Неточные совпадения
— Я знала, что вы здесь, — сказала она. Я сел возле нее и взял ее за
руку. Давно забытый трепет
пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса; она посмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами: в них выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрек.
— Скажи мне одно слово! — сказал Андрий и взял ее за атласную
руку. Сверкающий огонь
пробежал по жилам его от сего прикосновенья, и жал он
руку, лежавшую бесчувственно в
руке его.
Он уже забывался: лихорадочная дрожь утихала; вдруг как бы что-то
пробежало под одеялом
по руке его и
по ноге.
Но лодки было уж не надо: городовой
сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою
рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье
руками. Она ничего не говорила.
Он бросился ловить ее; но мышь не
сбегала с постели, а мелькала зигзагами во все стороны, скользила из-под его пальцев, перебегала
по руке и вдруг юркнула под подушку; он сбросил подушку, но в одно мгновение почувствовал, как что-то вскочило ему за пазуху, шоркает
по телу, и уже за спиной, под рубашкой.
Лицо Сони вдруг страшно изменилось:
по нем
пробежали судороги. С невыразимым укором взглянула она на него, хотела было что-то сказать, но ничего не могла выговорить и только вдруг горько-горько зарыдала, закрыв
руками лицо.
По комнате он уже почти
бегал, все быстрей и быстрей передвигая свои жирные ножки, все смотря в землю, засунув правую
руку за спину, а левою беспрерывно помахивая и выделывая разные жесты, каждый раз удивительно не подходившие к его словам.
Логика старого злодея мне показалась довольно убедительною. Мороз
пробежал по всему моему телу при мысли, в чьих
руках я находился. Пугачев заметил мое смущение. «Ась, ваше благородие? — сказал он мне подмигивая. — Фельдмаршал мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?»
Надоедал Климу студент Попов; этот голодный человек неутомимо
бегал по коридорам, аудиториям,
руки его судорожно, как вывихнутые, дергались в плечевых суставах; наскакивая на коллег, он выхватывал из карманов заношенной тужурки письма, гектографированные листки папиросной бумаги и бормотал, втягивая в себя звук с...
Елизавета Спивак простудилась и лежала в постели. Марина, чрезмерно озабоченная,
бегала по лестнице вверх и вниз, часто смотрела в окна и нелепо размахивала
руками, как бы ловя моль, невидимую никому, кроме нее. Когда Клим выразил желание посетить больную, Марина сухо сказала...
— Да, напечатал. Похваливают. А по-моему — ерунда! К тому же цензор или редактор поправили рукопись так, что смысл исчез, а скука — осталась. А рассказишко-то был написан именно против скуки. Ну, до свидания, мне — сюда! — сказал он, схватив
руку Самгина горячей
рукой. — Все —
бегаю. Места себе ищу, — был в Польше, в Германии, на Балканах, в Турции был, на Кавказе. Неинтересно. На Кавказе, пожалуй, всего интереснее.
А Гапон проскочил в большую комнату и забегал, заметался
по ней. Ноги его подгибались, точно вывихнутые, темное лицо судорожно передергивалось, но глаза были неподвижны, остеклели. Коротко и неумело обрезанные волосы на голове висели неровными прядями, борода подстрижена тоже неровно. На плечах болтался измятый старенький пиджак, и рукава его были так длинны, что покрывали кисти
рук.
Бегая по комнате, он хрипло выкрикивал...
Самгин шагал в стороне нахмурясь, присматриваясь, как
по деревне
бегают люди с мешками в
руках, кричат друг на друга, столбом стоит среди улицы бородатый сектант Ермаков. Когда вошли в деревню, возница, сорвав шапку с головы, закричал...
Дальше пол был, видимо, приподнят, и за двумя столами, составленными вместе, сидели лицом к Самгину люди солидные, прилично одетые, а пред столами
бегал небольшой попик, черноволосый, с черненьким лицом,
бегал, размахивая,
по очереди, то правой, то левой
рукой, теребя ворот коричневой рясы, откидывая волосы ладонями, наклоняясь к людям, точно желая прыгнуть на них; они кричали ему...
Она с тихой радостью успокоила взгляд на разливе жизни, на ее широких полях и зеленых холмах. Не
бегала у ней дрожь
по плечам, не горел взгляд гордостью: только когда она перенесла этот взгляд с полей и холмов на того, кто подал ей
руку, она почувствовала, что
по щеке у ней медленно тянется слеза…
Иван Матвеевич взял письмо и привычными глазами
бегал по строкам, а письмо слегка дрожало в его пальцах. Прочитав, он положил письмо на стол, а
руки спрятал за спину.
