Неточные совпадения
Когда они вошли, девочка в одной рубашечке
сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку кормила и, очевидно,
с ней вместе сама ела
девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
Он застал ее в задних комнатах. Она
сидела на сундуке и о чем-то распоряжалась
с девушкой, разбирая кучи разноцветных платьев, разложенных на спинках стульев и на полу.
Мы
с Печориным
сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина,
девушка лет шестнадцати, и пропела ему… как бы сказать?.. вроде комплимента.
В девичьей две
девушки, которые
сидели за какой-то работой, привстали, чтобы поклониться нам,
с таким печальным выражением, что мне сделалось страшно.
Выговорив самое главное,
девушка повернула голову, робко посмотрев на старика. Лонгрен
сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, на которые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение,
девушка подбежала к нему, устроилась
сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу в лицо, продолжала
с деланым оживлением...
Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще
сидел в той же малоудобной позе. Все спало на
девушке: спали темные волосы, спало платье и складки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось, задремала в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его теплую подмывающую волну и уплыл
с ней. Давно уже Летика кричал: «Капитан, где вы?» — но капитан не слышал его.
— Языческая простота! Я
сижу в ресторане,
с газетой в руках, против меня за другим столом — очень миленькая
девушка. Вдруг она говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как любуетесь моими панталонами», — она
сидела, положив ногу на ногу…
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился
с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком
сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и
девушка ели яблоки.
Увидав ее голой, юноша почувствовал, что запас его воинственности исчез. Но приказание
девушки вытереть ей спину изумило и возмутило его. Никогда она не обращалась к нему
с просьбами о таких услугах, и он не помнил случая, когда бы вежливость заставила его оказать Рите услугу, подобную требуемой ею. Он
сидел и молчал.
Девушка спросила...
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел в лицо Самгина красивыми глазами
девушки покорно, даже как будто
с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он
сидел за маленьким столом в углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения читать книги и, получив его, тихо сказал...
Нехаева была неприятна.
Сидела она изломанно скорчившись, от нее исходил одуряющий запах крепких духов. Можно было подумать, что тени в глазницах ее искусственны, так же как румянец на щеках и чрезмерная яркость губ. Начесанные на уши волосы делали ее лицо узким и острым, но Самгин уже не находил эту
девушку такой уродливой, какой она показалась
с первого взгляда. Ее глаза смотрели на людей грустно, и она как будто чувствовала себя серьезнее всех в этой комнате.
«Как же будет жить
с ним Алина?» — подумал Клим, взглянув на
девушку; она
сидела, положив голову на колени Лидии, Лидия, играя косой ее, внимательно слушала.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался
с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица
девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке
с расстегнутым воротом,
с обнаженной шеей и встрепанными волосами,
сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию
с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
— За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она
сидит теперь взаперти в своей комнате в одной юбке, без башмаков! — солгала бабушка для пущей важности. — А чтоб ваш сын не смущал бедную
девушку, я не велела принимать его в дом! — опять солгала она для окончательной важности и
с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
На одной скамье
сидела очень старая старуха, в голландском чепце, без оборки, и макала сальные свечки; другая, пожилая женщина,
сидела за прялкой; третья, молодая
девушка,
с буклями, совершенно белокурая и совершенно белая, цвета топленого молока,
с белыми бровями и светло-голубыми,
с белизной, глазами, суетилась по хозяйству.
Отворив дверь из коридора, мать-Шустова ввела Нехлюдова в маленькую комнатку, где перед столом на диванчике
сидела невысокая полная
девушка в полосатой ситцевой кофточке и
с вьющимися белокурыми волосами, окаймлявшими ее круглое и очень бледное, похожее на мать, лицо. Против нее
сидел, согнувшись вдвое на кресле, в русской,
с вышитым воротом рубашке молодой человек
с черными усиками и бородкой. Они оба, очевидно, были так увлечены разговором, что оглянулись только тогда, когда Нехлюдов уже вошел в дверь.
Подле них
сидела полная, румяная, красивая
девушка с очень выпуклыми глазами, в сером платье и пелеринке.
Недалеко от них, в углу,
сидела парочка влюбленных: она была
с короткими волосами и
с энергическим лицом, белокурая, миловидная, совсем молоденькая
девушка в модном платье; он —
с тонкими очертаниями лица и волнистыми волосами красивый юноша в гуттаперчевой куртке.
В первое мгновение Привалов едва заметил молодую белокурую
девушку с остриженными под гребенку волосами, которая
сидела в углу клеенчатого дивана.
— Ты
сиди пока здесь и слушай, — просила
девушка, — я боюсь, чтобы
с папой не сделалось дурно… Понял? Чуть что, сейчас же скажи мне.
