Неточные совпадения
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные
пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом.
Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
Еще однообразнее всего этого лежит глубокая ночь две трети суток над этими
пустынями.
Солнце поднимается невысоко, выглянет из-за гор, протечет часа три, не отрываясь от их вершин, и спрячется, оставив после себя продолжительную огнистую зарю. Звезды в этом прозрачном небе блещут так же ярко, лучисто, как под другими, не столь суровыми небесами.
Для северного глаза все было поразительно: обожженные утесы и безмолвие
пустыни, грозная безжизненность от избытка
солнца и недостатка влаги и эти пальмы, вросшие в песок и безнаказанно подставляющие вечную зелень под 40° жара.
Ух, как скучно!
пустынь,
солнце да лиман, и опять заснешь, а оно, это течение с поветрием, опять в душу лезет и кричит: «Иван! пойдем, брат Иван!» Даже выругаешься, скажешь: «Да покажись же ты, лихо тебя возьми, кто ты такой, что меня так зовешь?» И вот я так раз озлобился и сижу да гляжу вполсна за лиман, и оттоль как облачко легкое поднялось и плывет, и прямо на меня, думаю: тпру, куда ты, благое, еще вымочишь!
Ничто безмолвной тишины
Пустыни сей не возмущает,
И
солнце с ясной вышины
Долину смерти озаряет.
А над ним, в бесконечной
пустыне небес, молча гордое
солнце плывет, грустно светит немая луна и безмолвно и трепетно звезды горят…
Старик Джиованни Туба еще в ранней молодости изменил земле ради моря — эта синяя гладь, то ласковая и тихая, точно взгляд девушки, то бурная, как сердце женщины, охваченное страстью, эта
пустыня, поглощающая
солнце, ненужное рыбам, ничего не родя от совокупления с живым золотом лучей, кроме красоты и ослепительного блеска, — коварное море, вечно поющее о чем-то, возбуждая необоримое желание плыть в его даль, — многих оно отнимает у каменистой и немой земли, которая требует так много влаги у небес, так жадно хочет плодотворного труда людей и мало дает радости — мало!
Праздничное
солнце озаряло
пустыню, и в белых ангельских одеждах светло улыбался Господь: и Ему приятно было, что тень, что холодна ключевая вода…
Пустыня и весеннее
солнце производили на меня какое-то магическое действие: я стремился в какой-то совершенно неведомый мне мир и возлагал все надежды на Борисова, который не откажет мне в своем руководстве.
Узкая, длинная коса походила на огромную башню, упавшую с берега в море. Вонзаясь острым шпилем в безграничную
пустыню играющей
солнцем воды, она теряла свое основание вдали, где знойная мгла скрывала землю. Оттуда, с ветром, прилетал тяжелый запах, непонятный и оскорбительный здесь, среди чистого моря, под голубым, ясным кровом неба.
Кто знал его, забыть не может,
Тоска по нем язвит и гложет,
И часто мысль туда летит,
Где гордый мученик зарыт.
Пустыня белая; над гробом
Неталый снег лежит сугробом,
То
солнце тусклое блестит,
То туча черная висит,
Встают смерчи, ревут бураны,
Седые стелются туманы,
Восходит день, ложится тьма,
Вороны каркают — и злятся,
Что до костей его добраться
Мешает вечная зима.
Туча осталась теперь справа, а впереди, в жёлтом море хлеба, был виден маленький тёмный островок леса и кое-где среди холмистой
пустыни, ярко залитой
солнцем, бросались в глаза широкие чёрные ленты вспаханной земли, одинокие в богатой ниве.
В мягком песке своем хоронила его
пустыня и свистом ветра своего плакала и смеялась над ним; тяжкие громады гор ложились на его грудь и в вековом молчании хранили тайну великого возмездия — и само
солнце, дающее жизнь всему, с беспечным смехом выжигало его мозг и ласково согревало мух в провалах несчастных глаз его.
А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось всё грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, ее
солнце и небо, ее роскошные леса с чудными зверями и птицами, ее
пустыни, ее чудные южные ночи. И вспомнил еще, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал весь свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь с нею, и ушел из сада, а на другой день уже ехал на пароходе домой.
Настал пробужденья для путника час;
Встаёт он и слышит неведомый глас:
«Давно ли в
пустыне заснул ты глубоко?»
И он отвечает: уж
солнце высоко
На утреннем небе сияло вчера;
С утра я глубоко проспал до утра.
Проснулся и он, властелин
пустыни, и медленными шагами выходит из зарослей, куда загнало его в полдень
солнце и где он после кровавого пира, утолив из ручья, жажду, спал в тени до наступления ночи.
Вот мировое пространство. В нем мириады пылинок-солнц. Вокруг каждого
солнца свои миры. Их больше, чем песчинок в
пустыне. Века, как миги. То на той, то на другой песчинке жизнь вспыхнет, подержится миг-вечность и бесследно замрет. На одной крохотной такой песчинке движение. Что это там? Какая-то кипит борьба. Из-за чего? Вечность-миг, — и движение прекратилось, и планета-песчинка замерзла. Не все ли равно, за что шла борьба!
Высоко над полями стояло небо и тоже смотрело в себя; где-то за спиной Юрасова заходило
солнце и по всему простору земли расстилало длинные, прямые лучи, — и никто не смотрел на него в этой
пустыне, никто не думал о нем и не знал.
Мы пойдем с ней вдвоем по обширной
пустыне, опаляемые
солнцем, счастливые, свободные.
Как сый всегда в начале века
На вся простерту мочь явил,
Себе подобна человека
Создати с миром положил,
Пространства из
пустыней мрачных
Исторг — и твердых и прозрачных
Первейши семена всех тел;
Разруша древню смесь спокоил;
Стихиями он все устроил
И
солнцу жизнь давать велел.