Неточные совпадения
— Ну, слушайте же, что такое эти мертвые души, — сказала дама приятная
во всех отношениях, и гостья при таких словах вся обратилась в слух: ушки ее вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не
сидя и не держась на диване, и, несмотря на
то что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух от дуновенья.
Мужчины почтенных лет, между которыми
сидел Чичиков, спорили громко, заедая дельное слово рыбой или говядиной, обмакнутой нещадным образом в горчицу, и спорили о
тех предметах, в которых он даже всегда принимал участие; но он был похож на какого-то человека, уставшего или разбитого дальней дорогой, которому ничто не лезет на ум и который не в силах войти ни
во что.
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо:
те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю;
тот же закопченный потолок;
та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором
сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу;
те же картины
во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все
то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал.
— Если хотите посмотреть Гришины вериги,
то пойдемте сейчас на мужской верх — Гриша спит
во второй комнате, — в чулане прекрасно можно
сидеть, и мы всё увидим.
— Что ты это, сударь? — прервал меня Савельич. — Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и
во сне не проси. Коли ты уж решился ехать,
то я хоть пешком да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтоб я стал без тебя
сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а я от тебя не отстану.
— Меня эти сплетни даже не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого… что нет
во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы думаете: это говорит «аристократка», которая вся в кружевах и
сидит на бархатном кресле. Я и не скрываюсь: я люблю
то, что вы называете комфортом, и в
то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув на синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл глаза и долго
сидел, точно погружаясь
во тьму, видя в ней жирное тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
В
те дни, когда неодолимая скука выталкивала его с дачи в город, он вечерами
сидел во флигеле, слушая музыку Спивака, о котором Варавка сказал...
Через несколько дней он снова почувствовал, что Лидия обокрала его. В столовой после ужина мать, почему-то очень настойчиво, стала расспрашивать Лидию о
том, что говорят
во флигеле.
Сидя у открытого окна в сад, боком к Вере Петровне, девушка отвечала неохотно и не очень вежливо, но вдруг, круто повернувшись на стуле, она заговорила уже несколько раздраженно...
На человека иногда нисходят редкие и краткие задумчивые мгновения, когда ему кажется, что он переживает в другой раз когда-то и где-то прожитой момент.
Во сне ли он видел происходящее перед ним явление, жил ли когда-нибудь прежде, да забыл, но он видит:
те же лица
сидят около него, какие
сидели тогда,
те же слова были произнесены уже однажды: воображение бессильно перенести опять туда, память не воскрешает прошлого и наводит раздумье.
Старушка все это
во всех подробностях повергла уже обсуждению дельца, имеющего чин из четырнадцати овчин и
тот там же,
сидя за ночвами у саечника в Мариинском пассаже, отвечал ей...
Опенкин часа два
сидел у Якова в прихожей. Яков тупо и углубленно слушал эпизоды из священной истории; даже достал в людской и принес бутылку пива, чтобы заохотить собеседника к рассказу. Наконец Опенкин, кончив пиво, стал поминутно терять нить истории и перепутал до
того, что Самсон у него проглотил кита и носил его три дня
во чреве.
— Ох, ты очень смешной, ты ужасно смешной, Аркадий! И знаешь, я, может быть, за
то тебя всего больше и любила в этот месяц, что ты вот этакий чудак. Но ты
во многом и дурной чудак, — это чтоб ты не возгордился. Да знаешь ли, кто еще над тобой смеялся? Мама смеялась, мама со мной вместе: «Экий, шепчем, чудак, ведь этакий чудак!» А ты-то
сидишь и думаешь в это время, что мы
сидим и тебя трепещем.
— Слушайте, вы… негодный вы человек! — сказал я решительно. — Если я здесь
сижу и слушаю и допускаю говорить о таких лицах… и даже сам отвечаю,
то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь князь на Катерину Николаевну?
О, я чувствовал, что она лжет (хоть и искренно, потому что лгать можно и искренно) и что она теперь дурная; но удивительно, как бывает с женщинами: этот вид порядочности, эти высшие формы, эта недоступность светской высоты и гордого целомудрия — все это сбило меня с толку, и я стал соглашаться с нею
во всем,
то есть пока у ней
сидел; по крайней мере — не решился противоречить.
