Неточные совпадения
И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так знал Константин, он, опять оглядывая всех, стал
рассказывать брату историю Крицкого: как его выгнали из университета зa то, что он завел общество вспоможения бедным студентам и воскресные
школы, и как потом он поступил
в народную
школу учителем, и как его оттуда также выгнали, и как потом судили за что-то.
Этот парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно было думать, что он рисуется своей грубостью и желает быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал
рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три минуты, демонстративно уходил. Лидия написала отцу, что она из Крыма проедет
в Москву и что снова решила поступить
в театральную
школу. А во втором, коротеньком письме Климу она сообщила, что Алина, порвав с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
В этом отеческом тоне он долго
рассказывал о деятельности крестьянского банка, переселенческого управления, церковноприходских
школ, о росте промышленности, требующей все более рабочих рук, о том, что правительство должно вмешаться
в отношения работодателей и рабочих; вот оно уже сократило рабочий день, ввело фабрично-заводскую инспекцию,
в проекте больничные и страховые кассы.
Она
рассказала, что
в юности дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его с отцом, богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после смерти отца затеял антрепризу
в провинции. Разорился и даже сидел
в тюрьме за долги. Потом режиссировал
в частных театрах, женился на богатой вдове, она умерла, оставив все имущество Варваре, ее дочери. Теперь дядя Хрисанф живет с падчерицей, преподавая
в частной театральной
школе декламацию.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто все люди вокруг были ее добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой, дорогою она
рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем
в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной
школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
Алексей Гогин тоже пробовал шутить, но как-то неудачно, по обязанности веселого человека; его сестра, преподававшая
в воскресной
школе, нервничая,
рассказывала...
«Эту
школа испортила больше, чем Лидию», — подумал Клим. Мать, выпив чашку чая, незаметно ушла. Лидия слушала сочный голос подруги, улыбаясь едва заметной улыбкой тонких губ, должно быть, очень жгучих. Алина смешно
рассказывала драматический роман какой-то гимназистки, которая влюбилась
в интеллигентного переплетчика.
Затем он вспомнил, что
в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть
в городе музыкальную
школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти
в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он
расскажет ей роман с Нехаевой; об этом лучше всего
рассказать в комическом тоне.
В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него
в разговоре с бароном слова два о
школах живописи — опять ему работа на неделю; читать,
рассказывать; да потом еще поехали
в Эрмитаж: и там еще он должен был делом подтверждать ей прочитанное.
Просто, реально и тепло автор
рассказывал, как Фомка из Сандомира пробивал себе трудную дорогу
в жизни, как он нанялся
в услужение к учителю
в монастырской
школе, как потом получил позволение учиться с другими учениками, продолжая чистить сапоги и убирать комнату учителя, как сначала над ним смеялись гордые паничи и как он шаг за шагом обгонял их и первым кончил
школу.
Вот огромный Петров, точно падающая башня, вот даже Лемпи, без коньков, весь красный от мороза,
рассказывает, как они бегали на коньках
в школе Песталоцци.
Несколько дней я не ходил
в школу, а за это время вотчим, должно быть,
рассказал о подвиге моем сослуживцам, те — своим детям, один из них принес эту историю
в школу, и, когда я пришел учиться, меня встретили новой кличкой — вор. Коротко и ясно, но — неправильно: ведь я не скрыл, что рубль взят мною. Попытался объяснить это — мне не поверили, тогда я ушел домой и сказал матери, что
в школу не пойду больше.
Что такая книга существует, я узнал незадолго перед этим
в школе:
в морозный день, во время перемены, я
рассказывал мальчикам сказку, вдруг один из них презрительно заметил...
— У нас нынче
в школах только завоеваниямучат. Молодые люди о полезных занятиях и думать не хотят; всё — «Wacht am Rhein» да «Kriegers Morgenlied» [«Стражу на Рейне», «Утреннюю песню воина» (нем.)] распевают! Что из этого будет — один бог знает! —
рассказывает третий немец.
Она
рассказала мне между прочим, что их брат Степан, которого они звали Этьен и которого года два тому назад отдали
в Юнкерскую
школу, был уже произведен
в офицеры.
И Кириллов долго и подробно
рассказывал о школьной сети, то есть о разделении уезда на такие мелкие участки, со
школою в каждом, чтобы из каждого селения
школа была недалеко. Передонов ничего не понимал и запутывался тугими мыслями
в словесных петлях сети, которую бойко и ловко плел перед ним Кириллов.
