Неточные совпадения
Бабушка, неласково косясь на зятя, упрямо говорила, что на характер внука нехорошо влияет его
смешное, мужицкое
имя: дети называют Клима — клин, это обижает мальчика, потому он и тянется к взрослым.
Она добиралась в проповеди и увлечениях Марка чего-нибудь верного и живого, на что можно опереться, что можно полюбить, что было так прочно, необманчиво в старой жизни, которой, во
имя этого прочного, живого и верного, она прощала ее
смешные, вредные уродливости, ее весь отживший сор.
Правда, месяца чрез полтора он опять было попался в одной шалости, и
имя его сделалось даже известным нашему мировому судье, но шалость была уже совсем в другом роде, даже
смешная и глупенькая, да и не сам он, как оказалось, совершил ее, а только очутился в нее замешанным.
Лихонин не учитывал того, что она с ее детской душой, жаждущей вымысла, легко освоилась бы с историческими событиями по разным
смешным и героически-трогательным анекдотам, а он, привыкший натаскивать к экзаменам и репетировать гимназистов четвертого или пятого класса, морил ее
именами и годами.
— Молчите! — вдруг крикнул Шатов. — Я глуп и неловок, но погибай мое
имя в
смешном! Дозволите ли вы мне повторить пред вами всю главную вашу тогдашнюю мысль… О, только десять строк, одно заключение.
— Положим, вы жили на луне, — перебил Ставрогин, не слушая и продолжая свою мысль, — вы там, положим, сделали все эти
смешные пакости… Вы знаете наверно отсюда, что там будут смеяться и плевать на ваше
имя тысячу лет, вечно, во всю луну. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам дело здесь до всего того, что вы там наделали и что тамошние будут плевать на вас тысячу лет, не правда ли?
— Он-с заведует, да и допрежь того, при старике еще, Сергей Николаич всем заправлял: у них так это шло, что он по полевой части заведывает, а супруга его… как ей имя-то?
Смешное такое…
«Под сим крестом покоится прах раба божия Вонифантия», — прочитал он и улыбнулся:
имя показалось ему
смешным. Над прахом Вонифантия был поставлен огромный камень из серого гранита. А рядом с ним в другой ограде покоился Пётр Бабушкин, двадцати восьми лет…
Молва приписывала ей любовников, но по снисходительному уложению света она пользовалась добрым
именем, ибо нельзя было упрекнуть ее в каком-нибудь
смешном или соблазнительном приключенье.
Тут были кавалерийские офицеры, с ногами, обтянутыми, точно трико, тесными рейтузами, рослые гимназисты в
смешных узеньких шапках и все почему-то в пенсне и с папиросами в зубах, щеголеватые студенты, говорившие очень громко и называвшие друг друга уменьшительными
именами.
Одна — молоденькая швейка, кудрявая, пышная, плотно обтянутая скромным серым платьем; ее пустые, водянистые глаза смотрели на все утомленно, на белом лице лежало что-то горестное, вдовье. Даже и за глаза она говорила о хозяине робко, пониженным голосом, величая его по имени-отчеству, а товар принимала с какой-то
смешной суетливостью, точно краденое…
Если спросите вы, кто он? то я… не скажу вам. «
Имя не человек», — говорили русские в старину. Но так живо, так живо опишу вам свойства, все качества моего приятеля — черты лица, рост, походку его — что вы засмеетесь и укажете на него пальцем… «Следственно, он жив?» Без сомнения; и в случае нужды может доказать, что я не лжец и не выдумал на него ни слова, ни дела — ни печального, ни
смешного. Однако ж… надобно как-нибудь назвать его; частые местоимения в русском языке неприятны: назовем его — Леоном.
Укомпрессованная до бездыханности — но дыхания всегда хватит на любовь — лежу с ним на груди. Он, конечно, крохотный, и скорей
смешной, и не серый, а черный, и совсем не похож на того, но все-таки —
имя — одно? (в делах любви, я это потом проверила, важно сознание и название.)
Теперь по возможности стараются удерживаться от такой
смешной игры в
имена, но сущность современных эстетических рассуждений о «вечных, общечеловеческих, мировых» достоинствах наших писателей постоянно напоминает нам наивность старинных восклицаний о российских Гомерах и наших родных Байронах…
А если может? Вдруг они правы, наши наивные,
смешные девочки, и ровно в полночь император «оживет» и сойдет с полотна? Чего бы это мне ни стоило — я дождусь его «выхода», или я не достойна
имени Нины Израэл! И я уселась ждать — прямо на полу у деревянной балюстрады, которая отделяла основное пространство зала от красных ступеней помоста. Невольно вспомнилось рассуждение Милы по поводу этой балюстрады.
— Ах, ну этим, которые приходят смотреть! Но самое
смешное в этой истории не то, что дурак — дурак, а то, что гений неуклонно обожает дурака под
именем ближнего и страстно ищет его убийственной любви. Самым диким образом гений не понимает, что его настоящий ближний — такой же гений, как и он, и вечно раскрывает свои объятия человекоподобному… который туда и лезет охотно, чтобы вытащить часы из жилетного кармана! Да, милый Вандергуд, это очень
смешная история, и я боюсь…
Самые светлые
имена вдруг потускнели, слова самые великие стали пошлыми и
смешными; на смену вчерашнему поколению явилось новое, и не верилось: неужели эти — всего только младшие братья, вчерашних.
Я не понимала, что тут
смешного в том, что мое
имя Нина.
Про себя она зовет мужа «Север Львович», и это
имя «Север» кажется ей сегодня
смешным. Да и весь-то он — такое ничтожество… Теперь муж ничего не может над ней, ровно ничего. Еще много две недели, она опять подумала о смерти отца — и ее след простыл.
Все, в том числе и
смешной подпрыгивающий парень, потянулись к окошечку. У каждого фельдшер спрашивал
имя и отчество, лета, местожительство, давно ли болен и проч. Из ответов своей матери Пашка узнал, что зовут его не Пашкой, а Павлом Галактионовым, что ему семь лет, что он неграмотен и болен с самой Пасхи.
Самолюбивый до крайности, ревниво оберегавший честь своего, им же возвеличенного
имени, граф чрезвычайно боялся малейшего повода для светских сплетен, в которых он мог бы явиться в
смешном виде обманутого мужа.
— Я даже забыла его
имя… Так вдруг пришла на память
смешная сцена… Где же он?