Она,
то во весь рост,
то сидя, рисовалась на темном фоне комнаты.
А Привалов в это время, по мнению Хионии Алексеевны, лишился последних признаков человеческой мысли, доказательством чему, во-первых, служило
то, что он свел самое компрометирующее знакомство с каким-то прасолом Нагибиным, настоящим прасолом, который
сидел в мучной лавке и с хлыстом бегал за голубями.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал,
то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы
сидеть ночи за своей конторкой
во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
Когда он проснулся
во второй раз, на полу комнаты
сидели и лежали
те же фигуры и опять пили.
В их большом каменном доме было просторно и летом прохладно, половина окон выходила в старый тенистый сад, где весной пели соловьи; когда в доме
сидели гости,
то в кухне стучали ножами,
во дворе пахло жареным луком — и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
— «А спроси, — отвечаю ей, — всех господ офицеров, нечистый ли
во мне воздух али другой какой?» И так это у меня с
того самого времени на душе
сидит, что намеднись
сижу я вот здесь, как теперь, и вижу,
тот самый генерал вошел, что на Святую сюда приезжал: «Что, — говорю ему, — ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?» — «Да, отвечает, надо бы у вас форточку али дверь отворить, по
тому самому, что у вас воздух несвежий».
Пустые и непригодные к делу мысли, как и всегда
во время скучного ожидания, лезли ему в голову: например, почему он, войдя теперь сюда, сел именно точь-в-точь на
то самое место, на котором вчера
сидел, и почему не на другое?
— Я к игумену прошлого года
во святую пятидесятницу восходил, а с
тех пор и не был. Видел, у которого на персях
сидит, под рясу прячется, токмо рожки выглядывают; у которого из кармана высматривает, глаза быстрые, меня-то боится; у которого
во чреве поселился, в самом нечистом брюхе его, а у некоего так на шее висит, уцепился, так и носит, а его не видит.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и
та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по
тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра
сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела
во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Сидит он обыкновенно в таких случаях если не по правую руку губернатора,
то и не в далеком от него расстоянии; в начале обеда более придерживается чувства собственного достоинства и, закинувшись назад, но не оборачивая головы, сбоку пускает взор вниз по круглым затылкам и стоячим воротникам гостей; зато к концу стола развеселяется, начинает улыбаться
во все стороны (в направлении губернатора он с начала обеда улыбался), а иногда даже предлагает тост в честь прекрасного пола, украшения нашей планеты, по его словам.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово
во что бы
то ни стало освободить бедняка. Он
сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк
сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Когда я встретился с ней в
той роковой комнате,
во мне еще не было ясного сознания моей любви; оно не проснулось даже тогда, когда я
сидел с ее братом в бессмысленном и тягостном молчании… оно вспыхнуло с неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный возможностью несчастья, я стал искать и звать ее… но уж тогда было поздно.
Отец мой видел в этом двойную пользу: во-первых, что я скорее выучусь по-французски, а сверх
того, что я занят,
то есть
сижу смирно и притом у себя в комнате.
— Да, солнцем его прожаривает. Я в двенадцатом году,
во Владимирской губернии, в Юрьевском уезде, жил, так там и в
ту пору лесов мало было. Такая жарынь все лето стояла, что только
тем и спасались, что на погребицах с утра до вечера
сидели.
Кроме
того,
во время учебного семестра, покуда родные еще не съезжались из деревень, дедушка по очереди брал в праздничные дни одного из внуков, но последние охотнее
сидели с Настасьей, нежели с ним, так что присутствие их нимало не нарушало его всегдашнего одиночества.
Речь Жадаева попала в газеты, насмешила Москву, и тут принялись за очистку Охотного ряда. Первым делом было приказано иметь
во всех лавках кошек. Но кошки и так были в большинстве лавок. Это был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты
сидели на прилавках, но крысы обращали на них мало внимания. В надворные сараи котов на ночь не пускали после
того, как одного из них в сарае ночью крысы сожрали.
