Неточные совпадения
Красивый старик с черной с проседью бородой и густыми серебряными волосами неподвижно стоял, держа чашку с медом, ласково и спокойно с высоты своего
роста глядя на господ, очевидно ничего не
понимая и не желая
понимать.
Из нее вышел человек среднего
роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не
понимаю, как она не потонула.
— Мне кажется, что появился новый тип русского бунтаря, — бунтарь из страха пред революцией. Я таких фокусников видел. Они органически не способны идти за «Искрой», то есть, определеннее говоря, — за Лениным, но они, видя
рост классового сознания рабочих,
понимая неизбежность революции, заставляют себя верить Бернштейну…
— Ага, — оживленно воскликнул Бердников. — Да, да, она скупа, она жадная! В делах она — палач. Умная. Грубейший мужицкий ум, наряженный в книжные одежки. Мне — она — враг, — сказал он в три удара, трижды шлепнув ладонью по своему колену. —
Росту промышленности русской — тоже враг. Варягов зовет —
понимаете? Продает англичанам огромное дело. Ростовщица. У нее в Москве подручный есть, какой-то хлыст или скопец, дисконтом векселей занимается на ее деньги, хитрейший грабитель! Раб ее, сукин сын…
Заучите его изречения наизусть; при дальнейшем ходе Вашего духовного
роста Вы
поймете всю глубину их внутреннего смысла.
Она была темноволосая, небольшого
роста, крепкого, но нервного, трепетного сложения, что следует
понимать в смысле порывистости движений.
— Григорий Литвинов, рубашка-парень, русская душа, рекомендую, — воскликнул Бамбаев, подводя Литвинова к человеку небольшого
роста и помещичьего склада, с расстегнутым воротом, в куцей куртке, серых утренних панталонах и в туфлях, стоявшему посреди светлой, отлично убранной комнаты, — а это, — прибавил он, обращаясь к Литвинову, — это он, тот самый,
понимаешь? Ну, Губарев, одним словом.
Но лица этих людей Фома видел, как сквозь туман, и слова их не задевали его сердца. В нем, из глубины его души, росло какое-то большое, горькое чувство; он следил за его
ростом и хотя еще не
понимал его, но уже ощущал что-то тоскливое, что-то унизительное…
При моем большом
росте и крепком сложении мне приходилось есть вообще мало, и потому главным чувством моим в течение дня был голод, и потому, быть может, я отлично
понимал, почему такое множество людей работает только для куска хлеба и может говорить только о харчах.
— Ах, и ты тоже Санди? Ну, милочка, какой же ты хороший, ревунок мой. Послужи, послужи девушке! Ступайте с ней. Ступай, Молли. Он твоего
роста. Ты дашь ему юбку и — ну, скажем, платьишко, чтобы закутать то место, где лет через десять вырастет борода. Юбку дашь приметную, такую, в какой тебя видали и помнят.
Поняла? Ступай, скройся и переряди человека, который сам сказал, что его зовут Санди. Ему будет дверь, тебе окно. Все!
Я посмотрел на Фустова, как бы желая окончательно добиться от него, что заставляло его посещать подобных людей… Но в эту минуту вошла в комнату девушка высокого
роста в черном платье, та старшая дочь г. Ратча, о которой упоминал Фустов… Я
понял причину частых посещений моего приятеля.
Но я радостно
понял, что недоступность цели есть источник бесконечного
роста духа моего и великих красот мирских, а в бесконечности этой — бесчисленность восторгов для живой души человеческой.
Из пяти женщин, живших с Голованом, три были его сестры, одна мать, а пятая называлась Павла, или, иногда, Павлагеюшка. Но чаще ее называли «Голованов грех». Так я привык слышать с детства, когда еще даже и не
понимал значения этого намека. Для меня эта Павла была просто очень ласковою женщиною, и я как сейчас помню ее высокий
рост, бледное лицо с ярко-алыми пятнами на щеках и удивительной черноты и правильности бровями.
— Пустое затеяно! — говорил бондарь, вытягиваясь во весь
рост. — Ты
пойми, слобожанин, что нам с того, коли где-то, за тысячу верст, некакие люди — ну, скажем, пускай умные — сядут про наши дела говорить? Чего издали увидят? Нет, ты мне тут вот, на месте дай права! Дома мне их дай, чтоб я вору, голове Сухобаеву, по всем законам сопротивляться мог, чтоб он меня окладом не душил, — вот чего мне позволь! А что на краю земли-то — нас не касаемо!
Между тем как он с любопытством все рассматривал, отворилась боковая дверь, прежде им не замеченная, и вошло множество маленьких людей,
ростом не более как с пол-аршина, в нарядных разноцветных платьях. Вид их был важен: иные по одеянию казались военными, другие — гражданскими чиновниками. На всех были круглые с перьями шляпы наподобие испанских. Они не замечали Алеши, прохаживались чинно по комнатам и громко между собою говорили, но он не мог
понять, что они говорили.
Как мы уже видели, Николай
Ростов отзывается о сестре: «Наташа уморительна. Чуть дело до рассуждений, у ней своих слов нет, — она так словами Пьера и говорит». Сам Толстой отмечает, что умственным, отвлеченным делам мужа Наташа приписывала огромную важность, не
понимая их. Значит ли это, что связь между Наташей и Пьером — исключительно лишь животная, что при телесной близости между ними — полная духовная разъединенность и непонимание?
Было противно, что он уже презирал будущих детей. Было противно, что он не чувствовал и не
понимал всей прелести одухотворенного образа Таисии и непременно хотел Екатерину Великую, как и несчастный папа. Он и
ростом был ниже Елены Дмитриевны, но даже этого не
понимал, ничего не
понимал!
Безбожна и демонична всякая попытка
понять творчество как создание новых живых существ, а не как прирост энергии, не как
рост и восхождение сотворенных Богом.
Понимаешь ты, дылда в сажень
ростом, идет — пол дрожит, хватит кулачищем по спине — дух вон!
Ростов вспыхнул,
поняв это.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест,
понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем,
Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей-то знакомый голос окликнул его и чья-то рука остановила его.
На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог
понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома?
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, чтó делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни
понять, ни разобрать из того, чтó делалось: двигались там в дыму какие-то люди, двигались и спереди и сзади какие-то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было
понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого-нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно-оживленные глаза Наташи,
Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он
понимал и не удивлялся этому.
Как не
понимать: не только
Ростов, но и Наташа
поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна.
Кроме большого
роста и толщины, кроме странного мрачно-сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не
понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек.
Денисов остановился, подумал и, видимо
поняв то, на что́ намекал
Ростов, схватил его за руку.
Ростов всё думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, и никак не мог
понять чего-то.
— Нет, я очень
понимаю, — отвечал
Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.