Неточные совпадения
Наконец часам
к одиннадцати ночи гул смолкает, и матушка посылает на
село посмотреть, везде ли потушены
огни. По получении известия, что все в порядке, что было столько-то драк, но никто не изувечен, она, измученная, кидается в постель.
Матренка уже не делала дальнейших попыток
к сближению с женихом. Она воротилась в дом, когда уже засветили
огонь, и молча вместе с другими
села за пряжу. По лицу ее товарки сразу увидали, что она «прощенья» не принесла.
— Балаган! — закричал я своим спутникам. Тотчас Рожков и Ноздрин явились на мой зов. Мы разобрали корье и у себя на биваке сделали из него защиту от ветра. Затем мы
сели на траву поближе
к огню, переобулись и тотчас заснули. Однако, сон наш не был глубоким. Каждый раз, как только уменьшался
огонь в костре, мороз давал себя чувствовать. Я часто просыпался, подкладывал дрова в костер, сидел, дремал, зяб и клевал носом.
Женичка, как только вскочил в лодку, сейчас же убежал
к лодочнику и стал с любопытством смотреть, как тот разводил на носу
огонь. Симонов, обернувшись спиной
к Вихрову и Мари,
сел грести. Лодка тронулась.
— До начальника губернии, — начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист
к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит
к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял у себя в
селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я
к пастуху попросить
огня в трубку, а в это время
к тому подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил».
Гудок заревел, как всегда, требовательно и властно. Мать, не уснувшая ночью ни на минуту, вскочила с постели, сунула
огня в самовар, приготовленный с вечера, хотела, как всегда, постучать в дверь
к сыну и Андрею, но, подумав, махнула рукой и
села под окно, приложив руку
к лицу так, точно у нее болели зубы.
И стала рассказывать о приготовлениях Николая
к аресту. Людмила, молча сунув бумагу за пояс,
села на стул, на стеклах ее очков отразился красный блеск
огня, его горячие улыбки заиграли на неподвижном лице.
Костер горел ярко, и безлицые тени дрожали вокруг него, изумленно наблюдая веселую игру
огня. Савелий
сел на пень и протянул
к огню прозрачные, сухие руки. Рыбин кивнул в его сторону и сказал Софье...
Приехали мы в
село поздно, когда там уж и спать полегли. Остановились, как следует, у овинов, чтоб по деревне слуху не было, и вышли из саней. Подходим
к дому щелкоперовскому, а там и
огня нигде нет; начали стучаться, так насилу голос из избы подали.
Возвратившись
к дому брата, он
сел на ближайший тротуарный столбик, присек
огня и закурил трубку.
Но на этот раз она не дошла до трона. Выйдя из-за кулис, она сделала несколько шагов
к огню передней рампы, потом, при громе аплодисментов, повернула назад и, будто на стул,
села на пол посредине пустой сцены.
Когда же с мирною семьей
Черкес в отеческом жилище
Сидит ненастною порой,
И тлеют угли в пепелище;
И, спрянув с верного коня,
В горах пустынных запоздалый,
К нему войдет пришлец усталый
И робко
сядет у
огня:
Тогда хозяин благосклонный
С приветом, ласково, встает
И гостю в чаше благовонной
Чихирь отрадный подает.
Под влажной буркой, в сакле дымной,
Вкушает путник мирный сон,
И утром оставляет он
Ночлега кров гостеприимный.
И тихо взвился
к небу, как красный стяг, багровый, дымный, косматый, угрюмый
огонь, медленно свирепея и наливаясь гневом, покрутился над крышей, заглянул, перегнувшись, на эту сторону — и дико зашумел, завыл, затрещал, раздирая балки. И много ли прошло минут, — а уж не стало ночи, и далеко под горою появилась целая деревня, большое
село с молчаливою церковью; и красным полотнищем пала дорога с тарахтящими телегами.
К концу дня дождь перестал и ветер начал заметно стихать. Фон Корен уже помирился с мыслью, что ему сегодня не уехать, и
сел играть с Самойленком в шахматы; но когда стемнело, денщик доложил, что на море показались
огни и что видели ракету.
К этому
огню прикатывается большое, стальное, качающееся кресло: на нем
садится Ида.
Обежал поскорей квартал да
к себе в квартиру, — нырнул незаметно; двери отпер и
сел без
огня при окошечке.
Остановился под вётлами на берегу и, обернувшись спиною
к неприятным
огням мельницы, посмотрел на
село, уже засыпавшее, полусонно вздыхая.