— А Полуянов? Вместе с мельником Ермилычем приехал, потребовал сейчас водки и хвалится, что засудит меня,
то есть за мое показание тогда на суде. Мне, говорит, нечего терять… Попадья со страхов убежала в суседи, а я вот
сижу с ними да слушаю. Конечно, во-первых, я нисколько его не боюсь, нечестивого Ахава, а во-вторых, все-таки страшно…
Главною причиной такого благосостояния следует признать, вероятно, климат и почвенные условия, но я думаю также, что если пригласить сюда чиновников из Александровска или Дуэ и попросить их распорядиться,
то через год же
во всех трех Падях будет не 26, а 300 хозяев, не считая совладельцев, и все они окажутся «домонерачители и самовольные» и будут
сидеть без куска хлеба.
Очевидно, что в одиночку такая охота не заманчива, хотя очень спокойна: курить,
сидеть, прохаживаться, даже лежать, если угодно, но она уже слишком недобычлива и даже может быть скучновата, потому что иногда лет вальдшнепов располагается весьма неудачно:
во всех направлениях слышны их голоса, а именно на
то место, где стоит охотник, не налетит в меру ни один, и, простояв часа три, охотник принужден будет воротиться домой, не разрядив даже ружья.
Она имеет еще
ту выгоду, что человек ленивый, старый или слабый здоровьем, который не в состоянии проскакать десятки, верст на охотничьих дрожках или санях, кружась за тетеревами и беспрестанно подъезжая к ним по всякой неудобной местности и часто понапрасну, — такой человек, без сомнения, может с большими удобствами, без всякого утомления
сидеть в шалаше на креслах, курить трубку или сигару, пить чай или кофе, который тут же на конфорке приготовит ему его спутник, даже читать
во время отсутствия тетеревов, и, когда они прилетят (за чем наблюдает его товарищ), он может, просовывая ружье в
то или другое отверстие, нарочно для
того сделанное, преспокойно пощелкивать тетеревков (так выражаются этого рода охотники)…
— Н-ничего! Н-н-ничего! Как есть ничего! — спохватился и заторопился поскорее чиновник, — н-никакими
то есть деньгами Лихачев доехать не мог! Нет, это не
то, что Арманс. Тут один Тоцкий. Да вечером в Большом али
во Французском театре в своей собственной ложе
сидит. Офицеры там мало ли что промеж себя говорят, а и
те ничего не могут доказать: «вот, дескать, это есть
та самая Настасья Филипповна», да и только, а насчет дальнейшего — ничего! Потому что и нет ничего.
Ну, а я этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал, да
во Псков по машине и отправился, да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян
сижу, да пошел потом по кабакам на последние, да в бесчувствии всю ночь на улице и провалялся, ан к утру горячка, а
тем временем за ночь еще собаки обгрызли.
Князь смеялся; Аглая в досаде топнула ногой. Ее серьезный вид, при таком разговоре, несколько удивил князя. Он чувствовал отчасти, что ему бы надо было про что-то узнать, про что-то спросить, —
во всяком случае, про что-то посерьезнее
того, как пистолет заряжают. Но всё это вылетело у него из ума, кроме одного
того, что пред ним
сидит она, а он на нее глядит, а о чем бы она ни заговорила, ему в эту минуту было бы почти всё равно.
Он молился, роптал на судьбу, бранил себя, бранил политику, свою систему, бранил все, чем хвастался и кичился, все, что ставил некогда сыну в образец; твердил, что ни
во что не верит, и молился снова; не выносил ни одного мгновенья одиночества и требовал от своих домашних, чтобы они постоянно, днем и ночью,
сидели возле его кресел и занимали его рассказами, которые он
то и дело прерывал восклицаниями: «Вы все врете — экая чепуха!»
Снова
сидел Иван Дмитриевич. Спрашивал, открылась ли ты мне в твоем намерении выйти замуж и не знаю ли я, кто этот избранный. Я рад был, что это было в сумерки, потому что не умею лгать. Сказал, что пришлось в голову, и отделался кой-как от дальнейших расспросов. Уверил только, что, верно, если бог велит,
то твое соединение будет
во благо.
