Неточные совпадения
— Оно и лучше, Агафья Михайловна, не прокиснет, а то у нас лед теперь уж растаял, а беречь негде, —
сказала Кити, тотчас же поняв намерение мужа и
с тем же
чувством обращаясь к старухе. — Зато ваше соленье такое, что мама говорит, нигде такого не едала, — прибавила она, улыбаясь и поправляя на ней косынку.
Она благодарна была отцу за то, что он ничего не
сказал ей о встрече
с Вронским; но она видела по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он был доволен ею. Она сама была довольна собою. Она никак не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине души все воспоминания прежнего
чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к нему вполне равнодушною и спокойною.
В эти два часа ожидания у Болгаринова Степан Аркадьич, бойко прохаживаясь по приемной, расправляя бакенбарды, вступая в разговор
с другими просителями и придумывая каламбур, который он
скажет о том, как он у Жида дожидался, старательно скрывал от других и даже от себя испытываемое
чувство.
—
Чувство мое не может измениться, вы знаете, но я прошу не ездить, умоляю вас, —
сказал он опять по-французски
с нежною мольбой в голосе, но
с холодностью во взгляде.
Вронский в первый раз испытывал против Анны
чувство досады, почти злобы за ее умышленное непонимание своего положения.
Чувство это усиливалось еще тем, что он не мог выразить ей причину своей досады. Если б он
сказал ей прямо то, что он думал, то он
сказал бы: «в этом наряде,
с известной всем княжной появиться в театре — значило не только признать свое положение погибшей женщины, но и бросить вызов свету, т. е. навсегда отречься от него».
— Ах, гордость и гордость! —
сказала Дарья Александровна, как будто презирая его зa низость этого
чувства в сравнении
с тем, другим
чувством, которое знают одни женщины.
— Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания,
с этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё на слово, — у девушки бывает и может быть такое
чувство, что она не знает, что
сказать.
Когда я получил телеграмму, я поехал сюда
с теми же
чувствами,
скажу больше: я желал ее смерти.
— Я не мешаю тебе? —
сказал Степан Аркадьич, при виде зятя вдруг испытывая непривычное ему
чувство смущения. Чтобы скрыть это смущение, он достал только что купленную
с новым способом открывания папиросницу и, понюхав кожу, достал папироску.
— Ты пойми, —
сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое
чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился
с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
— Вот он! —
сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад, что тебе удалось, —
сказал Левин, вместе
с тем уже испытывая
чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
— Я очень благодарю вас за ваше доверие, но… —
сказал он,
с смущением и досадой чувствуя, что то, что он легко и ясно мог решить сам
с собою, он не может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением той грубой силы, которая должна была руководить его жизнью в глазах света и мешала ему отдаваться своему
чувству любви и прощения. Он остановился, глядя на княгиню Тверскую.
— Достойный друг! —
сказал я, протянув ему руку. Доктор пожал ее
с чувством и продолжал...
— Ну уж это просто: признаюсь! —
сказала дама приятная во всех отношениях, сделавши движенье головою
с чувством достоинства.
— Но ведь мерзости зачем же делать?.. Подлецы! —
сказал князь
с чувством негодованья. — Ни одного чиновника нет у меня хорошего: все — мерзавцы!
— Всему есть границы, —
сказал Чичиков
с чувством достоинства. — Если хочешь пощеголять подобными речами, так ступай в казармы, — и потом присовокупил: — Не хочешь подарить, так продай.
Что ж, если вашим пистолетом
Сражен приятель молодой,
Нескромным взглядом, иль ответом,
Или безделицей иной
Вас оскорбивший за бутылкой,
Иль даже сам в досаде пылкой
Вас гордо вызвавший на бой,
Скажите: вашею душой
Какое
чувство овладеет,
Когда недвижим, на земле
Пред вами
с смертью на челе,
Он постепенно костенеет,
Когда он глух и молчалив
На ваш отчаянный призыв?
Чувство умиления,
с которым я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство мое было насыщено, а во-вторых, потому, что я отсидел себе ноги, сидя на одном месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то взял меня за руку и шепотом
сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку.