Андрей. Ведь вот только десять слов сказать, там и легче будет, как гора с плеч свалится; да как их эти слова-то, выговоришь?.. Готовы они, на губах вертятся, а изнутри-то совесть как
огнем жжет!.. (
Садится к столу и снимает с пальца кольцо.) Уж решено, кончено, обдумано, а, точно, что живое отрываю от себя!.. Да и та мысль в голову лезет.., не отдать бы мне своего счастья с этим кольцом!..
Зодчий удаляется. Поэт спускается
к морю и
садится на скамью. Сумерки быстро сгущаются. Рог ветра трубит, пыль клубится, гроза приближается, толпа глухо ропщет вдали, на моле, откуда видны сигнальные
огни. Вверху, над скамьею, вырастает Дочь Зодчего. Ветер играет в ее черных волосах, среди которых светлый лик ее — как день.
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко
к свету, а Жилин до края леса не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну в лес и
сяду». Прошел тридцать шагов, видит — лес кончается. Вышел на край — совсем светло, как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой,
огни горят, тухнут, дым стелется и люди у костров.
Года три назад я был в Греции. Наш пароход отошел от Смирны, обогнул остров Хиос и шел через Архипелаг
к Аттике. Солнце
село, над морем лежали тихие, жемчужно-серые сумерки. В теплой дымке медленно вздымались и опускались тяжелые массы воды. Пароход резал волны, в обеденном зале ярко горели электрические
огни, в салоне играли Шопена. Я стоял на палубе и жадно, взволнованно смотрел вдаль.
Удэхеец вбил два колышка в снег перед входом в свое жилище, затем обошел юрту и у каждого угла, повертываясь лицом
к лесу, кричал «э-е» и бросал один уголек. Потом он возвратился в жилище, убрал идола с синими глазами, заткнул за корье свой бубен и подбросил дров в
огонь. Затем Маха
сел на прежнее место, руками обтер свое лицо и стал закуривать трубку. Я понял, что камланье кончено, и начал греть чай.
Пришедшие молча подошли
к огню и
сели на корточки, потом достали свои трубки и стали курить.
Два холуя подскочили
к лошади с шарабаном и почтительнейше повели ее в ворота. Скоро в даче vis-а-vis засветились
огни и послышался стук тарелок, ножей и вилок. Господин в цилиндре
сел ужинать и, судя по продолжительности звяканья посудой, ужинал долго. Лизе показалось, что запахло щами с курицей и жареной уткой. После ужина из дачи понеслись беспорядочные звуки рояля. По всей вероятности, господин в цилиндре хотел забавить чем-нибудь ребенка и позволил ему побряцать.
Село опустело, но еще не совсем: оставались старушки с малыми внучками, но вот и они показались. Одна за другою, они тянули на поводках остающихся в живых коровушек, а девчонки сзади подхлестывали животин хворостинками. Все это потянуло
к тому же самому центру, на Аленин Верх, где надлежало добыть живой
огонь, сжечь на нем соломенную чучелу коровьей смерти или мары, перегнать через ее пламя весь живой скот и потом опахать
село, с девственным пламенем, на раздетых бабах.
Убогий обед на
селе у крестьян отошел на ранях, и
к полдню во всех избах был уже везде залит
огонь, и люди начинали снаряжаться на огничанье.
Я слушал молча. Оттого ли, что я
сел близко
к камину и смотрел в
огонь и только слушал, слова Магнуса слились с видом горящих и раскаленных поленьев: вспыхивало полено новым
огнем — и вспыхивало слово, распадалась на части насквозь раскаленная, красная масса — и слова разбрызгивались, как горячие угли. В голове у меня было не совсем ясно, и эта игра вспыхивающих, светящихся, летающих слов погрузила меня в странный и мрачный полусон. Но вот что сохранила память...
В полуверсте от станции он
сел на камень у дороги и стал глядеть на солнце, которое больше чем наполовину спряталось за насыпь. На станции уж кое-где зажглись
огни, замелькал один мутный зеленый огонек, но поезда еще не было видно. Володе приятно было сидеть, не двигаться и прислушиваться
к тому, как мало-помалу наступал вечер. Сумрак беседки, шаги, запах купальни, смех и талия — всё это с поразительною ясностью предстало в его воображении и всё это уж не было так страшно и значительно, как раньше…
Вышедши из опочивальни княжны, она вошла
к себе в горенку, находившуюся рядом, и, не вздувая
огня, скорее упала, чем
села, на лавку у окна, вперив взгляд своих светящихся в темноте глаз в непроглядную темень январской ночи, глядевшуюся в это окно.
— И то, брат, — сказал он; и
сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. — С пару зашлись, — прибавил он, вытягивая ноги
к огню.