Неточные совпадения
Я обратился к слепому, который
сидел перед печью и подкладывал в
огонь хворост.
Он так привык теряться в этом,
Что чуть с ума не своротил
Или не сделался поэтом.
Признаться: то-то б одолжил!
А точно: силой магнетизма
Стихов российских механизма
Едва в то время не постиг
Мой бестолковый ученик.
Как походил он на поэта,
Когда в углу
сидел один,
И
перед ним пылал камин,
И он мурлыкал: Benedetta
Иль Idol mio и ронял
В
огонь то туфлю, то журнал.
Снимок — мутный, не сразу можно было разобрать, что на нем — часть улицы, два каменных домика, рамы окон поломаны, стекла выбиты, с крыльца на каменную площадку высунулись чьи-то ноги, вся улица засорена изломанной мебелью, валяется пианино с оторванной крышкой, поперек улицы — срубленное дерево, клен или каштан,
перед деревом — костер, из него торчит крышка пианино, а пред костром, в большом, вольтеровском кресле, поставив ноги на пишущую машинку, а винтовку между ног,
сидит и смотрит в
огонь русский солдат.
Вера с семи часов вечера
сидела в бездействии, сначала в сумерках, потом при слабом
огне одной свечи; облокотясь на стол и положив на руку голову, другой рукой она задумчиво перебирала листы лежавшей
перед ней книги, в которую не смотрела.
Я поднял голову:
перед огнем, на опрокинутой кадке,
сидела мельничиха и разговаривала с моим охотником.
Одиноко
сидел в своей пещере
перед лампадою схимник и не сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный
огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
И, не обращая внимания на Ивана, который, возвратясь с охапкой дров,
сидит на корточках
перед огнем, грея руки, мастер продолжает внушительно...
Однажды в теплый осенний вечер оба семейства
сидели на площадке
перед домом, любуясь звездным небом, синевшим глубокою лазурью и горевшим
огнями. Слепой, по обыкновению,
сидел рядом с своею подругой около матери.
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках
перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в
огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный
сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было в камин.
— Уж это ты верно… — уныло соглашался Турка,
сидя на корточках
перед огнем. — Люди родом, а деньги водом. Кому счастки… Вон Ермошку взять, да ему наплевать на триста-то рублей!
А другой раз случалось и так, что голова словно в
огне горит, ничего кругом не видишь, и все будто неповинная кровь
перед тобою льется, и кроткие речи в ушах слышатся, а в углу будто сам Деоклитиян-царь
сидит, и вид у него звероподобный, суровый.
Вот он
сидит в вольтеровских креслах.
Перед ним лист бумаги, на котором набросано несколько стихов. Он то наклонится над листом и сделает какую-нибудь поправку или прибавит два-три стиха, то опрокинется на спинку кресел и задумается. На губах блуждает улыбка; видно, что он только лишь отвел их от полной чаши счастия. Глаза у него закроются томно, как у дремлющего кота, или вдруг сверкнут
огнем внутреннего волнения.
«Меня за все били, Александр Петрович, — говорил он мне раз,
сидя на моей койке, под вечер,
перед огнями, — за все про все, за что ни попало, били лет пятнадцать сряду, с самого того дня, как себя помнить начал, каждый день по нескольку раз; не бил, кто не хотел; так что я под конец уж совсем привык».
Он даже не придал никакого значения тому, что m-r le pretrе,
сидя раз
перед камином в комнате Долинского, случайно взял иллюстрированную книжку Puaux: «Vie de Calvin», [Пюо «Жизнь Кальвина» (франц.).] развернул ее, пересмотрел портреты и с омерзением бросил бесцеремонно в
огонь.
Часов в двенадцать дня Елена ходила по небольшому залу на своей даче. Она была в совершенно распущенной блузе; прекрасные волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным
огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие.
Перед ней
сидела Елизавета Петровна с сконфуженным и оторопевшим лицом; дочь вчера из парка приехала как сумасшедшая, не спала целую ночь; потом все утро плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней в комнату.
Меж тем,
перед горой Шайтаном
Расположась военным станом,
Толпа черкесов удалых
Сидела вкруг
огней своих;
Они любили Измаила,
С ним вместе слава иль могила,
Им всё равно! лишь только б с ним!
Но не могла б судьба одним
И нежным чувством меж собою
Сковать людей с умом простым
И с беспокойною душою:
Их всех обидел Росламбек!
(Таков повсюду человек...
Перед огнем враги
сидят,
Хранят молчанье и не спят.
Ему было мягко и уютно
сидеть на турецком диване и поглядывать на Анну Акимовну, которая обыкновенно
сидела на ковре
перед камином и, охватив колени руками, глядела на
огонь и о чем-то думала, и в это время ему казалось, что в ней играет мужицкая, староверская кровь.
Карл Миллер, брат хозяина зверинца, стоял в крошечной дощатой уборной,
перед зеркалом, уже одетый в розовое трико с малиновым бархатным перехватом ниже живота. Старший брат, Иоганн,
сидел рядом и зоркими глазами следил за туалетом Карла, подавая ему нужные предметы. Сам Иоганн был сильно хром (ему ручной лев исковеркал правую ногу) и никогда не выходил в качестве укротителя, а только подавал брату в клетку обручи, бенгальский
огонь и пистолеты.
Я быстро принялась одеваться и через полчаса, причесанная и умытая, в белом полотняном лазаретном халате, точь-в-точь таком же, какой я видела на Ирочке сегодня ночью, входила я в соседнюю палату. Там,
перед дверцей большой печки, на корточках, вся раскрасневшись от
огня,
сидела Ирочка и поджаривала на
огне казенную булку.
Представьте вы себе такую картину. Хмурое петербургское утро глядит в эти тусклые окна. Около печки старуха поит детей чаем. Только старший внук Вася пьет из стакана, а остальным чай наливается прямо в блюдечки.
Перед печкой
сидит на корточках Егорыч и сует железку в
огонь. От вчерашнего пьянства у него тяжела голова и мутны глаза; он крякает, дрожит и кашляет.
Старик
сидел под деревом, которого густые ветви, сплетшись дружно с ветвями соседних дерев, образовали кров, надежный от дождя. Против него был разложен
огонь; груда сучьев лежала в стороне. Ересиарх дремал, и в самой дремоте лицо его подергивало, редкая бородка ходила из стороны в сторону. Услышав необыкновенный треск сучьев, он встрепенулся.
Перед ним лицом к лицу Последний Новик, грозный, страшный, как смертный час злодея.