Неточные совпадения
— Долли, еще одно
слово, —
проговорил он, идя за нею.
— Да, да, прощай! —
проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к дому. При
словах мужика о том, что Фоканыч живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом.
Сквозь сон он услыхал смех и веселый говор Весловекого и Степана Аркадьича. Он на мгновенье открыл глаза: луна взошла, и в отворенных воротах, ярко освещенные лунным светом, они стояли разговаривая. Что-то Степан Аркадьич говорил про свежесть девушки, сравнивая ее с только что вылупленным свежим орешком, и что-то Весловский, смеясь своим заразительным смехом, повторял, вероятно, сказанные ему мужиком
слова: «Ты своей как можно домогайся!» Левин сквозь сон
проговорил...
— Чувствую, что отправляюсь, — с трудом, но с чрезвычайною определенностью, медленно выжимая из себя
слова,
проговорил Николай. Он не поднимал головы, но только направлял глаза вверх, не достигая ими лица брата. — Катя, уйди! —
проговорил он еще.
— Долли! —
проговорил он, уже всхлипывая. — Ради Бога, подумай о детях, они не виноваты. Я виноват, и накажи меня, вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я всё готов! Я виноват, нет
слов сказать, как я виноват! Но, Долли, прости!
— Вы все лжете, —
проговорил он медленно и слабо, с искривившимися в болезненную улыбку губами, — вы мне опять хотите показать, что всю игру мою знаете, все ответы мои заранее знаете, — говорил он, сам почти чувствуя, что уже не взвешивает как должно
слов, — запугать меня хотите… или просто смеетесь надо мной…
— Так к тебе ходит Авдотья Романовна, —
проговорил он, скандируя
слова, — а ты сам хочешь видеться с человеком, который говорит, что воздуху надо больше, воздуху и… и стало быть, и это письмо… это тоже что-нибудь из того же, — заключил он как бы про себя.
— Вы нам все вчера отдали! —
проговорила вдруг в ответ Сонечка, каким-то сильным и скорым шепотом, вдруг опять сильно потупившись. Губы и подбородок ее опять запрыгали. Она давно уже поражена была бедною обстановкой Раскольникова, и теперь
слова эти вдруг вырвались сами собой. Последовало молчание. Глаза Дунечки как-то прояснели, а Пульхерия Александровна даже приветливо посмотрела на Соню.
— Он был не в себе вчера, — задумчиво
проговорил Разумихин. — Если бы вы знали, что он там натворил вчера в трактире, хоть и умно… гм! О каком-то покойнике и о какой-то девице он действительно мне что-то говорил вчера, когда мы шли домой, но я не понял ни
слова… А впрочем, и я сам вчера…
— Зачем? Зачем вы это! —
проговорила Соня, странно и мятежно взволнованная его
словами.
— То значит, что вы… клеветник, вот что значат мои
слова! — горячо
проговорил Лебезятников, строго смотря на него своими подслеповатыми глазками. Он был ужасно рассержен. Раскольников так и впился в него глазами, как бы подхватывая и взвешивая каждое
слово. Опять снова воцарилось молчание. Петр Петрович почти даже потерялся, особенно в первое мгновение.
— Уйду-с, но одно только последнее
слово! —
проговорил он, уже почти совсем не владея собою, — ваша мамаша, кажется, совершенно забыла, что я решился вас взять, так сказать, после городской молвы, разнесшейся по всему околотку насчет репутации вашей.
— Нигилист, —
проговорил Николай Петрович. — Это от латинского nihil, ничего,сколько я могу судить; стало быть, это
слово означает человека, который… который ничего не признает?
Аркадий смутился было снова, но первые
слова, ею произнесенные, успокоили его тотчас. «Здравствуйте, беглец!» —
проговорила она своим ровным, ласковым голосом и пошла к нему навстречу, улыбаясь и щурясь от солнца и ветра: «Где ты его нашла, Катя?»
Вслушиваясь в свои
слова, он
проговорил, надеясь обидеть Лидию...
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на краю утеса, или сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и не заметить времени,
проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только
слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
— Чрезвычайно жаль, что я наверно не помню; но мне ужасно кажется, что это — мои, —
проговорил я с дрожащими от негодования губами.
Слова эти тотчас же вызвали ропот.
— Я знаю, что вы можете мне сделать множество неприятностей, —
проговорила она, как бы отмахиваясь от его
слов, — но я пришла не столько затем, чтобы уговорить вас меня не преследовать, сколько, чтоб вас самого видеть. Я даже очень желала вас встретить уже давно, сама… Но я встретила вас такого же, как и прежде, — вдруг прибавила она, как бы увлеченная особенною и решительною мыслью и даже каким-то странным и внезапным чувством.
— Как понимать мне ваши
слова? —
проговорила она как-то слишком уж опасливо.
— Ты прав, но ни
слова более, умоляю тебя! —
проговорил он и вышел от меня. Таким образом, мы нечаянно и капельку объяснились. Но он только прибавил к моему волнению перед новым завтрашним шагом в жизни, так что я всю ночь спал, беспрерывно просыпаясь; но мне было хорошо.
— Для того, —
проговорила она медленно и вполголоса. — Простите меня, я была виновата, — прибавила она вдруг, слегка приподымая ко мне руки. Я никак не ожидал этого. Я всего ожидал, но только не этих двух
слов; даже от нее, которую знал уже.
То есть с письма Версилова. Я весь задрожал, но не
проговорил ни
слова.
— Пожалуйста, подождите звонить, — звонким и нежным голоском и несколько протягивая
слова проговорил другой молодой человек. — Мы вот кончим и тогда позвоним все вместе, хотите?
