Неточные совпадения
Собаки долго не могли
успокоиться.
Сна как не бывало. На биваке поднялся шум. Голоса людей смешивались с лаем
собак. Каждый старался рассказать, что он видел. Загурский говорил, что видел кабана, а Туртыгин спорил и доказывал, что это был медведь.
Собаки отбегали от костра, лаяли, но тотчас же возвращались обратно. Только перед рассветом они немного
успокоились.
Отбежав немного,
собака снова вернулась назад и тогда только
успокоилась, когда убедилась, что я иду за ней следом.
—
Успокойтесь, Майзель! — уговаривал расходившегося старика набоб. — Этот господин поступил очень находчиво — и только… А Сарматов жестоко проврался! Я думал, что он совсем оторвет себе голову… А как фамилия этого господина, который прогнал вашу
собаку?
Боль была настолько сильна, что и прелесть окружающего перестала существовать для меня. А идти домой не могу — надо
успокоиться. Шорох в овраге — и из-под самой кручи передо мной вынырнул Дружок, язык высунул, с него каплет:
собака потеет языком. Он ткнулся в мою больную ногу и растянулся на траве. Боль напомнила мне первый вывих ровно шестьдесят лет назад в задонских степях, когда табунщик-калмык, с железными руками, приговаривал успокоительно...
Она с лаем выскочила из своего убежища и как раз запуталась в сети. Рыжий мужик схватил ее за ногу. Она пробовала вырваться, но была схвачена железными щипцами и опущена в деревянный ящик, который поставили в фуру, запряженную рослой лошадью. Лиска билась, рвалась, выла, лаяла и
успокоилась только тогда, когда ее выпустили на обширный двор, окруженный хлевушками с сотнями клеток, наполненных
собаками.
Охотник дает время ястребу опомниться, оправляет его растопыренные от злости крылья, и, когда он перестанет когтить руку и совсем
успокоится, заставляет
собаку приискать новую перепелку: где их много, особенно около просянищ, там попадаются они на всяком шагу.
Будочник прислушивался. В темноте с разных сторон, на разные голоса стучали трещотки, лаяли
собаки. Темнота кипела звуками… Сомнения будочника исчезали. Огонек в окне угасал, и будка становилась явно нейтральным местом по отношению ко всему, что происходило под покровом ночи… Трещотки постепенно тоже стихали…
Успокаивались собаки… Ночные промышленники спокойно выходили «на работу»…
Когда они шли по селу, дряхлые старики, старухи выходили из изб и земно кланялись, дети с криком и плачем прятались за вороты, молодые бабы с ужасом выглядывали в окна; одна
собака какая-то, смелая и даже рассерженная процессией, выбежала с лаем на дорогу, но Тит и староста бросились на нее с таким остервенением, что она, поджавши хвост, пустилась во весь опор и
успокоилась, только забившись под крышу последнего овина.
Гаврило прибежал в страшных попыхах, приказал им всем оставаться тут до утра и караулить, а сам потом ринулся в девичью и через старшую компаньонку Любовь Любимовну, с которой вместе крал и учитывал чай, сахар и прочую бакалею, велел доложить барыне, что
собака, к несчастью, опять откуда-то прибежала, но что завтра же ее в живых не будет, и чтобы барыня сделала милость, не гневалась и
успокоилась.
Да вы с ума сошли!» — «Нимфочка, говорю,
успокойся, прими резон…» А она как крикнет вдруг: «Уйдите, уйдите сейчас с вашей противной
собакой!» — «И уйду», — говорю.
Выгнав нахлебников, он
успокоился и начал мести двор. Изредка он выглядывал на улицу: лошадь и
собака, как вкопанные, стояли у забора и уныло глядели на ворота.
—
Успокойся, это кровь твоей
собаки. К делу, боярин! Заря занимается. В последний раз спрашиваю тебя: хочешь ли укрыть у себя друга своего или оставить его у меня, в опасности?
Успокоившись, нарезал он из бумаги, в меру монет, несколько кружков, переложил ими вычищенные монеты, потом, вздохнув, как будто разлучаясь с другом, свернул золото в старые обвертки, с другим вздохом уложил милое дитя в гроб его до нового свидания и готовился вдвинуть ящик на прежнее место, как вдруг
собаки залились лаем и, немного погодя, сторож затрубил в трубу.