Неточные совпадения
Чиновники
на это ничего не отвечали, один из них только тыкнул
пальцем в угол комнаты, где
сидел за столом какой-то старик, перемечавший какие-то бумаги. Чичиков и Манилов прошли промеж столами прямо к нему. Старик занимался очень внимательно.
Она
сидела с заплаканными глазами
на сундуке, перебирая
пальцами носовой платок, и пристально смотрела
на валявшиеся
на полу перед ней клочки изорванной вольной.
Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев
на старика. Лонгрен
сидел понурясь, сцепив
пальцы рук между колен,
на которые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась
сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу в лицо, продолжала с деланым оживлением...
Когда он вышел, Грэй посидел несколько времени, неподвижно смотря в полуоткрытую дверь, затем перешел к себе. Здесь он то
сидел, то ложился; то, прислушиваясь к треску брашпиля, выкатывающего громкую цепь, собирался выйти
на бак, но вновь задумывался и возвращался к столу, чертя по клеенке
пальцем прямую быструю линию. Удар кулаком в дверь вывел его из маниакального состояния; он повернул ключ, впустив Летику. Матрос, тяжело дыша, остановился с видом гонца, вовремя предупредившего казнь.
Они оба замолчали, и молчание длилось даже до странности долго, минут с десять. Раскольников облокотился
на стол и молча ерошил
пальцами свои волосы. Порфирий Петрович
сидел смирно и ждал. Вдруг Раскольников презрительно посмотрел
на Порфирия.
— Сюрпризик-с, вот тут, за дверью у меня
сидит, хе-хе-хе! (Он указал
пальцем на запертую дверь в перегородке, которая вела в казенную квартиру его.) — Я и
на замок припер, чтобы не убежал.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся
на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом;
на каменной ступени крыльца
сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя
на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил
пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
В августе, хмурым вечером, возвратясь с дачи, Клим застал у себя Макарова; он
сидел среди комнаты
на стуле, согнувшись, опираясь локтями о колени, запустив
пальцы в растрепанные волосы; у ног его лежала измятая, выгоревшая
на солнце фуражка. Клим отворил дверь тихо, Макаров не пошевелился.
Мальчики ушли. Лидия осталась, отшвырнула веревки и подняла голову, прислушиваясь к чему-то. Незадолго пред этим сад был обильно вспрыснут дождем,
на освеженной листве весело сверкали в лучах заката разноцветные капли. Лидия заплакала, стирая
пальцем со щек слезинки, губы у нее дрожали, и все лицо болезненно морщилось. Клим видел это,
сидя на подоконнике в своей комнате. Он испуганно вздрогнул, когда над головою его раздался свирепый крик отца Бориса...
— Сына и отца, обоих, — поправил дядя Миша, подняв
палец. — С сыном я во Владимире в тюрьме
сидел. Умный был паренек, но — нетерпим и заносчив. Философствовал излишне… как все семинаристы. Отец же обыкновенный неудачник духовного звания и алкоголик. Такие, как он,
на конце дней становятся странниками, бродягами по монастырям, питаются от богобоязненных купчих и сеют в народе различную ерунду.
Кричал он
на Редозубова, который,
сидя в углу и, как всегда, упираясь руками в колена, смотрел
на него снизу вверх, пошевеливая бровями и губами, покрякивая; Берендеев тоже наскакивал
на него, как бы желая проткнуть лоб Редозубова
пальцем...
Сидя на скамье, Самгин пытался снять ботики, они как будто примерзли к ботинкам, а
пальцы ног нестерпимо ломило. За его усилиями наблюдал, улыбаясь ласково, старичок в желтой рубахе. Сунув большие
пальцы рук за [пояс], кавказский ремень с серебряным набором, он стоял по-солдатски, «пятки — вместе, носки — врозь», весь гладенький, ласковый, с аккуратно подстриженной серой бородкой, остроносый, быстроглазый.
