Неточные совпадения
Здесь пока, до
начала горы, растительность была скудная, и дачи, с опаленною кругом травою и тощими кустами, смотрели жалко. Они с закрытыми своими жалюзи, как будто с закрытыми глазами, жмурились от
солнца. Кругом немногие деревья и цветники, неудачная претензия на сад, делали эту наготу еще разительнее.
Только одни исполинские кусты алоэ, вдвое выше человеческого роста, не боялись
солнца и далеко раскидывали свои сочные и колючие листья.
Мне казалось, что я с этого утра
только и
начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском
солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и все вместе с душой человека.
— Веселимся, — продолжает сухенький старичок, — пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь
только по луковке подали, по одной
только маленькой луковке… Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей.
Начинай, милый,
начинай, кроткий, дело свое!.. А видишь ли
солнце наше, видишь ли ты его?
Было темно, но звезды на небе уже говорили, что
солнце приближается к горизонту. Морозило… Термометр показывал — 34°С. Гривы, спины и морды лошадей заиндевели. Когда мы тронулись в дорогу,
только что
начинало светать.
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли
солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как
только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего
солнца; и украдкой, лукаво,
начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
Следующий день — 7 августа. Как
только взошло
солнце, туман
начал рассеиваться, и через какие-нибудь полчаса на небе не было ни одного облачка. Роса перед рассветом обильно смочила траву, кусты и деревья. Дерсу не было на биваке. Он ходил на охоту, но неудачно, и возвратился обратно как раз ко времени выступления. Мы сейчас же тронулись в путь.
Чуть
только начало светать, наш бивак опять атаковали комары. О сне нечего было и думать. Точно по команде все встали. Казаки быстро завьючили коней; не пивши чаю, тронулись в путь. С восходом
солнца туман
начал рассеиваться; кое-где проглянуло синее небо.
Как
только начнет пригревать
солнце, а поверхность снегов, проникнутая его лучами, вовсе незаметно для глаз
начнет в полдень притаивать, то образуется на ней тонкая, блестящая бриллиантовыми огнями кора: она называется наст.
Я помню в молодости моей странный случай, как на наш большой камышистый пруд, середи уже жаркого лета, повадились ежедневно прилетать семеро лебедей; прилетали обыкновенно на закате
солнца, ночевали и на другой день поутру, как
только народ просыпался,
начинал шуметь, ходить по плотине и ездить по дороге, лежащей вдоль пруда, — лебеди улетали.
Знаю
только, что как скоро
начнет заходить
солнце, дупели слетаются на известное место, всегда довольно сухое, ровное и по большей части находящееся на поляне, поросшей чемерикою, между большими кустами, где в продолжение дня ни одного дупеля не бывает.
Часа через два
начало смеркаться.
Солнце только что скрылось за облаками, столпившимися на горизонте, и окрасило небо в багрянец. Над степью пробегал редкий ветер. Он шелестел засохшею травою, пригибая верхушки ее к сугробам. Снежная равнина безмолвствовала. Вдруг над головой мелькнуло что-то белесоватое, большое. По бесшумному полету я узнал полярную сову открытых пространств.
Небо тоже изменилось. Оно стало беловатым. Откуда-то сразу появились тонкие слоистые тучи. Сквозь них еще виднелся диск
солнца, но уже не такой ясный, как раньше. На него можно было смотреть невооруженным глазом. Тучи быстро сгущались. Когда я второй раз взглянул на небо, то местонахождение
солнца определил
только по неясно расплывчатому светлому пятну. Кое-где у берега появились клочья тумана. Скоро
начал моросить дождь.
Мы шли еще некоторое время. На землю надвигалась ночь с востока. Как
только скрылось
солнце, узкая алая лента растянулась по горизонту, но и она уже
начала тускнеть, как остывающее раскаленное докрасна железо. Кое-где замигали звезды, а между тем впереди нигде не было видно огней. Напрасно мы напрягали зрение и всматривались в сумрак, который быстро сгущался и обволакивал землю. Впереди по-прежнему плес за плесом, протока за протокой сменяли друг друга с поразительным однообразием.
