Неточные совпадения
П. А. Тихменев, взявшийся заведовать и на суше нашим хозяйством, то и дело ходит в пакгауз и всякий раз воротится то
с окороком, то
с сыром, поминутно просит
денег и рассказывает каждый день раза три, что мы будем есть, и даже — чего не будем. «Нет, уж курочки и в глаза не увидите, — говорит он со вздохом, — котлет и рису, как бывало на фрегате, тоже не будет. Ах, вот забыл: нет ли чего сладкого в здешних пакгаузах?
Сбегаю поскорей; черносливу или изюму: компот можно есть». Схватит фуражку и побежит опять.
Федор Павлович, например, начал почти что ни
с чем, помещик он был самый маленький,
бегал обедать по чужим столам, норовил в приживальщики, а между тем в момент кончины его у него оказалось до ста тысяч рублей чистыми
деньгами.
— Приятно беседовать
с таким человеком, особенно, когда, услышав, что Матрена вернулась,
сбегаешь на кухню, сказав, что идешь в свою спальную за носовым платком, и увидишь, что вина куплено на 12 р. 50 коп., — ведь только третью долю выпьем за обедом, — и кондитерский пирог в 1 р. 50 коп., — ну, это, можно сказать, брошенные
деньги, на пирог-то! но все же останется и пирог: можно будет кумам подать вместо варенья, все же не в убыток, а в сбереженье.
— А как же не принести? Что я,
сбегу, что ли,
с чужими-то
деньгами. Нешто я… — уверенно выговорил оборванец.
Извозчик, увидав, как я два раза
пробежал по двору, чтоб доставать
деньги, должно быть, догадавшись, зачем я
бегаю, слез
с дрожек и, несмотря на то, что казался мне таким добрым, громко начал говорить,
с видимым желанием уколоть меня, о том, как бывают шаромыжники, которые не платят за езду.
Марью Станиславовну больше всего обидели слова Аггея Никитича, что она его презирает. «Так для чего же я
с ним сошлась? —
пробежало в ее маленькой голове. — Не из-за
денег же его!.. Я для него разъехалась
с мужем, надо мной вот тот же камер-юнкер и даже Рамзаев подсмеиваются за мою любовь к нему, а он ничего этого не понимает и за какой-то вздор еще капризничает!»
Ужас был в доме Морозова. Пламя охватило все службы. Дворня кричала, падая под ударами хищников. Сенные девушки
бегали с воплем взад и вперед. Товарищи Хомяка грабили дом, выбегали на двор и бросали в одну кучу дорогую утварь,
деньги и богатые одежды. На дворе, над грудой серебра и золота, заглушая голосом шум, крики и треск огня, стоял Хомяк в красном кафтане.
— То-то, был грех. Знаю я вас всех, насквозь знаю! — загремел Порфир Порфирыч, вскакивая
с дивана и принимаясь неистово
бегать по комнате. — Все вы боитесь меня как огня, потому что я честный человек и взяток не беру… Да! Десять лет выслужил, у другого сундуки ломились бы от
денег, а у меня, кроме сизого носа да затвердения печенки, ничего нет… А отчего?.. Вот ты и подумай.
В один из подобных неудачных сезонов в городе, где служил Ханов, после Рождества антрепренер
сбежал. Труппа осталась без гроша. Ханов на последние
деньги, вырученные за заложенные подарки от публики,
с женой и детьми добрался до Москвы и остановился в дешевых меблированных комнатах.
К тому, что я стал рабочим, уже привыкли и не видят ничего странного в том, что я, дворянин, ношу ведра
с краской и вставляю стекла; напротив, мне охотно дают заказы, и я считаюсь уже хорошим мастером и лучшим подрядчиком, после Редьки, который хотя и выздоровел и хотя по-прежнему красит без подмостков купола на колокольнях, но уже не в силах управляться
с ребятами; вместо него я теперь
бегаю по городу и ищу заказов, я нанимаю и рассчитываю ребят, я беру
деньги взаймы под большие проценты.
— Экая досада! Ну все равно! Алексей Иванович,
денег у меня ни копейки. Вот тебе еще два билета,
сбегай туда, разменяй мне и эти. А то не
с чем и ехать.
Заломив высокую свою шапку в три
деньги, запрокинув голову, выделывал он
с самою серьезною миною свои па, между тем как господские люди разносили обступившим его подносы
с штофами пенника и ломтиками хлеба; ребятишки и девчонки
бегали кругом балкона и
с визгом кидались наземь каждый раз, как барин или барыня бросали в них пригоршню жемков и орехов.
Мать его, чванная, надутая особа
с дворянскими претензиями, презирала его жену и жила отдельно
с целою оравой собак и кошек, и он должен был выдавать ей особо по 7 рублей в месяц; и сам он был человек со вкусом, любил позавтракать в «Славянском Базаре» и пообедать в «Эрмитаже»;
денег нужно было очень много, но дядя выдавал ему только по две тысячи в год, этого не хватало, и он по целым дням
бегал по Москве, как говорится, высунув язык, и искал, где бы перехватить взаймы, — и это тоже было смешно.
Няня. Как же, дуру нашли, так я и поверила.