Старушка хотела что-то
сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого
чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца
с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что
сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
— Так-с. Так вот, по
чувству гуманности и-и-и, так
сказать, сострадания, я бы желал быть,
с своей стороны, чем-нибудь полезным, предвидя неизбежно несчастную участь ее. Кажется, и все беднейшее семейство это от вас одной теперь только и зависит.
У папеньки Катерины Ивановны, который был полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше
сказать, Людвиговну, туда и на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до времени не высказывать своих
чувств, хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась
с ней только холодно.
Да
скажи же мне наконец, — проговорил он, почти в исступлении, — как этакой позор и такая низость в тебе рядом
с другими противоположными и святыми
чувствами совмещаются?
Швабрин упал на колени… В эту минуту презрение заглушило во мне все
чувства ненависти и гнева.
С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в ногах беглого казака. Пугачев смягчился. «Милую тебя на сей раз, —
сказал он Швабрину, — но знай, что при первой вине тебе припомнится и эта». Потом обратился к Марье Ивановне и
сказал ей ласково: «Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь».
Но Аркадий уже не слушал его и убежал
с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед и в смущенье опустился на стул. Сердце его забилось… Представилась ли ему в это мгновение неизбежная странность будущих отношений между им и сыном, сознавал ли он, что едва ли не большее бы уважение оказал ему Аркадий, если б он вовсе не касался этого дела, упрекал ли он самого себя в слабости —
сказать трудно; все эти
чувства были в нем, но в виде ощущений — и то неясных; а
с лица не сходила краска, и сердце билось.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем
чувство брезгливости; он был согласен
с Лидией, которая резко
сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Наблюдая его рядом
с Лидией, Самгин испытывал сложное
чувство недоуменья, досады. Но ревность все же не возникала, хотя Клим продолжал упрямо думать, что он любит Лидию. Он все-таки решился
сказать ей...
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное
чувство острой неприязни к этому человеку
с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить
с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он
сказал...
«Что меня смутило? — размышлял он. — Почему я не
сказал мальчишке того, что должен был
сказать? Он, конечно, научен и подослан пораженцами, большевиками. Возможно, что им руководит и
чувство личное — месть за его мать. Проводится в жизнь лозунг Циммервальда: превратить войну
с внешним врагом в гражданскую войну, внутри страны. Это значит: предать страну, разрушить ее… Конечно так. Мальчишка, полуребенок — ничтожество. Но дело не в человеке, а в слове. Что должен делать я и что могу делать?»
— Устала я и говорю, может быть, грубо, нескладно, но я говорю
с хорошим
чувством к тебе. Тебя — не первого такого вижу я, много таких людей встречала. Супруг мой очень преклонялся пред людями, которые стремятся преобразить жизнь, я тоже неравнодушна к ним. Я — баба, — помнишь, я
сказала: богородица всех религий? Мне верующие приятны, даже если у них религия без бога.
— Вот вы о старом халате! —
сказал он. — Я жду, душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается
чувство, каким именем назовете вы эти порывы, а вы… Бог
с вами, Ольга! Да, я влюблен в вас и говорю, что без этого нет и прямой любви: ни в отца, ни в мать, ни в няньку не влюбляются, а любят их…
— Она еще не забыла меня! Да стою ли я! —
сказал Обломов
с чувством.
— Мне жаль вас, cousin, — вдруг
сказала она тихо, мягко и почти
с чувством.
О Тушине
с первого раза нечего больше
сказать. Эта простая фигура как будто вдруг вылилась в свою форму и так и осталась цельною,
с крупными чертами лица, как и характера,
с не разбавленным на тонкие оттенки складом ума,
чувств.
Оставим это, друг мой; а «вериги» мои — вздор; не беспокойся об них. Да еще вот что: ты знаешь, что я на язык стыдлив и трезв; если разговорился теперь, то это… от разных
чувств и потому что —
с тобой; другому я никому и никогда не
скажу. Это прибавляю, чтобы тебя успокоить.
Дело в том, что визит ее и дозволение ей меня видеть Тушары внутри себя, видимо, считали чрезвычайным
с их стороны снисхождением, так что посланная маме чашка кофею была, так
сказать, уже подвигом гуманности, сравнительно говоря, приносившим чрезвычайную честь их цивилизованным
чувствам и европейским понятиям.