И я с жаром начал говорить о том, что
в самом падшем создании могут еще сохраниться высочайшие человеческие чувства; что неисследима глубина души человеческой; что нельзя презирать падших, а, напротив, должно отыскивать и восстановлять; что неверна общепринятая мерка добра и нравственности и проч. и проч., — словом, я воспламенился и
рассказал даже о натуральной
школе;
в заключение же прочел стихи...
От вокзала до Которосли, до Американского моста, как тогда мост этот назывался, расстояние большое, а на середине пути стоит ряд одноэтажных, казарменного типа, зданий — это военная прогимназия, переделанная из
школы военных кантонистов, о воспитании которых
в полку нам еще капитан Ярилов
рассказывал.
По небу весело бежали далекие облачка; солнце точно смеялось и все кругом топило своим животворящим светом, заставлявшим подниматься кверху каждую былинку; Мухоедов целую дорогу был необыкновенно весел: пел,
рассказывал анекдоты,
в лицах изображал Муфеля, «сестер», Фатевну — словом, дурачился, как школьник, убежавший из
школы.
Кончил я
школу на тринадцатом году; задумался Ларион, что ему дальше делать со мной? Бывало, плывём мы с ним
в лодке, я — на вёслах, а он — на руле, и водит он меня
в мыслях своих по всем тропам судьбы человеческой,
рассказывает разные планы жизни.
Утром домине приступил прослушивать уроки панычей до выхода
в школы. Как братья училися и как вели себя — я
рассказывать в особенности не буду: я знаю себя только. Дошла очередь до моего урока. Я ни
в зуб не знал ничего. И мог ли я что-нибудь выучить из урока, когда он был по-латыни? Домине же Галушкинский нас не учил буквам и складам латинским, а шагнул вперед по верхам, заставляя затверживать по слуху. Моего же урока даже никто и не прочел для меня, и потому из него я не знал ни словечка.
Однажды я осматривал ремесленную
школу в N. Моим чичероне был знакомый человек, один из основателей её. Он водил меня по образцово устроенной
школе и
рассказывал...
С нашей точки зрения, понятия годятся только для того, чтобы с возможной точностью описать,
рассказать содержание той мистической интуиции,
в которой непосредственно открывается каждому,
в меру его духа, софийность мира [Аргументами трансцендентально-спекулятивными нельзя снять интуитивно данную проблему софийности мира и разъяснить ее
в духе гносеологического формализма (посягательство к чему и делает над платонизмом Марбургская
школа).
Мне
рассказывал покойный Павел Васильев (уже
в начале 60-х годов,
в Петербурге), что когда он, учеником театральной
школы, стоял за кулисой, близко к сцене, то ему явственно было слышно, что у Щепкина
в знаменитом возгласе: «Дочь!
И вообще было немало выступлений врачей
в защиту «Записок», Молодые врачи помещали
в общих газетах письма, где
рассказывали, с какою слабою практическою подготовкою выпускает молодых врачей
школа.
В Россию Толстой возвращается
в апреле 1861 года,
в самый разгар радостного возбуждения и надежд, охвативших русское общество после манифеста 19 февраля об освобождении крестьян Толстой
рассказывает: «что касается до моего отношения тогда к возбужденному состоянию общества, то должен сказать (и это моя хорошая или дурная черта, но всегда мне бывшая свойственной), что я всегда противился невольно влияниям извне, эпидемическим, и что, если я тогда был возбужден и радостен, то своими особенными, личными, внутренними мотивами — теми, которые привели меня к
школе и общению с народом».
Под сенью Кавказа садил он виноград,
в степях полуденной России — сосновые и дубовые леса, открывал порт на Бельте, заботился о привозе пива для своего погреба, строил флот, заводил ассамблеи и училища, рубил длинные полы у кафтанов, комплектовал полки, потому что, как он говорил, при военной
школе много учеников умирает, а не добро голову чесать, когда зубья выломаны из гребня; шутил,
рассказывал о своих любовных похождениях и часто, очень часто упоминал о какой-то таинственной Катеньке; все это говорил Петр под сильным дождем, готовясь на штурм неприятельских кораблей, как будто на пирушку!
Мне
в прошлом году
рассказывал Кучкин: хорошенькая эта немочка, которая танцует
в Фиаметте, прямо из
школы,
в день выпуска, отправилась с конногвардейцем князем Вельским
в Малую Морскую, где он ей отделал бельэтаж. Девчонка шестнадцати лет!
Доктор непрерывно курил и пил стакан за стаканом очень крепкий чай. Марья Сергеевна
рассказывала о прошлом времени, о работе на голоде и холере, о своих занятиях
в воскресной
школе. И лицо ее все больше светлело и молодело. Выражения переставали быть шаблонными.