Неточные совпадения
Бобчинский. Ничего, ничего-с, без всякого-с помешательства, только сверх носа небольшая нашлепка! Я забегу
к Христиану Ивановичу: у него-с есть пластырь такой, так вот оно и
пройдет.
Добчинский. Марья Антоновна! (Подходит
к ручке.)Честь имею поздравить. Вы будете в большом, большом счастии, в золотом платье
ходить и деликатные разные супы кушать; очень забавно будете проводить время.
Городничий. Нет, нет; позвольте уж мне самому. Бывали трудные случаи в жизни,
сходили, еще даже и спасибо получал. Авось бог вынесет и теперь. (Обращаясь
к Бобчинскому.)Вы говорите, он молодой человек?
Идите вы
к чиновнику,
К вельможному боярину,
Идите вы
к царю,
А женщин вы не трогайте, —
Вот Бог! ни с чем
проходитеДо гробовой доски!
Я сам уж в той губернии
Давненько не бывал,
А про Ермилу слыхивал,
Народ им не бахвалится,
Сходите вы
к нему.
Ни конному проехать
к нам,
Ни пешему
пройти!
Г-жа Простакова (
к гостям). Одна моя забота, одна моя отрада — Митрофанушка. Мой век
проходит. Его готовлю в люди.
Для грамоты
ходит к нему дьячок от Покрова, Кутейкин.
Ходя по улицам с опущенными глазами, благоговейно приближаясь
к папертям, они как бы говорили смердам:"Смотрите! и мы не гнушаемся общения с вами!", но, в сущности, мысль их блуждала далече.
Бригадир
ходил в мундире по городу и строго-настрого приказывал, чтоб людей, имеющих «унылый вид», забирали на съезжую и представляли
к нему.
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал
ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели в оба, и
к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну как, братцы, нас за это не похвалят!»
Читая эти письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность
к апатии, с другой, страх чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут
ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ будет назначен Парамоша.
Человек приходит
к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и начинает сознавать, что вот это и есть тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно для него самого,
проходит через всю его жизнь.
— Знаю я одного человечка, — обратился он
к глуповцам, — не
к нему ли нам наперед поклониться
сходить?
«Неужели я могу
сойти туда на лед, подойти
к ней?» подумал он.
Пройдя еще один ряд, он хотел опять заходить, но Тит остановился и, подойдя
к старику, что-то тихо сказал ему. Они оба поглядели на солнце. «О чем это они говорят и отчего он не заходит ряд?» подумал Левин, не догадываясь, что мужики не переставая косили уже не менее четырех часов, и им пора завтракать.
— Нет, я думаю, княгиня устала, и лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей
пройти до конного завода, где Свияжский хотел видеть нового жеребца. — Вы подите, а я провожу княгиню домой, и мы поговорим, — сказал он, — если вам приятно, — обратился он
к ней.
Вронский снял с своей головы мягкую с большими полями шляпу и отер платком потный лоб и отпущенные до половины ушей волосы, зачесанные назад и закрывавшие его лысину. И, взглянув рассеянно на стоявшего еще и приглядывавшегося
к нему господина, он хотел
пройти.
— А ты очень испугался? — сказала она. — И я тоже, но мне теперь больше страшно, как уж
прошло. Я пойду посмотреть дуб. А как мил Катавасов! Да и вообще целый день было так приятно. И ты с Сергеем Иванычем так хорош, когда ты захочешь… Ну, иди
к ним. А то после ванны здесь всегда жарко и пар…
— Когда найдено было электричество, — быстро перебил Левин, — то было только открыто явление, и неизвестно было, откуда оно происходит и что оно производит, и века
прошли прежде, чем подумали о приложении его. Спириты же, напротив, начали с того, что столики им пишут и духи
к ним приходят, а потом уже стали говорить, что это есть сила неизвестная.
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась
к нему княгиня Мягкая. — Но дело в том, что Анну я вам не отдам. Она такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены в нее и как тени
ходят за ней?
Расспросив подробности, которые знала княгиня о просившемся молодом человеке, Сергей Иванович,
пройдя в первый класс, написал записку
к тому, от кого это зависело, и передал княгине.
— Поди, поди
к Mariette, — сказала она Сереже, вышедшему было за ней, и стала
ходить по соломенному ковру террасы. «Неужели они не простят меня, не поймут, как это всё не могло быть иначе?» сказала она себе.
— Займитесь им! — крикнул Яшвину полковой командир, указывая на Вронского, и
сошел вниз
к солдатам.
Подъехав
к серьезному болоту, главной цели поездки, Левин невольно подумывал о том, как бы ему избавиться от Васеньки и
ходить без помехи. Степан Аркадьич, очевидно, желал того же, и на его лице Левин видел выражение озабоченности, которое всегда бывает у настоящего охотника пред началом охоты, и некоторой свойственной ему добродушной хитрости.
