Неточные совпадения
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные, чего говорить, характерные, а только они тебя любят пуще
родного детища… Верно тебе говорю!.. Может, слез об тебе было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так и по ночам о тебе все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике
дедушке. Тоже и ты их любишь всех, Бахаревых-то, а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с
дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда.
Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Обыкновенно дня за два Настасья объезжала
родных и объявляла, что папенька Павел Борисыч тогда-то просит чаю откушать. Разумеется, об отказе не могло быть и речи. На зов являлись не только главы семей, но и подростки, и в назначенный день, около шести часов, у подъезда дома
дедушки уже стояла порядочная вереница экипажей.
Родных он чуждался; к отцу ездил только по большим праздникам, причем
дедушка неизменно дарил ему красную ассигнацию; с сестрами совсем не виделся и только с младшим братом, Григорием, поддерживал кой-какие сношения, но и то как будто исподтишка.
Платил ли ему что-нибудь
дедушка за его послуги — неизвестно; но многие из
родных полагали, что в их отношениях скрывалась какая-то тайна, в которую никто проникнуть не мог.
Кроме того, во время учебного семестра, покуда
родные еще не съезжались из деревень,
дедушка по очереди брал в праздничные дни одного из внуков, но последние охотнее сидели с Настасьей, нежели с ним, так что присутствие их нимало не нарушало его всегдашнего одиночества.
Но
дедушка возразил, и как будто с сердцем, что это все пустяки, что ведь дети не чужие и что кому же, как не
родной бабушке и тетке, присмотреть за ними.
Арина Васильевна, несмотря на грозное положение головы моего
дедушки, забыв и не понимая, что сама подстрекнула старика не согласиться на женитьбу сына, громко завопила: «Батюшка Степан Михайлович! сжалься, не погуби
родного своего детища, ведь он у нас один и есть; позволь жениться Алеше!
Не утаивая ничего, с рыданиями, бабушка Татьяна рассказала Фене про свой страшный грех с
дедушкой Поликарпом Семенычем, а также и про Зотушку, который приходится Фене
родным дядей.
— Так-то, так! Я и сам об этом думаю:
родня немалая; когда у моей бабки кокошник горел, его
дедушка пришел да руки погрел… Эх ты, сердечная! — прибавил, смеясь, рыбак. — Сватьев не оберешься, свояков не огребешься — мало ли на свете всякой шушеры! Всех их в дом пущать — жирно будет!
— Ну да, видно, за
родным… Я не о том речь повел: недаром, говорю, он так-то приглядывает за мной — как только пошел куда, так во все глаза на меня и смотрит, не иду ли к вам на озеро. Когда надобность до
дедушки Кондратия, посылает кажинный раз Ванюшку… Сдается мне, делает он это неспроста. Думается мне: не на тебя ли старый позарился… Знамо, не за себя хлопочет…
Дедушка Кондратий также был, по разумению Гришки, виновен во многом: зачем, вместо того чтобы гонять каждый раз приемыша из дому, зачем ласкал он его — ласкал и принимал как
родного сына?..
Высокий, седой, сухопарый,
Без шапки, недвижно-немой,
Как памятник,
дедушка старый
Стоял на могиле
родной!
К приезду
дедушки в дом съезжались ближайшие
родные: два его племянника Петр и Иван Неофитовичи и
родная племянница Анна Неофитовна. Любовь Неофитовна, по отдаленности места жительства, приезжала только крестить моих братьев и сестер вместе с дядею Петром Неофитовичем.
У Веры никого не было
родных, кроме
дедушки и тети; мать умерла уже давно, отец, инженер, умер три месяца назад в Казани, проездом из Сибири.
Дедушка был с большой седой бородой, толстый, красный, с одышкой, и ходил, выпятив вперед живот и опираясь на палку. Тетя, дама лет сорока двух, одетая в модное платье с высокими рукавами, сильно стянутая в талии, очевидно, молодилась и еще хотела нравиться; ходила она мелкими шагами, и у нее при этом вздрагивала спина.
— Ладно ль так-то будет,
дедушка?.. Услышим ли,
родной?.. Мне бы хоть не самой, а вот племяненке услыхать — грамотная ведь… — хныкала пожилая худощавая женщина, держа за рукав курносую девку с широко расплывшимся лицом и заспанными глазами.
— Слышу,
дедушка, слышу,
родной… Слышь, Дарёнка, голым ухом к земле-то приткнись, ничего не клади под голову.
«
Дедушка, — говорят, — где,
родной, побывал?..
«Как жаль, что папа назначил меня под опеку незнакомой и чужой мне бабушки, хотя ему она была
родной теткой, а не отдал в руки милого
дедушки Магомета!» — предчувствуя недоброе, думала я.
Да, да, конечно, иначе и быть не могло. Я все равно не пережила бы того позора, который ожидал меня завтра… А там, на Кавказе, радость жизни под
родным небом, под кровом
дедушки Магомета! Здесь мне некого было жалеть, кроме Люды. Но с ней я надеялась объясниться после. Она поймет, наконец, что я не могла поступить иначе. Я ей все расскажу там… после… на Кавказе и вымолю прощение… А теперь туда… скорее… к Андро, на свободу!
Он был не
родной нам
дедушка, а папин дядя, брат его отца.
По отдельным, случайно вырывавшимся у отца признаниям я заключаю, что жилось ему там очень несладко; жена
дедушки, Елизавета Богдановна, была с самым бешеным характером; двух
родных своих сыновей, сверстников отца, баловала, моего же отца жестоко притесняла, — привязывала, в виде наказания, к ножке стола и т. п.
— Это от бабушки, от
дедушки… — говорила она. — Из деревни… Царица небесная, святители-угодники. Там теперь снегу навалило под крыши… деревья белые-белые. Ребятки на махоньких саночках… И
дедушка лысенький на печке… и собачка желтенькая… Голубчики мои
родные!
— А пилини, ли,
родной… Пойдет, бывало, мужик в лес, свалит ельнику, сколько ему надо, да, сваливши деревья, корни-то выроет, а потом все и спалит. А чтоб землю-то получше разрыхлить, по весне-то на огнище репы насеет. А к третьему Спасу [Шестнадцатое августа.] хлебцем засеет. Землица-то божья безо всякого удобренья такой урожай даст, что господа только благодарить… Сам-восемь, сам-десять урожай-от бывал. А теперь не то, — с глубоким вздохом прибавил
дедушка, — теперь не велят кулижек палить.