Неточные совпадения
Это
прозвучало так обиженно, как будто было сказано не ею. Она ушла, оставив его
в пустой, неприбранной комнате,
в тишине, почти не нарушаемой робким шорохом дождя. Внезапное решение Лидии уехать, а особенно ее испуг
в ответ на вопрос о женитьбе так обескуражили Клима, что он даже не сразу обиделся. И лишь посидев минуту-две
в состоянии подавленности, сорвал очки с носа и, до боли крепко пощипывая усы, начал шагать по комнате, возмущенно соображая...
Варвара как-то тяжело, неумело улеглась спиною к нему; он погасил свечу и тоже лег, ожидая, что еще скажет она, и готовясь наговорить ей очень много обидной правды.
В темноте под потолком медленно вращались какие-то дымные пятна, круги. Ждать пришлось долго, прежде чем
в тишине прозвучали тихие слова...
Клим чувствовал, что
в тишине, над беззвучным движением темной воды, слова его
звучат внушительно.
Слушали его очень внимательно. Комната, где дышало не менее полусотни человек, наполнялась теплой духотой. Самгин невольно согнулся, наклонил голову, когда
в тишине прозвучал знакомый голос Кутузова...
В тишине комнаты успокоительно
звучал грудной голос женщины, она, явно стараясь развлечь его, говорила о пустяках, жаловалась, что окна квартиры выходят на двор и перед ними — стена.
«Невежливо, что я не простился с ними», — напомнил себе Самгин и быстро пошел назад. Ему уже показалось, что он спустился ниже дома, где Алина и ее друзья, но за решеткой сада, за плотной стеной кустарника,
в тишине четко
прозвучал голос Макарова...
Самгин, протирая очки, осматривался: маленькая, без окон, комната, похожая на приемную дантиста, обставленная мягкой мебелью
в чехлах серой парусины, посредине — круглый стол, на столе — альбомы, на стенах — серые квадраты гравюр. Сквозь драпри цвета бордо на дверях
в соседнее помещение
в комнату втекает красноватый сумрак и запах духов, и где-то далеко,
в тишине звучит приглушенный голос Бердникова...
Его вопросы тотчас оборвали спор,
в тишине внятно и насмешливо
прозвучал только один негромкий голос...
Он помнил эту команду с детства, когда она раздавалась
в тишине провинциального города уверенно и властно, хотя долетала издали, с поля. Здесь,
в городе, который командует всеми силами огромной страны, жизнью полутораста миллионов людей, возглас этот
звучал раздраженно и безнадежно или уныло и бессильно, как просьба или же точно крик отчаяния.
Тут Самгин услыхал, что шум рассеялся, разбежался по углам, уступив место одному мощному и грозному голосу. Углубляя
тишину, точно выбросив людей из зала, опустошив его, голос этот с поразительной отчетливостью произносил знакомые слова, угрожающе раскладывая их по знакомому мотиву. Голос
звучал все более мощно, вызывая отрезвляющий холодок
в спине Самгина, и вдруг весь зал точно обрушился, разломились стены, приподнялся пол и грянул единодушный, разрушающий крик...
Обезьяничание было до такой степени явно и дерзко, что я со страхом и удивлением взглянул на Потоцкого. Он ничего не заметил и продолжал отчеканивать фамилию за фамилией. Среди
тишины звучал его металлический голос, и падали короткие ответы: «есть… есть… есть…» Только
в глазах учеников искрилась усмешка.
Среди глубочайшей
тишины Авдиев дочитал последнюю фразу: «Вот она — старая-то Русь!..» Затем он сказал несколько опять очень простых слов о крепостном праве и об ужасе «порядка», при котором возможно это двустороннее равнодушие. Звонок Савелия
в первый раз
прозвучал для нас неожиданно и неприятно.
Перед ужином он читал со мною Псалтырь, часослов или тяжелую книгу Ефрема Сирина, а поужинав, снова становился на молитву, и
в тишине вечерней долго
звучали унылые, покаянные слова...
И опять ему вспомнилось детство, тихий плеск реки, первое знакомство с Эвелиной и ее горькие слезы при слове «слепой»… Инстинктивно почувствовал он, что теперь опять причиняет ей такую же рану, и остановился. Несколько секунд стояла
тишина, только вода тихо и ласково звенела
в шлюзах. Эвелины совсем не было слышно, как будто она исчезла. По ее лицу действительно пробежала судорога, но девушка овладела собой, и, когда она заговорила, голос ее
звучал беспечно и шутливо.
Разговор оборвался. Заботливо кружились пчелы и осы, звеня
в тишине и оттеняя ее. Чирикали птицы, и где-то далеко
звучала песня, плутая по полям. Помолчав, Рыбин сказал...
В мастерской становится тихо, все косятся
в сторону Жихарева, усмехаясь, а
в тишине звучат странные слова...
Пошли. Улица зыбко качалась под ногами, пёстрые дома как будто подпрыгивали и приседали,
в окнах блестели гримасы испуга, недоумения и лицемерной кротости.
В светлой, чуткой
тишине утра тревожно
звучал укоризненный голос Шакира...
В столовой наступила относительная
тишина; меланхолически
звучала гитара. Там стали ходить, переговариваться; еще раз пронесся Гораций, крича на ходу: «Готово, готово, готово!» Все показывало, что попойка не замирает, а развертывается. Затем я услышал шум ссоры, женский горький плач и — после всего этого — хоровую песню.
Солнце взошло, но
тишина и молчание царствовали еще повсюду. Вдруг
прозвучал на соборной колокольне первый удар колокола, за ним другой, вот третий… все чаще, все сильнее… призывный гул промчался по всей окрестности, и — все ожило
в Нижнем Новгороде.