— О, нет! — как будто с трудом понимая, — сказал Вронский. — Если вам всё равно, то будемте
ходить. В вагонах такая духота. Письмо? Нет, благодарю вас; для того чтоб умереть, не нужно рекомендаций. Нешто
к Туркам… — сказал он, улыбнувшись одним ртом. Глаза продолжали иметь сердито-страдающее выражение.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях
к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и
ходили верст за сорок
к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он народ.
Никогда еще не
проходило дня в ссоре. Нынче это было в первый раз. И это была не ссора. Это было очевидное признание в совершенном охлаждении. Разве можно было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда входил в комнату за аттестатом? Посмотреть на нее, видеть, что сердце ее разрывается от отчаяния, и
пройти молча с этим равнодушно-спокойным лицом? Он не то что охладел
к ней, но он ненавидел ее, потому что любил другую женщину, — это было ясно.
Но
прошло три месяца, и он не стал
к этому равнодушен, и ему так же, как и в первые дни, было больно вспоминать об этом.
Всё, что она видела, подъезжая
к дому и
проходя через него, и теперь в своей комнате, всё производило в ней впечатление изобилия и щегольства и той новой европейской роскоши, про которые она читала только в английских романах, но никогда не видала еще в России и в деревне.
В то время как она отходила
к большим часам, чтобы проверить свои, кто-то подъехал. Взглянув из окна, она увидала его коляску. Но никто не шел на лестницу, и внизу слышны были голоса. Это был посланный, вернувшийся в коляске. Она
сошла к нему.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске
к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было
ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
— Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Это бывает со мной. Мне всё хочется плакать. Это очень. глупо, но это
проходит, — сказала быстро Анна и нагнула покрасневшее лицо
к игрушечному мешочку, в который она укладывала ночной чепчик и батистовые платки. Глаза ее особенно блестели и беспрестанно подергивались слезами. — Так мне из Петербурга не хотелось уезжать, а теперь отсюда не хочется.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже
сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате, говоря о разных пустяках и не будучи в силах спросить, что хотел.
Это было и
пройдет», говорила она, чувствуя, что слезы радости возвращения
к жизни текли по ее щекам.
Проходя в первый раз мимо отделения Вронского, он заметил, что окно было задернуто. Но
проходя в другой раз, он увидал у окна старую графиню. Она подозвала
к себе Кознышева.
— Я послала
к мама. А ты поезжай скорей за Лизаветой Петровной… Костя!… Ничего,
прошло.
— Пойдёшь
ходить, ну, подойдешь
к лавочке, просят купить: «Эрлаухт, эксцеленц, дурхлаухт». [«Ваше сиятельство, ваше превосходительство, ваша светлость».] Ну, уж как скажут: «Дурхлаухт», уж я и не могу: десяти талеров и нет.
Сначала княгиня замечала только, что Кити находится под сильным влиянием своего engouement, как она называла,
к госпоже Шталь и в особенности
к Вареньке. Она видела, что Кити не только подражает Вареньке в её деятельности, но невольно подражает ей в её манере
ходить, говорить и мигать глазами. Но потом княгиня заметила, что в дочери, независимо от этого очарования, совершается какой-то серьезный душевный переворот.
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее от пота, липло
к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во рту была горечь, в носу запах пороха и ржавчины, в ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё
ходил и стрелял.
— Я полагаю, что основания такого взгляда лежат в самой сущности вещей, — сказал он и хотел
пройти в гостиную; но тут вдруг неожиданно заговорил Туровцын, обращаясь
к Алексею Александровичу.
Левин ничего не ответил. Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет жену, но теперь, дав себе отчет в том чувстве, которое он испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не
ходила к больному. «За что ей мучаться, как я?» подумал он.
Приехав
к месту своего служения, Степан Аркадьич, провожаемый почтительным швейцаром с портфелем,
прошел в свой маленький кабинет, надел мундир и вошел в присутствие.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда
прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем.
Пройдет время, и я буду
к этому равнодушен».
Вернувшись домой, он внимательно осмотрел вешалку и, заметив, что военного пальто не было, по обыкновению
прошел к себе.
Степан Аркадьич поспешно, как всегда,
прошел к своему месту, пожал руки членам и сел.
Облонский снял пальто и со шляпой набекрень
прошел в столовую, отдавая приказания липнувшим
к нему Татарам во фраках и с салфетками.
Левин же между тем в панталонах, но без жилета и фрака
ходил взад и вперед по своему нумеру, беспрестанно высовываясь в дверь и оглядывая коридор. Но в коридоре не видно было того, кого он ожидал, и он, с отчаянием возвращаясь и взмахивая руками, относился
к спокойно курившему Степану Аркадьичу.
Он
сошел вниз, но не успел еще выйти из кабинета, как услыхал знакомые шаги жены, неосторожно быстро идущей
к нему.
Вронский не слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но не знал что. Досада на нее за то, что она ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью
к ней за ее страдания, волновали его. Он
сошел вниз в партер и направился прямо
к бенуару Анны. У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею...