Неточные совпадения
Тем не менее когда Угрюм-Бурчеев изложил свой бред перед начальством, то последнее не только не встревожилось им, но
с удивлением, доходившим почти до благоговения, взглянуло на
темного прохвоста, задумавшего уловить вселенную.
Стоя в холодке вновь покрытой риги
с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота, в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек,
с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то на народ, копошившийся в
темной и пыльной риге, и думал странные мысли...
Вскоре приехал князь Калужский и Лиза Меркалова со Стремовым. Лиза Меркалова была худая брюнетка
с восточным ленивым типом лица и прелестными, неизъяснимыми, как все говорили, глазами. Характер ее
темного туалета (Анна тотчас же заметила и оценила это) был совершенно соответствующий ее красоте. Насколько Сафо была крута и подбориста, настолько Лиза была мягка и распущенна.
Сергей Иванович любовался всё время красотою заглохшего от листвы леса, указывая брату то на
темную с тенистой стороны, пестреющую желтыми прилистниками, готовящуюся к цвету старую липу, то на изумрудом блестящие молодые побеги дерев нынешнего года.
Анна вышла ему навстречу из-за трельяжа, и Левин увидел в полусвете кабинета ту самую женщину портрета в
темном, разноцветно-синем платье, не в том положении, не
с тем выражением, но на той самой высоте красоты, на которой она была уловлена художником на портрете.
Пройдя небольшую столовую
с темными деревянными стенами, Степан Аркадьич
с Левиным по мягкому ковру вошли в полутемный кабинет, освещенный одною
с большим
темным абажуром лампой.
Уже совсем
стемнело, и на юге, куда он смотрел, не было туч. Тучи стояли
с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния, и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим
с лип в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его млечный путь
с его разветвлением. При каждой вспышке молнии не только млечный путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах.
Стараясь не шуметь, они вошли и в
темную читальную, где под лампами
с абажурами сидел один молодой человек
с сердитым лицом, перехватывавший один журнал за другим, и плешивый генерал, углубленный в чтение.
Почти в одно и то же время вошли: хозяйка
с освеженною прической и освеженным лицом из одной двери и гости из другой в большую гостиную
с темными стенами, пушистыми коврами и ярко освещенным столом, блестевшим под огнями в свеч белизною скатерти, серебром самовара и прозрачным фарфором чайного прибора.
Начинавшее уже
темнеть от пота плечо Фру-Фру поравнялось
с крупом Гладиатора.
Они были на другом конце леса, под старою липой, и звали его. Две фигуры в
темных платьях (они прежде были в светлых) нагнувшись стояли над чем-то. Это были Кити и няня. Дождь уже переставал, и начинало светлеть, когда Левин подбежал к ним. У няни низ платья был сух, но на Кити платье промокло насквозь и всю облепило ее. Хотя дождя уже не было, они всё еще стояли в том же положении, в которое они стали, когда разразилась гроза. Обе стояли, нагнувшись над тележкой
с зеленым зонтиком.
Всякая женщина полная, грациозная,
с темными волосами была его мать.
Кити ходила
с матерью и
с московским полковником, весело щеголявшим в своём европейском, купленном готовым во Франкфурте сюртучке. Они ходили по одной стороне галлереи, стараясь избегать Левина, ходившего по другой стороне. Варенька в своем
темном платье, в черной,
с отогнутыми вниз полями шляпе ходила со слепою Француженкой во всю длину галлереи, и каждый раз, как она встречалась
с Кити, они перекидывались дружелюбным взглядом.
— Пойду теперь независимо от всех собирать грибы, а то мои приобретения незаметны, — сказал он и пошел один
с опушки леса, где они ходили по шелковистой низкой траве между редкими старыми березами, в середину леса, где между белыми березовыми стволами серели стволы осины и
темнели кусты орешника.
Курчавый старик, повязанный по волосам лычком,
с темною от пота горбатою спиной, ускорив шаг, подошел к коляске и взялся загорелою рукой за крыло коляски.
Слезши
с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за
темных вершин. Каждый шаг моей некованой лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах; часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались…
Но моя любовь срослась
с душой моей: она
потемнела, но не угасла.
Приятели не взошли, а взбежали по лестнице, потому что Чичиков, стараясь избегнуть поддерживанья под руки со стороны Манилова, ускорял шаг, а Манилов тоже,
с своей стороны, летел вперед, стараясь не позволить Чичикову устать, и потому оба запыхались весьма сильно, когда вступили в
темный коридор.
Гости, выпивши по рюмке водки
темного оливкового цвета, какой бывает только на сибирских прозрачных камнях, из которых режут на Руси печати, приступили со всех сторон
с вилками к столу и стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр.
Деревня показалась ему довольно велика; два леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно
темнее, другое светлее, были у ней справа и слева; посреди виднелся деревянный дом
с мезонином, красной крышей и темно-серыми или, лучше, дикими стенами, — дом вроде тех, как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов.
Ввечеру подавался на стол очень щегольской подсвечник из
темной бронзы
с тремя античными грациями,
с перламутным щегольским щитом, и рядом
с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги.
Казалось, как бы вместе
с нею влетел солнечный луч в комнату, озаривши вдруг потолок, карниз и
темные углы ее.
Точно как бы исполинский вал какой-то бесконечной крепости, возвышались они над равнинами то желтоватым отломом, в виде стены,
с промоинами и рытвинами, то зеленой кругловидной выпуклиной, покрытой, как мерлушками, молодым кустарником, подымавшимся от срубленных дерев, то наконец
темным лесом, еще уцелевшим от топора.
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города
с многооконными высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую
темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные ясные небеса.