Варвара ставила термометр Любаше, Кумов встал и ушел, ступая
на пальцы ног, покачиваясь, балансируя руками.
Сидя с чашкой чая в руке
на ручке кресла, а другой рукой опираясь о плечо Любаши, Татьяна начала рассказывать невозмутимо и подробно, без обычных попыток острить.
Он быстро выпил стакан чаю, закурил папиросу и прошел в гостиную, — неуютно, не прибрано было в ней. Зеркало мельком показало ему довольно статную фигуру человека за тридцать лет, с бледным лицом, полуседыми висками и негустой острой бородкой. Довольно интересное и даже как будто новое лицо. Самгин оделся, вышел в кухню, — там
сидел товарищ Яков, рассматривая синий ноготь
на большом
пальце голой ноги.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака;
на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны
на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов
сидел в углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук,
на мундштуке —
палец лайковой перчатки.
Человек молча посторонился и дважды громко свистнул в
пальцы. Над баррикадой воздух был красноват и струился, как марево, — ноздри щекотал запах дыма. По ту сторону баррикады, перед небольшим костром,
сидел на ящике товарищ Яков и отчетливо говорил...
Самгину все анекдоты казались одинаково глупыми. Он видел, что сегодня ему не удастся побеседовать с Таисьей, и хотел уйти, но его заинтересовала речь Розы Грейман. Роза только что пришла и, должно быть, тоже принесла какую-то новость, встреченную недоверчиво.
Сидя на стуле боком к его спинке, держась за нее одной рукой, а
пальцем другой грозя Хотяинцеву и Говоркову, она говорила...
Там
на спинках скамеек
сидели воробьи, точно старенькие люди; по черноватой воде пруда плавал желтый лист тополей, напоминая ладони с обрубленными
пальцами.
За длинным столом, против Самгина, благодушно глядя
на него,
сидел Ногайцев, лаская
пальцами свою бороду, рядом с ним положил
на стол толстые локти и приподнял толстые плечи краснощекий человек с волосами дьякона и с нагловатым взглядом, — Самгину показалось, что он знает эти маленькие зрачки хорька и грязноватые белки в красных жилках.
Она расслабленно
сидела на стуле у дивана, вытянув коротенькие ножки в пыльных ботинках, ее лицо празднично сияло, она обмахивалась платком, отклеивала
пальцами волосы, прилипшие к потным вискам, развязывала синенький галстук и говорила ликующим голосом...
Райский с раннего утра
сидит за портретом Софьи, и не первое утро
сидит он так. Он измучен этой работой. Посмотрит
на портрет и вдруг с досадой набросит
на него занавеску и пойдет шагать по комнате, остановится у окна, посвистит, побарабанит
пальцами по стеклам, иногда уйдет со двора и бродит угрюмый, недовольный.
Скоро он перегнал розовеньких уездных барышень и изумлял их силою и смелостью игры,
пальцы бегали свободно и одушевленно. Они еще
сидят на каком-то допотопном рондо да
на сонатах в четыре руки, а он перескочил через школу и через сонаты, сначала
на кадрили,
на марши, а потом
на оперы, проходя курс по своей программе, продиктованной воображением и слухом.
«Вынула она из меня душу», — шептал он самому себе,
сидя на своем любимом клеенчатом диванчике и вертя
пальцем около
пальца.
Дама в трауре
сидела, пододвинув кресла к столу. Левою рукою она облокотилась
на стол; кисть руки поддерживала несколько наклоненную голову, закрывая висок и часть волос. Правая рука лежала
на столе, и
пальцы ее приподымались и опускались машинально, будто наигрывая какой-то мотив. Лицо дамы имело неподвижное выражение задумчивости, печальной, но больше суровой. Брови слегка сдвигались и раздвигались, сдвигались и раздвигались.
Мы вошли в ворота и очутились
на небольшом дворике, до половины заросшем дикими яблонями и крапивой.