— Вот видите, братец, — живо заговорила она, весело
бегая глазами
по его глазам, усам, бороде, оглядывая
руки, платье, даже взглянув на сапоги, — видите, какая бабушка, говорит, что я не помню, — а я помню, вот, право, помню, как вы здесь рисовали: я тогда у вас на коленях сидела…
— Это мой другой страшный грех! — перебила ее Татьяна Марковна, — я молчала и не отвела тебя… от обрыва! Мать твоя из гроба достает меня за это; я чувствую — она все снится мне… Она теперь тут, между нас… Прости меня и ты, покойница! — говорила старуха, дико озираясь вокруг и простирая
руку к небу. У Веры
пробежала дрожь
по телу. — Прости и ты, Вера, — простите обе!.. Будем молиться!..
Он пожимал плечами, как будто озноб
пробегал у него
по спине, морщился и, заложив
руки в карманы, ходил
по огороду,
по саду, не замечая красок утра, горячего воздуха, так нежно ласкавшего его нервы, не смотрел на Волгу, и только тупая скука грызла его. Он с ужасом видел впереди ряд длинных, бесцельных дней.
Скоро он перегнал розовеньких уездных барышень и изумлял их силою и смелостью игры, пальцы
бегали свободно и одушевленно. Они еще сидят на каком-то допотопном рондо да на сонатах в четыре
руки, а он перескочил через школу и через сонаты, сначала на кадрили, на марши, а потом на оперы, проходя курс
по своей программе, продиктованной воображением и слухом.
«Все молчит: как привыкнешь к нему?» — подумала она и беспечно опять склонилась головой к его голове, рассеянно
пробегая усталым взглядом
по небу,
по сверкавшим сквозь ветви звездам, глядела на темную массу леса, слушала шум листьев и задумалась, наблюдая, от нечего делать, как под
рукой у нее бьется в левом боку у Райского.
Да только какой у нас, окромя фабрики, заработок; там полы вымоет, там в огороде выполет, там баньку вытопит, да с ребеночком-то на
руках и взвоет; а четверо прочих тут же
по улице в рубашонках
бегают.
Я каждый день
бегал к Дарье Родивоновне, раза
по три, а через неделю подарил ей лично, в
руку, потихоньку от мужа, еще три рубля.
К Вере Павловне они питают беспредельное благоговение, она даже дает им целовать свою
руку, не чувствуя себе унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их, то есть держит себя так, когда не дурачится, но,
по правде сказать, большею частью дурачится,
бегает, шалит с ними, и они в восторге, и тут бывает довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую сестру, как не всегда уважается мать, даже хорошая.
— Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они садятся подле своих жен. Кирсанов обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял
руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но
по лицу дамы в трауре
пробежала тень, на один миг, так что никто не заметил, кроме одного из ее молодых спутников; он отошел к окну и стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на стекле.
Кирила Петрович ходил взад и вперед
по зале, громче обыкновенного насвистывая свою песню; весь дом был в движении, слуги
бегали, девки суетились, в сарае кучера закладывали карету, на дворе толпился народ. В уборной барышни перед зеркалом дама, окруженная служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириловну, голова ее томно клонилась под тяжестью бриллиантов, она слегка вздрагивала, когда неосторожная
рука укалывала ее, но молчала, бессмысленно глядясь в зеркало.
Она медленно подняла на меня свои глаза… О, взгляд женщины, которая полюбила, — кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверялись, вопрошали, отдавались… Я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь
пробежал по мне жгучими иглами; я нагнулся и приник к ее
руке…
Шли пререкания; ходили
по рукам анекдоты; от дела не
бегали и дела не делали.
Эта беседа с Полуяновым сразу подняла всю энергию Харитона Артемьича. Он
бегал по комнате, размахивал
руками и дико хохотал. Несколько раз Полуянову приходилось защищаться от его объятий.
Дядя Яков всё более цепенел; казалось, он крепко спит, сцепив зубы, только
руки его живут отдельной жизнью: изогнутые пальцы правой неразличимо дрожали над темным голосником, точно птица порхала и билась; пальцы левой с неуловимою быстротой
бегали по грифу.
В самом патетическом месте он почувствовал, как чья-то маленькая
рука быстро
пробежала легкими пальцами
по его лицу, скользнула
по рукам и затем стала как-то торопливо ощупывать дудку.
Потом он захотел тем же способом ознакомиться и со своею собеседницею: взяв левою
рукой девочку за плечо, он правой стал ощупывать ее волосы, потом веки и быстро
пробежал пальцами
по лицу, кое-где останавливаясь и внимательно изучая незнакомые черты.
Два стрелка вылезли из лодки через борт и пошли прямо
по воде; потом они подтащили лодку на
руках, отчего вся вода в ней
сбежала на корму.
Коля вырвался, схватил сам генерала за плечи и как помешанный смотрел на него. Старик побагровел, губы его посинели, мелкие судороги
пробегали еще
по лицу. Вдруг он склонился и начал тихо падать на
руку Коли.
— Да, ведь она на все
руки. Шурочка, я вижу, тебе
по саду
бегать хочется. Ступай.