Доктор
сидел в вицмундире, как возвратился четыре дня
тому назад из больницы, и завивал в руках длинную полоску бумажки. В нумере все было в порядке, и сам Розанов тоже казался в совершенном порядке:
во всей его фигуре не было заметно ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его смотрело одушевленно и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это бывает у некоторых людей, страдающих запоем, в первые дни их болезни.
Один раз,
сидя на окошке (с этой минуты я все уже твердо помню), услышал я какой-то жалобный визг в саду; мать тоже его услышала, и когда я стал просить, чтобы послали посмотреть, кто это плачет, что, «верно, кому-нибудь больно» — мать послала девушку, и
та через несколько минут принесла в своих пригоршнях крошечного, еще слепого, щеночка, который, весь дрожа и не твердо опираясь на свои кривые лапки, тыкаясь
во все стороны головой, жалобно визжал, или скучал, как выражалась моя нянька.
Отправив все это в городе на почту, Вихров проехал затем в погребок, который состоял всего из одной только маленькой и грязной комнатки, но
тем не менее пользовался большою известностью
во всем уезде: не было, я думаю, ни одного чиновника, ни одного помещика, который бы хоть раз в жизни не пивал в этом погребке, в котором и устроено было все так, что ничего другого нельзя было делать, как только пить:
сидеть можно было только около единственного стола, на котором всегда обыкновенно пили, и съесть чего-нибудь можно было достать такого, что возбуждает жажду пить, каковы: селедка, икра…
Дня через два на главной улице маленького уездного городка произошли два события: во-первых, четверней на почтовых пронеслась карета Мари; Мари
сидела в ней, несмотря на присутствие горничной, вся заплаканная; Женя тоже был заплакан: ему грустней всего было расстаться с Симоновым; а второе —
то, что к зданию присутственных мест два нарядные мужика подвели нарядного Ивана.
Во-первых, чуть ли не бил ее, во-вторых, нарочно пригласил к себе Феферкухена,
тот и ходил, другом ее сделался, ну, хныкали вместе, по целым вечерам одни
сидели, несчастья свои оплакивали,
тот утешал: известно, божьи души.
Но на деле никаких голосов не было. Напротив
того,
во время минутного переезда через черту, отделяющую Россию от Германии, мы все как будто остепенились. Даже дамы, которые в Эйдкунене пересели в наше отделение, чтобы предстать на Страшный суд в сопровождении своих мужей, даже и они
сидели смирно и, как мне показалось, шептали губами обычную короткую молитву культурных людей:"Пронеси, господи!"
А уже светало, ей было боязно и стыдно ждать, что кто-нибудь выйдет на улицу, увидит ее, полунагую. Она сошла к болоту и села на землю под тесной группой молодых осин. И так
сидела долго, объятая ночью, неподвижно глядя
во тьму широко раскрытыми глазами, и боязливо пела, баюкая уснувшего ребенка и обиженное сердце свое…
Только наказал же меня за него бог! После уж я узнал, что за ним шибко следили и что
тот же Андрияшка-антихрист нас всех выдал. Жил я в Крутогорске
во всем спокойствии и сумнения никакого не имел, по
той причине, что плата от меня, кому следует, шла исправно.
Сидим мы это вечером, ни об чем не думаем; только вдруг словно в ворота тук-тук. Посмотрел я в оконце, ан там уж и дом со всех сторон окружен. Обернулся, а в комнате частный."Что, говорит, попался, мошенник!"
Пришел я к ней, по приглашению, вечером; она
сидела, как сейчас помню, на диване,
во всем величии своего безобразия, и когда я вошел,
то осмотрела меня в лорнет с головы до ног как товар.
А все-таки странно, что я сегодня целый вечер
сижу дома и один. Где бы они могли быть все? у Порфирия Петровича — не может быть: он так мил и любезен, что всегда меня приглашает; Александр Андреич тоже души
во мне не слышит:"Ты, говорит, только проигрывай, а
то хоть каждый день приезжай".