И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь
радостный гул слышишь ее тоскливый, безнадежный призыв: певца! певца!
В стране, где долго, долго брани
Ужасный гул не умолкал,
Где повелительные грани
Стамбулу русский указал,
Где старый наш орел двуглавый
Еще шумит минувшей славой,
Встречал я посреди степей
Над рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен
радостные гулы —
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.
Неточные совпадения
Он ударил своей умелой рукой по клавишам, подражая праздничному колокольному трезвону. Иллюзия была полная. Аккорд из нескольких невысоких тонов составлял как бы фон поглубже, а на нем выделялись, прыгая и колеблясь, высшие ноты, более подвижные и яркие. В общем это был именно тот высокий и возбужденно-радостный
гул, который заполняет собою праздничный воздух.
Когда же вся толпа скрылась за оградой сада и
гул голосов затих, и босая Маланья, прислуживавшая им девка, с выпяченными глазами прибежала с известием, точно это было что-то
радостное, что Петра Николаича убили и бросили в овраге, из-за первого чувства ужаса стало выделяться другое: чувство радости освобождения от деспота с закрытыми черными очками глазами, которые 19 лет держали ее в рабстве.
Ну дай вам бог, дай бог!» Когда же молодая, переодевшись в пышное городское платье, вышла садиться в карету, то в народе поднялся такой
гул восторга и
радостных похвал, что даже лошади перепугались.
Вдруг пронесся по улице громкий
гул; конский топот, песни, дикие восклицания, буйный свист огласили окрестность; толпа пьяных всадников, при
радостных криках всего селения, промчалась вихрем по улице, спешилась у церковного погоста и окружила дом священника.
Так неугомонная волна день и ночь без устали хлещет и лижет гранитный берег: то старается вспрыгнуть на него, то снизу подмыть и опрокинуть; долго она трудится напрасно, каждый раз отброшена в дальнее море… но ничто ее не может успокоить: и вот проходят годы, и подмытая скала срывается с берега и с
гулом погружается в бездну, и
радостные волны пляшут и шумят над ее могилой.
Но она уже и не плакала больше… Она смеялась. Подняв залитое слезами личико, Гуль-Гуль сияла теперь
радостной, гордой улыбкой.
— Душечка моя! Гуль-Гуль, красавица! — в тон ей отвечаю я, мы целуемся и смотрим друг на друга счастливыми,
радостными глазами.
Стояла чудная теплая ночь. В городе царствовала какая-то торжественная тишина, изредка прерываемая отдаленным стуком экипажа. На улицах было пусто — все были в церквах. Но чу… раздался звон колокола, сперва в одном месте, затем, как эхо, в нескольких других и, наконец, в воздухе повис, как бы шедший сверху, какой-то
радостный, до сердца проникающий
гул — это звонили к обедне… Сергей Прохорович, с удовольствием вдыхавший в себя мягкую свежесть теплой ночи, перекрестился…