— Да я не умела как и
сказать, — улыбнулась она, — то есть я и сумела бы, — улыбнулась она опять, — но как-то становилось все совестно… потому что я действительно вначале вас только для этого «привлекала», как вы выразились, ну а потом мне очень скоро стало противно… и надоело мне все это притворство, уверяю вас! — прибавила она
с горьким
чувством, — да и все эти хлопоты тоже!
Мало опровергнуть прекрасную идею, надо заменить ее равносильным прекрасным; не то я, не желая ни за что расставаться
с моим
чувством, опровергну в моем сердце опровержение, хотя бы насильно, что бы там они ни
сказали.
— Вы
сказали сейчас, что я добрый; вы не поверите, как я весь изменяюсь у вас к лучшему и как мне приятно быть у вас, Анна Андреевна, —
сказал я
с чувством.
Все это я таил
с тех самых пор в моем сердце, а теперь пришло время и — я подвожу итог. Но опять-таки и в последний раз: я, может быть, на целую половину или даже на семьдесят пять процентов налгал на себя! В ту ночь я ненавидел ее, как исступленный, а потом как разбушевавшийся пьяный. Я
сказал уже, что это был хаос
чувств и ощущений, в котором я сам ничего разобрать не мог. Но, все равно, их надо было высказать, потому что хоть часть этих
чувств да была же наверно.
— Милый мой, —
сказал он мне вдруг, несколько изменяя тон, даже
с чувством и
с какою-то особенною настойчивостью, — милый мой, я вовсе не хочу прельстить тебя какою-нибудь буржуазною добродетелью взамен твоих идеалов, не твержу тебе, что «счастье лучше богатырства»; напротив, богатырство выше всякого счастья, и одна уж способность к нему составляет счастье.
Несколько хром в логическом изложении, подчас очень отвлеченен;
с порывами сентиментальности, но совершенно народной, или, лучше
сказать,
с порывами того самого общенародного умиления, которое так широко вносит народ наш в свое религиозное
чувство.
Само собою, я был как в чаду; я излагал свои
чувства, а главное — мы ждали Катерину Николаевну, и мысль, что через час я
с нею наконец встречусь, и еще в такое решительное мгновение в моей жизни, приводила меня в трепет и дрожь. Наконец, когда я выпил две чашки, Татьяна Павловна вдруг встала, взяла со стола ножницы и
сказала...
Катерина Николаевна стремительно встала
с места, вся покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась было к двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект документа, то есть — главное — не разглядел,
с кем имеет дело, именно потому, как я
сказал уже, что считал всех
с такими же подлыми
чувствами, как и он сам. Он
с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и не уклонилась бы войти в денежную сделку.
Эта мысль на мгновение овладела всеми моими
чувствами, но я мигом и
с болью прогнал ее: «Положить голову на рельсы и умереть, а завтра
скажут: это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, — нет, ни за что!» И вот в это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг страшной злобы.
Видите, это для вас, —
сказал он, — пусть бранят меня, если недостанет зелени до мыса Доброй Надежды!» Я
с чувством пожал ему руку.
— Нет, уж я лучше пойду к ним, —
сказал Нехлюдов, испытывая совершенно неожиданно для себя
чувство робости и стыда при мысли о предстоявшем разговоре
с крестьянами.
— Ну, отчего ж
с отвращением? Всё-таки это проявление религиозного
чувства, хотя и одностороннее, сектантское, —
сказал Селенин.
— Я знаю это дело. Как только я взглянул на имена, я вспомнил об этом несчастном деле, —
сказал он, взяв в руки прошение и показывая его Нехлюдову. — И я очень благодарен вам, что вы напомнили мне о нем. Это губернские власти переусердствовали… — Нехлюдов молчал,
с недобрым
чувством глядя на неподвижную маску бледного лица. — И я сделаю распоряженье, чтобы эта мера была отменена и люди эти водворены на место жительства.
Теперь, как ты думаешь, вот ты сегодня пойдешь и ей
скажешь: «Приказали вам кланяться», а она тебе: «А деньги?» Ты еще мог бы
сказать ей: «Это низкий сладострастник и
с неудержимыми
чувствами подлое существо.
Слезно выговорить захотелось, так ведь это мужицкая, так
сказать, слеза-с, мужицкие самые
чувства.