На уступе
сидела, точно, Ася. Она повернулась к нам лицом и засмеялась, но не тронулась с места. Гагин погрозил ей
пальцем, а я громко упрекнул ее в неосторожности.
И вот мы опять едем тем же проселком; открывается знакомый бор и гора, покрытая орешником, а тут и брод через реку, этот брод, приводивший меня двадцать лет тому назад в восторг, — вода брызжет, мелкие камни хрустят, кучера кричат, лошади упираются… ну вот и село, и дом священника, где он
сиживал на лавочке в буром подряснике, простодушный, добрый, рыжеватый, вечно в поту, всегда что-нибудь прикусывавший и постоянно одержимый икотой; вот и канцелярия, где земский Василий Епифанов, никогда не бывавший трезвым, писал свои отчеты, скорчившись над бумагой и держа перо у самого конца, круто подогнувши третий
палец под него.
Пленникам сильно прискучило
сидеть в мешках, несмотря
на то что дьяк проткнул для себя
пальцем порядочную дыру.
Под самым покутом, [Покут — почетный угол в хате.]
на почетном месте,
сидел гость — низенький, толстенький человечек с маленькими, вечно смеющимися глазками, в которых, кажется, написано было то удовольствие, с каким курил он свою коротенькую люльку, поминутно сплевывая и придавливая
пальцем вылезавший из нее превращенный в золу табак.
На одной
сидит человек с намыленным подбородком, другой держит его указательным и большим
пальцами за нос, подняв ему голову, а сам, наклонившись к нему, заносит правой рукой бритву, наполовину в мыле.
Наружность у Антония (так звали ябедника) была необыкновенно сладостная. Круглая фигура, большой живот, маленькая лысая голова, сизый нос и добродушные глаза, светившиеся любовью к ближним. Когда он
сидел в кресле, сложив пухлые руки
на животе, вращая большими
пальцами, и с тихой улыбкой глядел
на собеседника, — его можно было бы принять за олицетворение спокойной совести. В действительности это был опасный хищник.
Я тот, который когда-то смотрел
на ночной пожар,
сидя на руках у кормилицы, тот, который колотил палкой в лунный вечер воображаемого вора, тот, который обжег
палец и плакал от одного воспоминания об этом, тот, который замер в лесу от первого впечатления лесного шума, тот, которого еще недавно водили за руку к Окрашевской…
Едва, как отрезанный, затих последний слог последнего падежа, — в классе, точно по волшебству, новая перемена.
На кафедре опять
сидит учитель, вытянутый, строгий, чуткий, и его блестящие глаза, как молнии, пробегают вдоль скамей. Ученики окаменели. И только я, застигнутый врасплох, смотрю
на все с разинутым ртом… Крыштанович толкнул меня локтем, но было уже поздно: Лотоцкий с резкой отчетливостью назвал мою фамилию и жестом двух
пальцев указал
на угол.
А пан Антоний
сидел утром
на своем крылечке, по — прежнему сложив руки
на круглом животе и крутя большими
пальцами.
Розанов
сидит, обхватив руками свои колени и уткнув в них свой подбородок, а Полинька, прислоня к щечке
палец и облокотясь рукою
на брошенное
на траве розановское пальто.
Маркиза совсем уж, как говорят в Москве, даже в мыслях расстроилась:
сидит да прядет между
пальцев обрывочки пахитосок и вся издергалась, словно окунь
на удочке.
Осип Иваныч умолк
на минуту и окинул нас взглядом. Я
сидел съежившись и как бы сознаваясь в какой-то вине; Николай Осипыч, как говорится, ел родителя глазами. По-видимому, это поощрило Дерунова. Он сложил обе руки
на животе и глубокомысленно вертел одним большим
пальцем вокруг другого.
Ему
на заводской работе в горе порохом выжгло глаза, и он
сидит пятнадцатый год нищим
на глазах у всех, и кукарское заводоуправление
пальца не разогнет для него.