Был тихий вечер. За горами, в той стороне, где
только что спускалось
солнце, небо окрасилось в пурпур. Оттуда выходили лучи, окрашенные во все цвета спектра,
начиная от багряного и кончая лиловым. Радужное небесное сияние отражалось в озерке, как в зеркале. Какие-то насекомые крутились в воздухе, порой прикасались к воде, отчего она вздрагивала на мгновение, и тотчас опять подымались кверху.
Когда, в
начале службы, священник выходил еще в одной епитрахили и на клиросе читал
только дьячок, Павел беспрестанно переступал с ноги на ногу, для развлечения себя, любовался, как восходящее
солнце зашло сначала в окна алтаря, а потом стало проникать и сквозь розовую занавеску, закрывающую резные царские врата.
Часов в 7,
только что
солнце начинало прятаться за Николаевской казармой, фельдфебель вошел к нему и объявил, что люди готовы и дожидаются.
Время стоит еще раннее, шестой час в
начале; золотистый утренний туман вьется над проселком, едва пропуская лучи
только что показавшегося на горизонте
солнца; трава блестит; воздух напоен запахами ели, грибов и ягод; дорога идет зигзагами по низменности, в которой кишат бесчисленные стада птиц.
К восьми часам туман, сливавшийся с душистым дымом шипящих и трещащих на кострах сырых сучьев,
начал подниматься кверху, и рубившие лес, прежде за пять шагов не видавшие, а
только слышавшие друг друга, стали видеть и костры, и заваленную деревьями дорогу, шедшую через лес;
солнце то показывалось светлым пятном в тумане, то опять скрывалось.
Солнце только что
начинало подниматься.
Бричка покатила дальше, и чебаны со своими злыми собаками остались позади. Егорушка нехотя глядел вперед на лиловую даль, и ему уже
начинало казаться, что мельница, машущая крыльями, приближается. Она становилась все больше и больше, совсем выросла, и уж можно было отчетливо разглядеть ее два крыла. Одно крыло было старое, заплатанное, другое
только недавно сделано из нового дерева и лоснилось на
солнце.
Иванов (волнуясь). Голубушка моя, родная моя, несчастная, умоляю тебя, не мешай мне уезжать по вечерам из дому. Это жестоко, несправедливо с моей стороны, но позволяй мне делать эту несправедливость! Дома мне мучительно тяжело! Как
только прячется
солнце, душу мою
начинает давить тоска. Какая тоска! Не спрашивай, отчего это. Я сам не знаю. Клянусь истинным богом, не знаю! Здесь тоска, а поедешь к Лебедевым, там еще хуже; вернешься оттуда, а здесь опять тоска, и так всю ночь… Просто отчаяние!..
Всеми овладело вполне понятное нетерпение, когда вода, наконец, пошла на убыль. Дождь перестал. Высыпала по взлобочкам и на солнечном пригреве первая травка,
начали развертываться почки на березе.
Только серые тучи по-прежнему не сходили с неба, точно оно было обложено кошмами, и недоставало
солнца.
На другой день рано утром, бледный, с мутным взором, беспокойный, как хищный зверь, рыскал Юрий по лагерю… всё было спокойно,
солнце только что
начинало разгораться и проникать одежду… вдруг в одном шатре Юрий слышит ропот поцелуев, вздохи, стон любви, смех и снова поцелуи; он прислушивается — он видит щель в разорванном полотне, непреодолимая сила приковала его к этой щели… его взоры погружаются во внутренность подозрительного шатра… боже правый! он узнает свою Зару в объятиях артиллерийского поручика!
Тихо в городе. Впрочем — где-то шаркает метла дворника, чирикают
только что проснувшиеся воробьи. В стекла окон упираются тепленькие лучи восходящего
солнца. Очень приятны мне эти задумчивые
начала дней. Вытянув в окно волосатую руку, пекарь щупает ноги девицы, она подчиняется исследованию равнодушно, без улыбки, мигая овечьими глазами.