Особенно невыносимой становилась жизнь с вечера, когда
в тишине стоны и плач
звучали яснее и обильнее, когда из ущелий отдаленных гор выползали сине-черные тени и, скрывая вражий стан, двигались к полуразбитым стенам, а над черными зубцами гор являлась луна, как потерянный щит, избитый ударами мечей.
Тихо шаркают три пары ног но темным плитам древней дороги, мощенной разноплеменными рабами Рима;
в теплой
тишине ласково и убедительно
звучит голос женщины...
Проснулся он среди ночи от какого-то жуткого и странного звука, похожего на волчий вой. Ночь была светлая, телега стояла у опушки леса, около неё лошадь, фыркая, щипала траву, покрытую росой. Большая сосна выдвинулась далеко
в поле и стояла одинокая, точно её выгнали из леса. Зоркие глаза мальчика беспокойно искали дядю,
в тишине ночи отчётливо
звучали глухие и редкие удары копыт лошади по земле, тяжёлыми вздохами разносилось её фырканье, и уныло плавал непонятный дрожащий звук, пугая Илью.
Словно колокол церковный
прозвучал в отдалении и стих. Опустил голову и матрос, слышит
в тишине, как побаливает на ноге гниющая ранка, и беспокоится: не доходит ли тяжкий запах до Жегулева? И хочется ему не то чтобы умереть, а — не быть. Не быть.
И — оглянулся, услыхав, что слова
звучали фальшиво. Спокойное течение реки смывало гнев;
тишина, серенькая и тёплая, подсказывала мысли, полные тупого изумления. Самым изумительным было то, что вот сын, которого он любил, о ком двадцать лет непрерывно и тревожно думал, вдруг,
в несколько минут, выскользнул из души, оставив
в ней злую боль. Артамонов был уверен, что ежедневно, неутомимо все двадцать лет он думал только о сыне, жил надеждами на него, любовью к нему, ждал чего-то необыкновенного от Ильи.
В чуткой
тишине утра голос
прозвучал глухо и сипло; помолчав, горбун повторил громче...
Я уже говорил
в моих «Записках ружейного охотника», что
в больших лесах, пересекаемых глубокими оврагами,
в тишине вечерних сумерек и утреннего рассвета,
в безмолвии глубокой ночи крик зверя и птицы и даже голос человека изменяются и
звучат другими, какими-то странными, неслыханными звуками; что ночью слышен не только тихий ход лисы или прыжки зайца, но даже шелест самых маленьких зверьков.
На улице было тихо: никто не ехал и не шел мимо. И из этой
тишины издалека раздался другой удар колокола; волны звука ворвались
в открытое окно и дошли до Алексея Петровича. Они говорили чужим ему языком, но говорили что-то большое, важное и торжественное. Удар раздавался за ударом, и когда колокол
прозвучал последний раз и звук, дрожа, разошелся
в пространстве, Алексей Петрович точно потерял что-то.
На улице — тихо и темно. По небу быстро летели обрывки туч, по мостовой и стенам домов ползли густые тени. Воздух был влажен, душен, пахло свежим листом, прелой землёй и тяжёлым запахом города. Пролетая над садами, ветер шелестел листвой деревьев — тихий и мягкий шёпот носился
в воздухе. Улица была узка, пустынна и подавлена этой задумчивой
тишиной, а глухой грохот пролётки, раздававшийся вдали,
звучал оскорбительно-нахально.
И забываю мир — и
в сладкой
тишинеЯ сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и
звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем
И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
Знал хорошо я все покои дома,
Но
в непривычной
тишине ночной
Мне все теперь казалось незнакомо;
Мой шаг
звучал как будто бы чужой,
И странно так от тени переломы
По сторонам и прямо надо мной
То стлалися, то на стену всползали —
Стараясь их не видеть, шел я дале.
Радостна была для Елены обнаженная красота ее нежного тела, — Елена смеялась, и тихий смех ее
звучал в торжественной
тишине ее невозмутимого покоя.
— Как грубо
звучит в ночной
тишине их хохот!
«Таким образом, следует думать о Боге, что он вводит свою волю
в знание (Scienz) к природе, дабы его сила открывалась
в свете и могуществе и становилась царством радости: ибо, если бы
в вечном Едином не возникала природа, все было бы тихо: но природа вводит себя
в мучительность, чувствительность и ощутительность, дабы подвиглась вечная
тишина, и силы
прозвучали в слове…
— Кто осмелился принести
в класс ворону? — резко
прозвучал среди восстановившейся мигом
тишины ее визгливый голос.
Снова
тишина воцарилась
в классе… Снова противный, слащавый голос
прозвучал нежнейшими нотами...
Рубщики леса делали свое дело: топоры
звучали по лесу быстрее и чаще; только
в то время, как слышался свист снаряда, все вдруг замолкало, средь мертвой
тишины раздавались не совсем спокойные голоса: «Сторонись, ребята!» — и все глаза устремлялись на ядро, рикошетировавшее по кострам и срубленным сучьям.
— Это ничего, — громко сказал я, и
в тишине и одиночестве кабинета голос
прозвучал хрипло и нехорошо, как голос сумасшедшего. — Это ничего. Я буду диктовать. Ведь был же слеп Мильтон [Мильтон Джон (1608–1674) — английский поэт, автор поэм на библейские сюжеты «Потерянный рай» (1667) и «Возвращенный рай» (1671).], когда писал свой «Возвращенный рай». Я могу мыслить — это главное, это все.
Слова эти
прозвучали в никем не нарушаемой
тишине. Казалось, никто не смел дохнуть
в напряженном ожидании. Взоры всех были устремлены на икону и на выборного.