Неточные совпадения
Яркое солнце, веселый блеск зелени, звуки музыки были для нее естественною рамкой всех этих знакомых лиц и перемен к ухудшению или улучшению,
за которыми она
следила; но для князя
свет и блеск июньского утра и звуки оркестра, игравшего модный веселый вальс, и особенно вид здоровенных служанок казались чем-то неприличным и уродливым в соединении с этими собравшимися со всех концов Европы, уныло двигавшимися мертвецами.
Он быстро пошел, ожесточенный этой умышленной пыткой, этим издеванием над ним и над страстью. Потом оглянулся. Шагах в десяти от него, выступив немного на лунный
свет, она, как белая статуя в зелени, стоит неподвижно и
следит за ним с любопытством, уйдет он или нет.
Он говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда знал обо всем, что делается в мире, в
свете и в городе;
следил за подробностями войны, если была война, узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь в парламенте и во французской палате депутатов, всегда знал о новой пиесе и о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
— Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на другую сторону беседки и
следя оттуда пристально
за нею. — Я вас не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у меня голова идет кругом… Нет, не могу — слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на
свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите быть моей…
В одном месте кроется целый лес в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца, как золотом, крутая окраина с садами. Не знаешь, на что смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и не поспеваешь
следить за этой игрой
света, как в диораме.
В своеобразной нашей тюрьме я
следил с любовью
за постепенным литературным развитием Пушкина; мы наслаждались всеми его произведениями, являющимися в
свет, получая почти все повременные журналы. В письмах родных и Энгельгардта, умевшего найти меня и
за Байкалом, я не раз имел о нем некоторые сведения. Бывший наш директор прислал мне его стихи «19 октября 1827 года...
В одиннадцать часов, только что он отперся и вышел к домашним, он вдруг от них же узнал, что разбойник, беглый каторжный Федька, наводивший на всех ужас, грабитель церквей, недавний убийца и поджигатель,
за которым
следила и которого всё не могла схватить наша полиция, найден чем
свет утром убитым, в семи верстах от города, на повороте с большой дороги на проселок, к Захарьину, и что о том говорит уже весь город.
Все в романе этом было удивительно просто и ясно, как будто некий
свет, скрытый между строк, освещал доброе и злое, помогая любить и ненавидеть, заставляя напряженно
следить за судьбами людей, спутанных в тесный рой.
Потому, думал он, она и окружила его соглядатаями, которые всюду
следят за ним, обступили его так, что уж нет ни воздуха, ни
света.
Старик
следит, как всё вокруг него дышит
светом, поглощая его живую силу, как хлопочут птицы и, строя гнезда, поют; он думает о своих детях: парни
за океаном, в тюрьме большого города, — это плохо для их здоровья, плоховато, да…
Мы прошли сквозь ослепительные лучи зал, по которым я следовал вчера
за Попом в библиотеку, и застали Ганувера в картинной галерее. С ним был Дюрок, он ходил наискось от стола к окну и обратно. Ганувер сидел, положив подбородок в сложенные на столе руки, и задумчиво
следил, как ходит Дюрок. Две белые статуи в конце галереи и яркий
свет больших окон из целых стекол, доходящих до самого паркета, придавали огромному помещению открытый и веселый характер.
Он
следил глазами
за движениями Шарля, разливавшего вино в стаканы, вертел свой стакан в обеих руках, как бы слегка согревая его, пил благородный напиток небольшими глотками и т. п. Nicolas, с своей стороны, старался ни в чем не отставать от своего друга: нюхал, смаковал губами, поднимал стакан к
свету и проч.
Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконою Божией Матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик Божией Матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и
светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы,
за которыми она старалась
следить, понимая их.
Она не могла
следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно-наряженных мужчин и женщин, при ярком
свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что́ всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно-фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно
за актеров, то смешно на них.