А между этих дел он
сидит, болтает
с детьми; тут же несколько
девушек участвуют в этом разговоре обо всем на свете, — и о том, как хороши арабские сказки «Тысяча и одна ночь», из которых он много уже рассказал, и о белых слонах, которых так уважают в Индии, как у нас многие любят белых кошек: половина компании находит, что это безвкусие, — белые слоны, кошки, лошади — все это альбиносы, болезненная порода, по глазам у них видно, что они не имеют такого отличного здоровья, как цветные; другая половина компании отстаивает белых кошек.
Каждый, если не сам испытал, то хоть начитался, какая разница для
девушки или юноши между тем вечером, который просто вечер, и тем вечером, на котором
с нею ее милый или
с ним его милая, между оперою, которую слушаешь и только, и тою оперою, которую слушаешь,
сидя рядом
с тем или
с тою, в кого влюблен.
На диване
сидели лица знакомые: отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик, а несколько поодаль лицо незнакомое — высокая стройная
девушка, довольно смуглая,
с черными волосами — «густые, хорошие волоса»,
с черными глазами — «глаза хорошие, даже очень хорошие»,
с южным типом лица — «как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое лицо, только очень холодное, это уж не по южному; здоровье хорошее: нас, медиков, поубавилось бы, если бы такой был народ!
Даже в парадных комнатах все столы были нагружены ворохами ягод, вокруг которых
сидели группами сенные
девушки, чистили, отбирали ягоду по сортам, и едва успевали справиться
с одной грудой, как на смену ей появлялась другая.
Все в доме смотрело сонно, начиная
с матушки, которая, не принимая никаких докладов, не знала, куда деваться от скуки, и раз по пяти на дню ложилась отдыхать, и кончая сенными
девушками, которые,
сидя праздно в девичьей,
с утра до вечера дремали.
Вечером матушка
сидит, запершись в своей комнате.
С села доносится до нее густой гул, и она боится выйти, зная, что не в силах будет поручиться за себя. Отпущенные на праздник
девушки постепенно возвращаются домой… веселые. Но их сейчас же убирают по чуланам и укладывают спать. Матушка чутьем угадывает эту процедуру, и ой-ой как колотится у нее в груди всевластное помещичье сердце!
Рабочий день кончился. Дети целуют у родителей ручки и проворно взбегают на мезонин в детскую. Но в девичьей еще слышно движение.
Девушки, словно заколдованные,
сидят в темноте и не ложатся спать, покуда голос Анны Павловны не снимет
с них чары.
Устенька смутилась, когда попала в накуренную комнату, где около стола
сидели неизвестные ей
девушки и молодые люди. Доктор отрекомендовал ее и перезнакомил
с присутствующими.
Девушка знала, как нужно отваживаться
с пьяницей-отцом, и распоряжалась, как у себя дома. Старик
сидел попрежнему на кровати и тяжело хрипел. Временами из его груди вырывалось неопределенное мычание, которое понимала только одна Харитина.
Найдите себе жену богатую да такую, чтоб любила вас так, как я; живите
с ней в радости, а я,
девушка простая, доживу, как-нибудь, скоротаю свой век, в четырех стенах
сидя, проклинаючи свою жизнь».
Раскрываем первую страницу «Сочинений Островского». Мы в доме купца Пузатова, в комнате, меблированной без вкуса,
с портретами, райскими птицами, разноцветными драпри и бутылками настойки. Марья Антиповна, девятнадцатилетняя
девушка, сестра Пузатова,
сидит за пяльцами и поет: «Верный цвет, мрачный цвет». Потом она говорит сама
с собой...
«Спокойной ночи, моя милая
девушка», — прошептал Лаврецкий, продолжая
сидеть неподвижно и не сводя взора
с потемневшего окна.
Таисья без слова пошла за Основой, который не подал и вида, что узнал Нюрочку еще на плоту. Он привел их к одному из огней у опушки леса, где на живую руку был сделан балаган из березовых веток, еловой коры и хвои. Около огня
сидели две девушки-подростки, дочери Основы, обе крупные, обе кровь
с молоком.
Сидели мы
с Пушкиным однажды вечером в библиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви от всенощной; в толпе я заметил старушку, которая о чем-то горячо
с жестами рассуждала
с молодой
девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы знать, о чем так горячатся они, о чем так спорят, идя от молитвы? Он почти не обратил внимания на мои слова, всмотрелся, однако, в указанную мною чету и на другой день встретил меня стихами...
Тихо, без всякого движения
сидела на постели монахиня, устремив полные благоговейных слез глаза на озаренное лампадой распятие, молча смотрели на нее
девушки. Всенощная кончилась, под окном послышались шаги и голос игуменьи, возвращавшейся
с матерью Манефой. Сестра Феоктиста быстро встала, надела свою шапку
с покрывалом и, поцеловав обеих девиц, быстро скользнула за двери игуменьиной кельи.
