Сюда, во-первых, принадлежат различные житейские стремления и потребности художника, не позволяющие ему быть только художником и более ничем; во-вторых, его умственные и нравственные взгляды, также не позволяющие ему думать при исполнении исключительно только о красоте; в-третьих, накоиец, идея художественного создания является у художника обыкновенно не вследствие одного только стремления
создать прекрасное: поэт, достойный своего имени, обыкновенно хочет в своем произведении передать нам свои мысли, свои взгляды, свои чувства, а не исключительно только созданную им красоту.
Неточные совпадения
— XIX век — век пессимизма, никогда еще в литературе и философии не было столько пессимистов, как в этом веке. Никто не пробовал поставить вопрос: в чем коренится причина этого явления? А она — совершенно очевидна: материализм! Да, именно — он! Материальная культура не
создает счастья, не
создает. Дух не удовлетворяется количеством вещей, хотя бы они были
прекрасные. И вот здесь — пред учением Маркса встает неодолимая преграда.
— Вот — смотрите, — говорил он, подняв руки свои к лицу Самгина, показывая ему семь пальцев: — Семь нот, ведь только семь, да? Но — что же сделали из них Бетховен, Моцарт, Бах? И это — везде, во всем: нам дано очень мало, но мы
создали бесконечно много
прекрасного.
Во имя мистической покорности воздвигали люди средневековья готические храмы, устремленные ввысь, шли в крестовый поход освобождать Гроб Господень, пели песни и писали философские трактаты,
создавали чудесный, полный красоты культ, любили
прекрасную даму.
Эпоха, проникнутая сознанием греховности любви, была эротична до глубины своих основ,
создала культ Мадонны и влюбленности в Христа, сблизила культ
прекрасной дамы с вечной женственностью мировой души.
Все произведения искусства не нашей эпохи и не нашей цивилизации непременно требуют, чтобы мы перенеслись в ту эпоху, в ту цивилизацию, которая
создала их; иначе они покажутся нам непонятными, странными, но не
прекрасными.
Из обзора, нами сделанного, видно, что если б искусство вытекало от недовольства нашего духа недостатками
прекрасного в живой действительности и от стремления
создать нечто лучшее, то вся эстетическая деятельность человека оказалась бы напрасна, бесплодна, и человек скоро отказался бы от нее, видя, что искусство не удовлетворяет его намерениям.
Господствующее мнение о происхождении и значении искусства выражается так: «Имея непреодолимое стремление к
прекрасному, человек не находит истинно
прекрасного в объективной действительности; этим он поставлен в необходимость сам
создавать предметы или произведения, которые соответствовали бы его требованию, предметы или явления истинно-прекрасные».
Хозяйство у него было стародавнее, еще от отцов заведено, и он его не расточил, а приумножил и
создал себе житницу велику и обильну, но был и есть человек
прекрасный и не обидчик.
— Опять твоя баба ревет! Знать, ревнива, щекотки боится! Не люблю бабьего визгу. Как ножом режет! Эх, бабы, бабы! И на какой предмет вас бог
создал? Для какой такой стати? Мерси за ужин, господа почтенные! Теперь бы винца выпить, чтоб
прекрасные сны снились! У барыни твоей, должно полагать, вина того тьма-тьмущая! Пей — не хочу!
Человек наряду с законническим, нормативным моральным миром, который закончен и к которому ничего нельзя прибавить,
создает себе, воображает мир высший, свободный,
прекрасный, лежащий по ту сторону обыденного добра и зла.
Оба знаменитых химика оказались казанцами. Бутлеров
создал русскую"школу"химии, чего нельзя сказать про Зинина. Он оставался сам по себе, крупный ученый и
прекрасный преподаватель, но не сыграл такой роли, как Бутлеров, в истории русской химической науки в смысле создания целой «школы».
Огонь, горевший в груди Эренштейна, скоро сообщался вновь душе художника, и Аристотель, забывая горькие опыты, присоединял свои мечты к его мечтам,
созидал с ним храмы науке, любви к человечеству, всему
прекрасному и обещал Антону помогать ему во всем.
Только с именем Густава-Адольфа [Густав-Адольф (Густав II Адольф; 1592–1632) — шведский король; во время господства Швеции в Прибалтике способствовал ее просвещению,
создал университет в Дерпте, пользовался симпатиями лифляндского дворянства.] соединяется воспоминание всего
прекрасного и великого; он, в одно время защищая свободу мнений и подписывая устав Дерптского университета, бережно снял кровавые пелены с Лифляндии и старался уврачевать ее раны.
— Нет, царь. Не светел ты, потому что лицо твое хмуро и сурово. Я видела солнце, которое светло и могуче, от одного его луча идет столько тепла и света! Не знаю, мудр ли ты, но знаю, что Тот, Кто
создал тебя и твоих подданных, мудрее тебя. Нет, ты не прекрасен, царь: человек с такими глазами не может быть
прекрасным; я вижу кроткое, ласковое небо, оно — прекрасно, а не ты…
Прекрасная культура прежде всего
создает великую архитектуру.