Неточные совпадения
Тут на дворе, недалеко от выхода,
стояла бледная, вся помертвевшая,
Соня и дико, дико на него посмотрела.
«
Соне помадки ведь тоже нужно, — продолжал он, шагая по улице, и язвительно усмехнулся, — денег
стоит сия чистота…
Когда Раскольников вышел, он
постоял, подумал, сходил на цыпочках в свою комнату, смежную с пустою комнатой, достал стул и неслышно перенес его к самым дверям, ведущим в комнату
Сони.
— Вы у Капернаумова
стоите! — сказал он, смотря на
Соню и смеясь. — Он мне жилет вчера перешивал. А я здесь, рядом с вами, у мадам Ресслих, Гертруды Карловны. Как пришлось-то!
Соня молчала, он
стоял подле нее и ждал ответа.
Соня упорно глядела в землю и не отвечала. Она
стояла немного боком к столу.
Соня молча смотрела на своего гостя, так внимательно и бесцеремонно осматривавшего ее комнату, и даже начала, наконец, дрожать в страхе, точно
стояла перед судьей и решителем своей участи.
Соня осмотрелась кругом. Все глядели на нее с такими ужасными, строгими, насмешливыми, ненавистными лицами. Она взглянула на Раскольникова… тот
стоял у стены, сложив накрест руки, и огненным взглядом смотрел на нее.
Он вдруг посторонился, чтобы пропустить входившего на лестницу священника и дьячка. Они шли служить панихиду. По распоряжению Свидригайлова панихиды служились два раза в день, аккуратно. Свидригайлов пошел своею дорогой. Раскольников
постоял, подумал и вошел вслед за священником в квартиру
Сони.
Во все время этой сцены Андрей Семенович то
стоял у окна, то ходил по комнате, не желая прерывать разговорa; когда же
Соня ушла, он вдруг подошел к Петру Петровичу и торжественно протянул ему руку.
Соня (Варваре Михайловне). Да ведь мы видели сегодня друг друга? Но я с наслаждением поцелую вас… я добра и великодушна, если это мне доставляет удовольствие… или по крайней мере ничего не
стоит…
(
Соня выходит из леса и
стоит несколько секунд за копной. В руках у нее цветы, она хочет осыпать ими мать и Варвару Михайловну. Слышит слова матери, делает движение к ней и, повернувшись, неслышно уходит.)
Соня(
стоя на коленях, оборачивается к отцу; нервно, сквозь слезы).Надо быть милосердным, папа! Я и дядя Ваня так несчастны! (Сдерживая отчаяние.) Надо быть милосердным! Вспомни, когда ты был помоложе, дядя Ваня и бабушка по ночам переводили для тебя книги, переписывали твои бумаги… все ночи, все ночи! Я и дядя Ваня работали без отдыха, боялись потратить на себя копейку и всё посылали тебе… Мы не ели даром хлеба! Я говорю не то, не то я говорю, но ты должен понять нас, папа. Надо быть милосердным!
Соня не слышит его, она
стоит, печально опустив голову.
Войницкий.
Постой. Очевидно, до сих пор у меня не было ни капли здравого смысла. До сих пор я имел глупость думать, что это имение принадлежит
Соне. Мой покойный отец купил это имение в приданое для моей сестры. До сих пор я был наивен, понимал законы не по-турецки и думал, что имение от сестры перешло к
Соне.
На пороге умывальной
стояла уже не одна, а две черные фигуры. Плотная пожилая женщина с лицом, как две капли воды похожим на лицо Варварушки, и
Соня Кузьменко, одетая в черную скромную одежду монастырской послушницы и черным же платком, плотно окутывавшим голову и перевязанным крест-накрест на груди. При виде Дуни она попятилась было назад, но ободряющий голос Варварушки успокоил ее.
Войницкий.
Постой… Очевидно, до сих пор у меня не было ни капли здравого смысла. До сих пор я имел глупость думать, что это имение принадлежит
Соне. Мой покойный отец купил это имение в приданое для моей сестры. До сих пор я был наивен, понимал законы не по-турецки и думал, что именье от сестры перешло к
Соне.
Федор Иванович. Скотина, но только породистая. (Разглаживает себе бороду.) Одна борода чего
стоит… Вот я и скотина, и дурак, и каналья, а
стоит мне только захотеть — и за меня любая невеста пойдет.
Соня, выходи за меня замуж! (Хрущову). Впрочем, виноват… Pardon…
Соня (бежит за ним).
Постойте… я все слышала… Говорите же… Говорите скорее, а то я не выдержу и сама начну говорить!
Мы с Мишей сели за весла; Вера,
Соня, Лида и Петька разместились в середине, Наташа — у руля. Лодка, описав полукруг, выплыла на середину неподвижной реки; купальня медленно отошла назад и скрылась за выступом. На горе темнел сад, который теперь казался еще гуще, чем днем, а по ту сторону реки, над лугом, высоко в небе
стоял месяц, окруженный нежно-синею каймою.
— Тогда не смотрите так серьезно. Вон вам моя жена кланяется. Чему она опять смеется?.. Вот я вам скажу веселая бабенка, моя
Соня… Но посмотрите, сегодня, кажется, весь партер сошел с ума, все
стоят и глядят на Армфельдт. Ну-ка, я взгляну, что сегодня в ней особенного?
Соня,
постой, садись тут.
Соня, уже одетая,
стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
Она
постояла над
Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи.
— Да.
Постой… я… видела его, — невольно сказала
Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его — Николая или его — Андрея.
Соня была взволнована не меньше своей подруги и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она рыдая целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату.
Соня рядом с ней
стояла у полуотворенной двери.
«Но так или иначе», думала
Соня,
стоя в темном коридоре; «теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь,
стояли у клавикорд.
Перед
Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что́ было прежде, — было ребячество, про которое не
стоило и говорить, и которое давно было забыто.
Дело
стояло за наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к
Соне; четвертая держала на высоко-поднятой руке всё дымковое платье.
И в первый раз
Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало выростать страстное чувство, которое
стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства,
Соня, невольно выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Граф был на другом конце залы, графиня,
Соня и она
стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные.
—
Соня,
постой, да мы всё так уложим, — сказала Наташа.
— Я ничего не боюсь, — сказала
Соня. — Можно сейчас? — Она встала.
Соне рассказали, где амбар, как ей молча
стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.