Рядом
с матерью
сидит старшая дочь хозяев, Зинаида Егоровна, второй год вышедшая замуж за помещика Шатохина, очень недурная собою особа
с бледно-сахарным лицом и капризною верхнею губкою; потом матушка-попадья, очень полная женщина в очень узком темненьком платье, и ее дочь, очень тоненькая, миловидная
девушка в очень широком платье, и, наконец, Соня Бахарева.
Розанов даже до сцены
с собою не допустил Ольгу Александровну. Ровно и тепло сдержал он радостные восторги встретившей его прислуги; спокойно повидался
с женою, которая
сидела за чаем и находилась в тонах; ответил спокойным поклоном на холодный поклон сидевшей здесь Рогнеды Романовны и, осведомясь у
девушки о здоровье ребенка, прошел в свою комнату.
Сидя на краю кровати, она и другая девица, Зоя, высокая, красивая
девушка,
с круглыми бровями,
с серыми глазами навыкате,
с самым типичным белым, добрым лицом русской проститутки, играют в карты, в «шестьдесят шесть».
Здесь же, положив ногу на ногу, немного согнувшись
с шитьем в руках,
сидит Тамара, тихая, уютная, хорошенькая
девушка, слегка рыжеватая,
с тем темным и блестящим оттенком волос, который бывает у лисы зимою на хребте.
Хорошо им (кому это „им“, Лихонин и сам не понимал как следует), хорошо им говорить об ужасах проституции, говорить,
сидя за чаем
с булками и колбасой, в присутствии чистых и развитых
девушек.
Мать
с бабушкой
сидели на крыльце, и мы поехали в совершенной тишине; все молчали, но только съехали со двора, как на всех экипажах начался веселый говор, превратившийся потом в громкую болтовню и хохот; когда же отъехали от дому
с версту,
девушки и женщины запели песни, и сама тетушка им подтягивала.
Проходить к ним надобно было через коридор и через девичью, битком набитую множеством горничных
девушек и девчонок; их одежда поразила меня: одни были одеты в полосущатые платья, другие в телогрейки
с юбками, а иные были просто в одних рубашках и юбках; все
сидели за гребнями и пряли.
Один раз,
сидя на окошке (
с этой минуты я все уже твердо помню), услышал я какой-то жалобный визг в саду; мать тоже его услышала, и когда я стал просить, чтобы послали посмотреть, кто это плачет, что, «верно, кому-нибудь больно» — мать послала
девушку, и та через несколько минут принесла в своих пригоршнях крошечного, еще слепого, щеночка, который, весь дрожа и не твердо опираясь на свои кривые лапки, тыкаясь во все стороны головой, жалобно визжал, или скучал, как выражалась моя нянька.
— Нет, я в тюрьме
сидела! — ответила
девушка улыбаясь. — Вместе
с Николаем Ивановичем, — помните его?
На меже, посреди буйной ржи, окруженная связанными снопами,
сидела крестьянская
девушка из Всехсвятского, синеглазая,
с повитой вокруг головы светло-русой, точно серебристой косой.
Боярин Морозов уже
с час, как отдыхал в своей опочивальне. Елена
с сенными
девушками сидела под липами на дерновой скамье, у самого частокола. На ней был голубой аксамитный летник
с яхонтовыми пуговицами. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя алмазными запястьями, или зарукавниками. Такие же серьги висели по самые плечи; голову покрывал кокошник
с жемчужными наклонами, а сафьянные сапожки блестели золотою нашивкой.
Сколько раз, бывало,
сидя в Погорелке на мезонине, она видела себя в мечтах серьезною
девушкой, трудящейся, алчущей образовать себя,
с твердостью переносящей нужду и лишения, ради идеи блага (правда, что слово «благо» едва ли имело какое-нибудь определенное значение); но едва она вышла на широкую дорогу самодеятельности, как сама собою сложилась такая практика, которая сразу разбила в прах всю мечту.
— И на всякий день у нее платья разные, — словно во сне бредила Евпраксеюшка, — на сегодня одно, на завтра другое, а на праздник особенное. И в церкву в коляске четверней ездят: сперва она, потом господин. А поп, как увидит коляску, трезвонить начинает. А потом она у себя в своей комнате
сидит. Коли господину желательно
с ней время провести, господина у себя принимает, а не то так
с девушкой,
с горничной ейной, разговаривает или бисером вяжет!
Девушка с некоторым удивлением посмотрела на Матвея и покраснела еще больше. Ей казалось, что хотя, конечно, Джон еврей и
сидит немного дерзко, но что говорить так в глаза не следует…
Лозинский постоял, посмотрел и не сказал ей ничего. Он не любил говорить на ветер, да и его доля была тоже темна. А только
с этих пор, где бы он ни стоял, где бы он ни
сидел, что бы ни делал, а все думал об этой
девушке и следил за нею глазами.