Неточные совпадения
Дома его встречало праздничное лицо ‹девицы›. Она очень располнела, сладко улыбалась, губы у нее очень
яркие, пухлые,
и в глазах
светилась неиссякаемо радость. Она была очень антипатична, становилась
все более фамильярной, но — Клим Иванович терпел ее, — хорошая работница, неплохо
и дешево готовит, держит комнаты в строгой чистоте. Изредка он спрашивал ее...
А за окном
весь мир представлялся сплошною тьмой, усеянной светлыми окнами. Окна большие
и окна маленькие, окна
светились внизу,
и окна стояли где-то высоко в небе, окна
яркие и веселые, окна чуть видные
и будто прижмуренные. Окна вспыхивали
и угасали, наконец, ряды окон пролетали мимо,
и в них мелькали, проносились
и исчезали чьи-то фигуры, чьи-то головы, чьи-то едва видные лица…
Илья Артамонов возвратился домой весёлый, помолодевший, он подстриг бороду, ещё шире развернул плечи, глаза его
светились ярче,
и весь он стал точно заново перекованный плуг. Барином развалясь на диване, он говорил...
Он любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их
яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано
и прелестно расцветает
и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека, — их верность
и покорность в любви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками свои глаза
и вытравливавших синие звезды на лбу
и на щеках; образованных, веселых
и остроумных дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях
и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых в любви
и безумных в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых
все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы
и ногти в огненно-красный цвет
и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных
и расточительных аммонитянок с огненными волосами
и с телом такой белизны, что оно
светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами
и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек,
и язык которых был непонятен для
всех живущих в Палестине.
Но
все ярче в этом мраке начинало
светиться лучезарное лицо бога жизни
и счастья. Каждую минуту имя его, казалось бы, могло быть названо. Ницше уже говорит о себе: «Мы, гиперборейцы»… Профессор классической филологии, он, конечно, хорошо знал, что над счастливыми гиперборейцами безраздельно царит Аполлон, что Дионису делать у них нечего.
Они сели на скамейку бульвара около Шестой линии. Окна магазинов были темны, только в мелочных лавочках
светились огни. По бульвару двигалась праздничная толпа. Заморосил мелкий дождь. Туманная паутина наседала на город
и становилась
все гуще. Электрический фонарь на перекрестке, сияя
ярким огнем, шипел
и жужжал, как будто громадная голубая муха запуталась в туманной паутине
и билась, не в силах вырваться.
Тщательно
и горячо они обсуждали содержание завтрашних речей. Наташа
всю ночь с женою Дяди-Белого вышивала майские флаги. Ее бескровное лицо посерело, но глаза
светились еще
ярче. Я решительно отказался выступать завтра, — очень расстроен смертью Алексея, в голове каша, не сумею связать двух слов.
И было мне безразлично, что Перевозчиков иронически улыбался
и ясно выказывал подозрение, — не попусту ли я трушу.
Светятся в сырой соломе отдельные люди-огоньки, краса людей по непримиримости
и отваге. А я от них заключал ко
всем. Налетит ветер, высушит солому, раздует огоньки, —
и на миг вспыхнет
все вокруг
ярким пламенем, как вспыхивает закрученная лампа. А потом опять прежнее.
Где я, я сам? Свободный, самопричинный? В том, что думает, сознает себя, — в моем «разуме»? Но почему же
все самостоятельные мысли его так тощи
и безжизненны, почему рождаемые им слова так сухи
и ограниченны? Лишь когда его захватят из темной глубины эти странные щупальцы, он вдруг оживает.
И чем теснее охвачен щупальцами, тем больше оживает
и углубляется. Мысли становятся
яркими, творчески сильными, слова
светятся волнующим смыслом.