоже не
спала.
— Аленка! Скоро, что ли,
спать придешь? Сидишь там…
со всякими! До
свету, что ли, сидеть будешь?
Город еще не
спал. Большие окна деревянного здания на Большой улице, в котором помещался клуб или, как он именуется в Сибири, Общественное собрание, лили потоки
света, освещая, впрочем, лишь часть совершенно пустынной улицы. В клубе была рождественская елка. Все небольшое общество города, состоящее из чиновников по преимуществу, собралось туда
со своими чадами и домочадцами встретить великий праздник христианского мира.
Беден — это значит: он будет не в городе, а в деревне, не будет сидеть дома, а будет работать в лесу, в поле, будет видеть
свет солнца, землю, небо, животных; не будет придумывать, что ему съесть, чтобы возбудить аппетит, и что сделать, чтоб сходить на час, а будет три раза в день голоден; не будет ворочаться на мягких подушках и придумывать, чем спастись от бессонницы, а будет
спать; будет иметь детей, будет жить с ними, будет в свободном общении
со всеми людьми, а главное, не будет делать ничего такого, чего ему не хочется делать; не будет бояться того, что с ним будет.