Мы
только что прошли какой-то город и вышли на луг, где уже расположился шедший впереди нас первый полк. Местечко было хорошее: с одной стороны река, с другой — старая чистая дубовая роща, вероятно место гулянья для жителей городка. Был хороший теплый вечер;
солнце садилось. Полк стал; составили ружья. Мы с Житковым
начали натягивать палатку; поставили столбики; я держал один край полы, а Житков палкой забивал колышек.
Мы проговорили до самого утра и улеглись спать
только тогда, когда
солнце начало подниматься из-за горизонта багровым шаром; пьяный Мухоедов скоро заснул на диване, а я долго ворочался на его жесткой постели.
Уж
солнце зашло,
начинало смеркаться, и весенняя темная тучка висела над домом и садом,
только из-за деревьев виднелся чистый край неба с потухавшею зарей и
только что вспыхнувшею вечернею звездочкой.
Вечером,
только закатится
солнце и сумрак
начнет по земле расстилаться, девушки с молодицами, звонко песни играя, выходят гурьбой за околицу, каждая охапку соломы тащит.
День чуть
только начинал брезжить, когда я разбудил своих разоспавшихся спутников. Пока удэхейцы грели чай, я с Чжан-Бао приготовил все для наблюдений. Скопившиеся на востоке туманы как будто хотели заслонить собою
солнце, но, убедившись в бесполезности неравной борьбы, стали быстро таять. Я выждал, когда лучезарное светило немного поднялось по небосклону, и
начал инструментом брать абсолютные высоты его над горизонтом.
Было тихое морозное утро.
Солнце только что
начинало всходить. Уже розовели восточные склоны гор, обращенные к
солнцу, в то время как в распадках между ними снег еще сохранял сумеречные лиловые оттенки. У противоположного берега в застывшем холодном воздухе над полыньей клубился туман и в виде мелкой радужной пыли садился на лед, кусты и прибрежные камни.
Вот и храм: небольшая сельская церковь переполнилась людьми и воздух в ней, несмотря на довольно высокий купол, стал нестерпимо густ;
солнце било во все окна и играло на хрусталях горящего паникадила, становилось не
только тепло, но даже жарко и душно, головы
начинали болеть от смешанного запаха трупа, ладана, лаптя, суконной онучи и квашеной овчины.
Наступает тишина, изредка
только прерываемая звяканьем рюмок да пьяным покрякиваньем…
Солнце начинает уже клониться к западу, и тень липы всё растет и растет. Приходит Феона и, фыркая, резко махая руками, расстилает окола стола коврик. Приятели молча выпивают по последней, располагаются на ковре и, повернувшись друг к другу спинами,
начинают засыпать…
Мадридское"сиденье"было для меня в физическом смысле довольно утомительно. Я — северянин и никогда не любил жары, а тут летний зной
начал меня подавлять. Мой коллега Наке, как истый южанин, гораздо бодрее меня нес свою корреспондентскую службу, бегал по городу и днем, и даже в полдень. А я выходил
только утром, очень редко от 12-ти до 4-х, и
начинал"дышать"
только по заходе
солнца, когда, собственно, и начиналась в Мадриде бойкая жизнь.
Людям дали позавтракать и тогда
только начали рассаживаться в челны. И вскоре двинулись по Серебрянке. Узкая речка бесшумно несла свои воды между высокими утесистыми берегами. Скалы, покрытые густою растительностью, казалось, надвигались друг на друга с обеих сторон. В одном месте ветви кедров густо сплелись между собою, образовав на довольно большом пространстве естественный туннель, в который не проникал ни один луч
солнца. Было так темно, что стало жутко даже ко всему привыкшей Ермаковой дружине.
Как
только весеннее
солнце пригреет, а снег
начнет таять и
начнут образовываться прогалины, каждая артель поглощена устройством приспособлений для промывки золота.
Когда
солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он
только ждал этого для
начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание
начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.