Городской голова
сидел, закинув ногу
на ногу, бесшумно барабанил
пальцами по колену и сосредоточенно наблюдал за движениями
пальцев.
Мать, закрыв окно, медленно опустилась
на стул. Но сознание опасности, грозившей сыну, быстро подняло ее
на ноги, она живо оделась, зачем-то плотно окутала голову шалью и побежала к Феде Мазину, — он был болен и не работал. Когда она пришла к нему, он
сидел под окном, читая книгу, и качал левой рукой правую, оттопырив большой
палец. Узнав новость, он быстро вскочил, его лицо побледнело.
У меня в комнате, в 15.30. Я вошел — и увидел Ю. Она
сидела за моим столом — костяная, прямая, твердая, — утвердив
на руке правую щеку. Должно быть, ждала уже давно: потому что когда вскочила навстречу мне —
на щеке у ней так и остались пять ямок от
пальцев.
И опять оба
сидим на полу да ждем, а она вдруг начала как будто бредить, вздыхать да похлипывать, и по реснице слезка струит, а по струнам
пальцы, как осы, ползают и рокочут… И вдруг она тихо-тихо, будто плачет, запела: «Люди добрые, послушайте про печаль мою сердечную».
На постоялом дворе, с жирным шиворотком и в красной ситцевой рубашке,
сидит хозяин за столом и рассчитывает извозчика, медленно побрасывая толстыми, опухлыми
пальцами косточки
на счетах.
Палец об
палец он, верно, не ударил, чтоб провести в жизни хоть одну свою сентенцию, а только, как бескрылая чайка, преспокойно
сидит на теплом песчаном бережку и с грустью покачивает головой, когда у ней перед носом борются и разрушаются
на волнах корабли.
Часто тоже долго по вечерам я просиживал незамеченным в зале, прислушиваясь к звуку «Соловья», которого двумя
пальцами наигрывала
на фортепьянах Гаша,
сидя одна при сальной свечке в большой зале.
Семенов, который поступал в один факультет со мной, в математический, до конца экзаменов все-таки дичился всех,
сидел молча один, облокотясь
на руки и засунув
пальцы в свои седые волосы, и экзаменовался отлично.
Восемь без пяти. Готовы все юнкера, наряженные
на бал. («Что за глупое слово, — думает Александров, — „наряженные“. Точно нас нарядили в испанские костюмы».) Перчатки вымыты, высушены у камина; их
пальцы распялены деревянными расправилками. Все шестеро, в ожидании лошадей,
сидят тесно
на ближних к выходу койках. Тут же примостился и Дрозд. Он дает последние наставления...
«Шкапы-кабысдохи» паслись
на свободе, в вигвамах полуголые медно-красные индейцы
сидели вокруг очага и
пальцами, должно быть никогда не мытыми, рвали мясо, поджаренное тут же
на углях, и вместо хлеба ели из котелка горячие жареные орехи, те самые, которые по пятаку за стакан с той поры продавались разносчиками
на улицах под названием китайских орехов.
— Да вот она, вся-то правда
сидит! — указала вдруг Прасковья Ивановна
пальцем на Марью Тимофеевну, с тою отчаянною решимостию, которая уже не заботится о последствиях, только чтобы теперь поразить. Марья Тимофеевна, всё время смотревшая
на нее с веселым любопытством, радостно засмеялась при виде устремленного
на нее
пальца гневливой гостьи и весело зашевелилась в креслах.
Сидишь, бывало, дома — чудятся шорохи, точно за дверью, в потемках, кто-то ручку замка нащупывает; выйдешь
на улицу — чудится, точно из каждого окна кто-то
пальцем грозит.
Сидя в большом кресле, она болтает маленькими ножками в меховых туфлях, позевывая, кутается в голубой халатик и стучит розовыми
пальцами по переплету книги
на коленях у нее.