Не нужно вам говорить, что Оболенский тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его
руках, — а я буду ворчать. Все подробности будущего устройства нашего,
по крайней мере предполагаемого, вы узнаете от Басаргина. Если я все буду писать, вам не о чем будет говорить, — между тем вы оба на это мастера. Покамест прощайте. Пойду
побегать и кой-куда зайти надобно. Не могу приучить Оболенского к движению.
Он
побегал по комнате и, остановясь перед Прорвичем, озадаченным его грубою выходкою, спросил, выставя вперед
руки...
Он убил ее, и когда посмотрел на ужасное дело своих
рук, то вдруг почувствовал омерзительный, гнусный, подлый страх. Полуобнаженное тело Верки еще трепетало на постели. Ноги у Дилекторского подогнулись от ужаса, но рассудок притворщика, труса и мерзавца бодрствовал: у него хватило все-таки настолько мужества, чтобы оттянуть у себя на боку кожу над ребрами и прострелить ее. И когда он падал, неистово закричав от боли, от испуга и от грома выстрела, то
по телу Верки
пробежала последняя судорога.
Любочка страшная хохотунья и иногда, в припадке смеха, машет
руками и
бегает по комнате; Катенька, напротив, закрывает рот платком или
руками, когда начинает смеяться.
— Нет, не надо! — отвечал тот, не давая ему
руки и целуя малого в лицо; он узнал в нем друга своего детства — мальчишку из соседней деревни — Ефимку, который отлично ходил у него в корню, когда прибегал к нему
по воскресеньям
бегать в лошадки.
Мари, когда ушел муж, сейчас же принялась писать прежнее свое письмо:
рука ее проворно
бегала по бумаге; голубые глаза были внимательно устремлены на нее.
По всему заметно было, что она писала теперь что-то такое очень дорогое и близкое ее сердцу.
Но я не докончил. Она вскрикнула в испуге, как будто оттого, что я знаю, где она живет, оттолкнула меня своей худенькой, костлявой
рукой и бросилась вниз
по лестнице. Я за ней; ее шаги еще слышались мне внизу. Вдруг они прекратились… Когда я выскочил на улицу, ее уже не было.
Пробежав вплоть до Вознесенского проспекта, я увидел, что все мои поиски тщетны: она исчезла. «Вероятно, где-нибудь спряталась от меня, — подумал я, — когда еще сходила с лестницы».
— Мамаша, где мамаша? — проговорила она, как в беспамятстве, — где, где моя мамаша? — вскрикнула она еще раз, протягивая свои дрожащие
руки к нам, и вдруг страшный, ужасный крик вырвался из ее груди; судороги
пробежали по лицу ее, и она в страшном припадке упала на пол…
Доктор садился в уголок, на груду пыльных книг, и, схватив обеими
руками свою нечесаную, лохматую голову, просиживал в таком положении целые часы, пока Прозоров выкрикивал над ним свои сумасшедшие тирады, хохотал и
бегал по комнате совсем сумасшедшим шагом.
По канцелярии суетливо
бегал низенький лысый человечек на коротких ногах, с длинными
руками и выдвинутой вперед челюстью. Не останавливаясь, он говорил тревожным и трескучим голосом...
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая
руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя.
По его спине,
по рукам и ногам, под одеждой,
по голому телу, казалось,
бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
Они замолчали. На небе дрожащими зелеными точечками загорались первые звезды. Справа едва-едва доносились голоса, смех и чье-то пение. Остальная часть рощи, погруженная в мягкий мрак, была полна священной, задумчивой тишиной. Костра отсюда не было видно, но изредка
по вершинам ближайших дубов, точно отблеск дальней зарницы, мгновенно
пробегал красный трепещущий свет. Шурочка тихо гладила голову и лицо Ромашова; когда же он находил губами ее
руку, она сама прижимала ладонь к его рту.
Преданный, счастливый восторг вдруг холодком
пробежал по наружным частям его
рук и ног, покрыв их жесткими пупырышками.
Веки ее прекрасных глаз полузакрылись, а во всем лице было что-то манящее и обещающее и мучительно-нетерпеливое. Оно стало бесстыдно-прекрасным, и Ромашов, еще не понимая, тайным инстинктом чувствовал на себе страстное волнение, овладевшее Шурочкой, чувствовал
по той сладостной дрожи, которая
пробегала по его
рукам и ногам и
по его груди.
Болен я, могу без хвастовства сказать, невыносимо. Недуг впился в меня всеми когтями и не выпускает из них.
Руки и ноги дрожат, в голове — целодневное гудение,
по всему организму
пробегает судорога. Несмотря на врачебную помощь, изможденное тело не может ничего противопоставить недугу. Ночи провожу в тревожном сне, пишу редко и с большим мученьем, читать не могу вовсе и даже — слышать чтение.
По временам самый голос человеческий мне нестерпим.