— Друг мой! —
проговорила она, прикасаясь рукой к его плечу и с невыразимым чувством в лице, — я не могу слышать таких
слов!
— Совершенство? Ее совершенство? Да в ней нет никаких совершенств! —
проговорил он вдруг, чуть не в удивлении на мои
слова. — Это — самая ординарная женщина, это — даже дрянная женщина… Но она обязана иметь все совершенства!
— Благослови его Бог, востер, —
проговорил старик с серьезным видом; но при
слове «востер» почти все рассмеялись.
Не
проговорив ни
слова, он направил на меня пенсне и стал рассматривать.
— Ах, кобель бритый! Что делает, —
проговорила рыжая и, колеблясь всем жирным телом, прижавшись лицом к решеткам, закричала бессмысленно-неприличные
слова.
— Филипп, вы не ту гардину, — у большого окна, — страдальчески
проговорила Софья Васильевна, очевидно жалевшая себя за те усилия, которые ей нужно было сделать, чтобы выговорить эти
слова, и тотчас же для успокоения поднося ко рту рукой, покрытой перстнями, пахучую дымящуюся пахитоску.
Оскар Филипыч в нескольких
словах дал заметить Половодову, что ему в тонкости известно не только все дело по опеке, но все его мельчайшие подробности и особенно слабые места. Половодов с возраставшим удивлением слушал улыбавшегося немца и, наконец,
проговорил...
Через день Привалов опять был у Бахаревых и долго сидел в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился ничем. Старик все время
проговорил о делах по опеке над заводами и ни
слова не сказал о своем положении. Привалов уехал, не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую старуху.
— Нет, постой, с бабами еще успеешь наговориться, — остановил его Бахарев и указал на кресло около дивана, на котором укладывал свою больную ногу. — Ведь при тебе это было, когда умер… Холостов? — старик с заметным усилием
проговорил последнее
слово, точно эта фамилия стояла у него поперек горла.
— У нас всякое дело так идет, — полузакрыв глаза и подчеркивая
слова,
проговорил Половодов.
— Одним
словом, получается довольно грязненькая история, —
проговорил Ляховский, бегая по комнате. — Винюсь, выжил из ума…
— То есть в двух
словах, — упирая на каждое
слово,
проговорил опять отец Паисий, — по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации.
— В ваших
словах про всех есть несколько правды, —
проговорил тихо Алеша.
— Отец и учитель, —
проговорил он в чрезвычайном волнении, — слишком неясны
слова ваши… Какое это страдание ожидает его?
— Подсудимый, выбирайте ваши
слова, — строго
проговорил председатель.
У меня инстинктивное предчувствие, что вы, Алеша, брат мой милый (потому что вы брат мой милый), — восторженно
проговорила она опять, схватив его холодную руку своею горячею рукой, — я предчувствую, что ваше решение, ваше одобрение, несмотря на все муки мои, подаст мне спокойствие, потому что после ваших
слов я затихну и примирюсь — я это предчувствую!
И впрямь, стало быть, ты это понимаешь, коли так с первого
слова брякнул, что понимаешь, — с злорадством
проговорил Ракитин.
— Не от меня теперь за-ви-сит, — нетерпеливо
проговорил доктор, — и, однако же, гм, — приостановился он вдруг, — если б вы, например, могли… на-пра-вить… вашего пациента… сейчас и нимало не медля (
слова «сейчас и нимало не медля» доктор произнес не то что строго, а почти гневно, так что штабс-капитан даже вздрогнул) в Си-ра-ку-зы, то… вследствие новых бла-го-приятных кли-ма-ти-ческих условий… могло бы, может быть, произойти…
— Да будто они там у себя так уж лучше наших? Я иного нашего щеголечка на трех молодых самых англичан не променяю, — нежно
проговорила Марья Кондратьевна, должно быть, сопровождая в эту минуту
слова свои самыми томными глазками.
Фетюкович даже и не возражал, он взошел только, чтобы, приложив руку к сердцу, обиженным голосом
проговорить несколько
слов, полных достоинства.
— Стой, Ракитка! — вскочила вдруг Грушенька, — молчите вы оба. Теперь я все скажу: ты, Алеша, молчи, потому что от твоих таких
слов меня стыд берет, потому что я злая, а не добрая, — вот я какая. А ты, Ракитка, молчи потому, что ты лжешь. Была такая подлая мысль, что хотела его проглотить, а теперь ты лжешь, теперь вовсе не то… и чтоб я тебя больше совсем не слыхала, Ракитка! — Все это Грушенька
проговорила с необыкновенным волнением.
— Ужасное мое положение-с, Иван Федорович, не знаю даже, как и помочь себе, —
проговорил он вдруг твердо и раздельно и с последним
словом своим вздохнул. Иван Федорович тотчас же опять уселся.
— Коля, вы должны непременно сдержать
слово и прийти, а то он будет в страшном горе, — настойчиво
проговорил Алеша.
Ах да, представьте себе, и про меня написали, что я была «милым другом» вашего брата, я не хочу
проговорить гадкое
слово, представьте себе, ну представьте себе!
— Вы не веруете, что с вами? — тихо и осторожно
проговорила Lise. Но Алеша не ответил на это. Было тут, в этих слишком внезапных
словах его нечто слишком таинственное и слишком субъективное, может быть и ему самому неясное, но уже несомненно его мучившее.
— Как? Неужели было уж поздно? Прости меня, — быстро
проговорил Кирсанов, и сам не мог отдать себе отчета, радость или огорчение взволновало его от этих
слов «они не ведут ни к чему».
— Я желала… — начала Ася, стараясь улыбнуться, но ее бледные губы не слушались ее, — я хотела… Нет, не могу, —
проговорила она и умолкла. Действительно, голос ее прерывался на каждом
слове.