В таком случае, когда нет возможности произвести дело гражданским образом, когда горят шкафы
с <бумагами> и, наконец, излишеством лживых посторонних показаний и ложными доносами стараются затемнить и без того довольно
темное дело, — я полагаю военный суд единственным средством и желаю знать мнение ваше.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку
с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности
с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя,
с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно
темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Когда все это было внесено, кучер Селифан отправился на конюшню возиться около лошадей, а лакей Петрушка стал устроиваться в маленькой передней, очень
темной конурке, куда уже успел притащить свою шинель и вместе
с нею какой-то свой собственный запах, который был сообщен и принесенному вслед за тем мешку
с разным лакейским туалетом.
Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит
с обеих сторон лес
с темными строями елей и сосен,
с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны.
Эти два окна,
с своей стороны, были тоже подслеповаты; на одном из них
темнел наклеенный треугольник из синей сахарной бумаги.
Небывалый проезжий остановится
с изумлением при виде его жилища, недоумевая, какой владетельный принц очутился внезапно среди маленьких,
темных владельцев: дворцами глядят его белые каменные домы
с бесчисленным множеством труб, бельведеров, флюгеров, окруженные стадом флигелей и всякими помещеньями для приезжих гостей.
Деревянный, потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес на деревянных выточенных столбиках, похожих на старинные церковные подсвечники. Трактир был что-то вроде русской избы, несколько в большем размере. Резные узорочные карнизы из свежего дерева вокруг окон и под крышей резко и живо пестрили
темные его стены; на ставнях были нарисованы кувшины
с цветами.
— Здравствуйте, батюшка. Каково почивали? — сказала хозяйка, приподнимаясь
с места. Она была одета лучше, нежели вчера, — в
темном платье и уже не в спальном чепце, но на шее все так же было что-то навязано.
Проснулся: пять станций убежало назад; луна, неведомый город, церкви
с старинными деревянными куполами и чернеющими остроконечьями,
темные бревенчатые и белые каменные дома.
— Цветов
темных, оливковых или бутылочных
с искрою, приближающихся, так сказать, к бруснике, — сказал Чичиков.
Возле Бобелины, у самого окна, висела клетка, из которой глядел дрозд
темного цвета
с белыми крапинками, очень похожий тоже на Собакевича.
Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины
с какими-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала
с темными рамками в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы
с нарисованными цветами на циферблате… невмочь было ничего более заметить.
Татьяна, милая Татьяна!
С тобой теперь я слезы лью;
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство
темное зовешь,
Ты негу жизни узнаешь,
Ты пьешь волшебный яд желаний,
Тебя преследуют мечты:
Везде воображаешь ты
Приюты счастливых свиданий;
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой.
Всё успокоилось: в гостиной
Храпит тяжелый Пустяков
С своей тяжелой половиной.
Гвоздин, Буянов, Петушков
И Флянов, не совсем здоровый,
На стульях улеглись в столовой,
А на полу мосье Трике,
В фуфайке, в старом колпаке.
Девицы в комнатах Татьяны
И Ольги все объяты сном.
Одна, печальна под окном
Озарена лучом Дианы,
Татьяна бедная не спит
И в поле
темное глядит.
Но уж
темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень — Орфей.
Не внемля критике суровой,
Он вечно тот же, вечно новый,
Он звуки льет — они кипят,
Они текут, они горят,
Как поцелуи молодые,
Все в неге, в пламени любви,
Как зашипевшего аи
Струя и брызги золотые…
Но, господа, позволено ль
С вином равнять do-re-mi-sol?
И ныне музу я впервые
На светский раут привожу;
На прелести ее степные
С ревнивой робостью гляжу.
Сквозь тесный ряд аристократов,
Военных франтов, дипломатов
И гордых дам она скользит;
Вот села тихо и глядит,
Любуясь шумной теснотою,
Мельканьем платьев и речей,
Явленьем медленным гостей
Перед хозяйкой молодою,
И
темной рамою мужчин
Вкруг дам, как около картин.
И что ж? Глаза его читали,
Но мысли были далеко;
Мечты, желания, печали
Теснились в душу глубоко.
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублен.
То были тайные преданья
Сердечной,
темной старины,
Ни
с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль длинной сказки вздор живой,
Иль письма девы молодой.
Когда мы проходили по коридору, мимо
темного чулана под лестницей, я взглянул на него и подумал: «Что бы это было за счастие, если бы можно было весь век прожить
с ней в этом
темном чулане! и чтобы никто не знал, что мы там живем».
Чувство умиления,
с которым я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство мое было насыщено, а во-вторых, потому, что я отсидел себе ноги, сидя на одном месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади меня в
темном чулане. Кто-то взял меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку.
Я стал смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой ржи, на
темный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь
с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик
с нами едет; и еще лицо мое не просохло от слез, как мысли мои были далеко от матери,
с которой я расстался, может быть, навсегда.
Он слышал только, как чудные уста обдавали его благовонной теплотой своего дыханья, как слезы ее текли ручьями к нему на лицо и спустившиеся все
с головы пахучие ее волосы опутали его всего своим
темным и блистающим шелком.
Окно
с цветными стеклами, бывшее над алтарем, озарилося розовым румянцем утра, и упали от него на пол голубые, желтые и других цветов кружки света, осветившие внезапно
темную церковь.
Они вступили в коридор, узкий и
темный, который опять привел их в такую же залу
с маленькими окошками вверху.
Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще сидел в той же малоудобной позе. Все спало на девушке: спали
темные волосы, спало платье и складки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось, задремала в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его теплую подмывающую волну и уплыл
с ней. Давно уже Летика кричал: «Капитан, где вы?» — но капитан не слышал его.
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный ряд
темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся
с береговых холмов в пустоту горизонта, делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились
с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.
Меж тем на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червем,
с сбитым дном, открывшим столетнюю
темную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым стаканом, в песне золотых труб, святое вино.