С Катериной-то Матвевной побаловаться — это так. Еще она как в Петербурге в гувернерках жила, так к нему
бегала, а жениться-то небось он знает, за кем
деньги дадут, а за кем ничего.
Бальзаминов. Припоминайте, маменька, припоминайте! После мне скажете. Теперь
сбегать в цирюльню завиться, да и бежать. Вот, маменька, полечу-то я, кажется, и ног-то под собою не буду слышать от радости. Ведь вы только представьте: собой не дурна, дом каменный, лошади,
деньги, одна, ни. родных, никого. Вот где счастье-то! Я
с ума сойду. Кто я буду? Меня тогда и рукой не достанешь. Мы себя покажем.
— На село
сбегаю. Зворыкин приехал, может,
денег получу
с него…
— Скажите пожалуйста! — возражает она
с кокетливой насмешкой. — Адька, вот тебе
деньги,
сбегай к Василь Василичу за бутылкой пива. Только скажи, чтобы свежего. Живо!
И отправляют парнишку
с Веденеем Иванычем, и
бегает он по Петербургу или по Москве,
с ног до головы перепачканный: щелчками да тасканьем не обходят — нечего сказать — уму-разуму учат. Но вот прошло пять лет: парень из ученья вышел, подрос совсем, получил от хозяина синий кафтан
с обувкой и сто рублей
денег и сходит в деревню. Матка первое время, как посмотрит на него, так и заревет от радости на всю избу, а потом идут к барину.
С ним
сбежало еще десятеро слепых. Те слепые, у которых мало
денег было в заборе, не пошли за Сидоркой, остались. Он крикнул им из лодки...
Что
с собственностью обстоит очень неблагополучно, это видно уже из того, что у людей странно
бегают глаза, когда речь заходит об их собственности и
деньгах, они испытывают неловкость.
Собаки тоже провожали Палтусова. Он
сбежал с лестницы, чувствуя, что щеки его горят. В первый раз он подумал о том, как можно придушить живого человека из-за
денег.
Спрашиваю о ней встречного и поперечного,
бегаю с утра до ночи по пожарищу, ищу ее в грудах пепла, в камнях, в обгорелых бревнах; напоследок узнаю, что янычар продавал ее, мое дитя! на торгу, что родные князя Лелемико заплатили янычару большие
деньги, лишь бы увел ее подальше.
Это-то обстоятельство долго удерживало ее на стороне Гиршфельда, и лишь после долгой борьбы, она, убежденная князем и соблазненная
деньгами барона, решилась дать несколько показаний против Николая Леопольдовича, которые, впрочем, как и князь Владимир, через несколько дней опровергла противоположными. Каждый раз после данного ей под диктовку Розена показания, она решила попросить Гиршфельда возвратить ей документ,
бегала к нему
с этою специальною целью, но, увы, у нее не поворачивался язык.
Видишь, ты, например, миловидную девочку, некогда бегавшую
с корзинкой из магазина, а теперь разъезжающую по Невскому на рысаках, — знай, что эта девочка получает субсидию; видишь франта в бриллиантовых перстнях, сорящего
деньги по французским ресторанам, тогда как прежде он
бегал в пальтишке, подбитом ветром, в греческую кухмистерскую, — знай, что франт этот получает субсидию; видишь мелкую чиновную птаху, манкирующую службою и появляющуюся во всех увеселительных местах, тогда как жена его
сбежала от него на квартиру, нанятую ей его начальником, — знай, что чиновная птаха эта получает субсидию; видишь журналиста при пятистах подписчиках, уже два года защищающего идеи заштатных генералов, — знай, что журналист этот получает субсидию; видишь…
— Черт
с ними и
с деньгами. Еще какая попадется, — засмеялся Бежецкий. — Пожалуй, и
сбежать не даст, запрет либо прибьет, как жена моего Акима.
— У него есть дочь — красивая девчонка, да немножко в цене потеряла:
сбежала три года тому назад
с офицером. Теперь замуж-то никто и не берет. Отец не знает, куда
с ней деваться. У нее страсть к сцене, одолела его
с любительскими спектаклями.
Денег много сорит, ему и хочется устроить ее к нам в общество, хоть на маленькое жалованье… Примите ее на сцену, а он исполнительный лист разорвет… Могу я ему это обещать?
— А
бегаешь к нему, принимаешь от него завтраки, пьешь шампанское, берешь
с него
деньги за пустяшные переводы. И все это ты делаешь так, бессознательно, не понимая, чем все это отзывается? Ах, Надя, Надя!
— Это значит продать себя за
деньги!? — вспыхнул Владимир Николаевич. — Нет, уж извините, я на это не пойду. Мне моя свобода дороже всего. Переносить бабьи слезы, сцены ревности, нянчиться
с женой весь век! Да ни за что на свете. Спасибо, мне и так от бабья достается. А тут на законном-то основании. Да через неделю
сбежишь.
Он, «оставя все дела монастырские,
сбежал неведомо куда», а
с ним «из церкви Благовещения из алтаря не стало разных церковных из шкафы вещей, — поясов шалевых красных; великой рукии, четыре материи зеленые; локоть восемь штофу разноцветного; кружку кошельковую сломано и
денег полтора рубля взято.