Неточные совпадения
Городничий. Ну, слушайте же, Степан Ильич! Чиновник-то
из Петербурга
приехал. Как вы там распорядились?
Суп в кастрюльке прямо на пароходе
приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе.
Лука Лукич. Разумеется. Прибежали как сумасшедшие
из трактира: «
Приехал,
приехал и денег не плотит…» Нашли важную птицу!
Правдин. Это все хорошо; не забудьте, однако ж, сударыня, что гость ваш теперь только
из Москвы
приехал и что ему покой гораздо нужнее похвал вашего сына.
К четырем часам пополудни загорелась съезжая изба; глуповцы кинулись туда и оцепенели, увидав, что
приезжий из губернии чиновник сгорел весь без остатка.
Но таково было ослепление этой несчастной женщины, что она и слышать не хотела о мерах строгости и даже
приезжего чиновника велела перевести
из большого блошиного завода в малый.
— Чиновник я
из губернии (имярек), — отвечал
приезжий, — и
приехал сюда для розыску бездельных Клемантинкиных дел!
На шестой день были назначены губернские выборы. Залы большие и малые были полны дворян в разных мундирах. Многие
приехали только к этому дню. Давно не видавшиеся знакомые, кто
из Крыма, кто
из Петербурга, кто из-за границы, встречались в залах. У губернского стола, под портретом Государя, шли прения.
— А
из города
приехали? — спросил Левин у Кузьмы.
В то время как Степан Аркадьич
приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги
из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
— Кити! я мучаюсь. Я не могу один мучаться, — сказал он с отчаянием в голосе, останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей в глаза. Он уже видел по ее любящему правдивому лицу, что ничего не может выйти
из того, что он намерен был сказать, но ему всё-таки нужно было, чтоб она сама разуверила его. — Я
приехал сказать, что еще время не ушло. Это всё можно уничтожить и поправить.
Ей приходило в голову, что сейчас
приедет управляющий выгонять ее
из дома, что позор ее будет объявлен всему миру.
— Да он так, ничего, как все, — несколько сконфуженно оглядываясь на Сергея Ивановича, отвечала Кити. — Так я пошлю за ним. А у нас папа гостит. Он недавно из-за границы
приехал.
Дарья Александровна, еще в Москве учившаяся с сыном вместе латинскому языку,
приехав к Левиным, за правило себе поставила повторять с ним, хоть раз в день уроки самые трудные
из арифметики и латинского.
— Вронский — это один
из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один
из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он
приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем — очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
Они только что
приехали из Москвы и рады были своему уединению.
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже
приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить то, что ты вдруг исчез
из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто не делает.
— Если вы
приехали к нам, вы, единственная женщина
из прежних друзей Анны — я не считаю княжну Варвару, — то я понимаю, что вы сделали это не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и хотите помочь ей. Так ли я вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
Приехав в Петербург, Вронский с Анной остановились в одной
из лучших гостиниц. Вронский отдельно, в нижнем этаже, Анна наверху с ребенком, кормилицей и девушкой, в большом отделении, состоящем
из четырех комнат.
Она не видала его со времени его неожиданного отъезда
из Москвы и через старшего сына требовала, чтоб он
приехал к ней.
Первое время Анна искренно верила, что она недовольна им за то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем
из Москвы,
приехав на вечер, где она думала встретить его, a его не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование не только не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее жизни.
«А ничего, так tant pis», подумал он, опять похолодев, повернулся и пошел. Выходя, он в зеркало увидал ее лицо, бледное, с дрожащими губами. Он и хотел остановиться и сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его
из комнаты, прежде чем он придумал, что сказать. Целый этот день он провел вне дома, и, когда
приехал поздно вечером, девушка сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит голова, и она просила не входить к ней.
Потом
приехали родные, и начался тот блаженный сумбур,
из которого Левин не выходил до другого дня своей свадьбы.
В тот день, как Сергей Иванович
приехал в Покровское, Левин находился в одном
из своих самых мучительных дней.
— Что, не ждал? — сказал Степан Аркадьич, вылезая
из саней, с комком грязи на переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и здоровьем. —
Приехал тебя видеть — раз, — сказал он, обнимая и целуя его, — на тяге постоять — два, и лес в Ергушове продать — три.
Но когда в нынешнем году, в начале зимы, Левин
приехал в Москву после года в деревне и увидал Щербацких, он понял, в кого
из трех ему действительно суждено было влюбиться.
В нынешнем году мужики взяли все покосы
из третьей доли, и теперь староста
приехал объявить, что покосы убраны и что он, побоявшись дождя, пригласил конторщика, при нем разделил и сметал уже одиннадцать господских стогов.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые
из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии,
приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «
Приезжай, Бог милостив», писала она.
Он
приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая езда успокоила его. Всё тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их разговора, всё выскочило
из его головы; он с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о том, что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней ночи вспыхивало ярким светом в его воображении.
Приехал Войтов, покупавший жеребца; Анна встала и вышла
из комнаты.
Утром Константин Левин выехал
из Москвы и к вечеру
приехал домой.
Когда он ушел, ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда
приехала, зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает
из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!
Выпивши положенное число стаканов нарзана, пройдясь раз десять по длинной липовой аллее, я встретил мужа Веры, который только что
приехал из Пятигорска.
— Казбич не являлся снова. Только не знаю почему, я не мог выбить
из головы мысль, что он недаром
приезжал и затевает что-нибудь худое.
— Какой вздор!
Из какого-нибудь пустого слова… Да я совсем не такой человек. Я, пожалуй, к нему сам готов
приехать.
Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны,
приехавши довольно поздно
из города и уже совершенно раздевшись и легши на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: «Я, душенька, был у губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный человек!» На что супруга отвечала: «Гм!» — и толкнула его ногою.
При этом обстоятельстве чубарому коню так понравилось новое знакомство, что он никак не хотел выходить
из колеи, в которую попал непредвиденными судьбами, и, положивши свою морду на шею своего нового приятеля, казалось, что-то нашептывал ему в самое ухо, вероятно, чепуху страшную, потому что
приезжий беспрестанно встряхивал ушами.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись
из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды
приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два,
из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили
из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые
приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Многие
из них уже были ему знакомы; другие были хоть
приезжие, но, очарованные ловким видом умеющего держать себя господина, приветствовали его, как знакомые.
— Спутать, спутать, — и ничего больше, — отвечал философ, — ввести в это дело посторонние, другие обстоятельства, которые запутали <бы> сюда и других, сделать сложным — и ничего больше. И там пусть
приезжий петербургский чиновник разбирает. Пусть разбирает, пусть его разбирает! — повторил он, смотря с необыкновенным удовольствием в глаза Чичикову, как смотрит учитель ученику, когда объясняет ему заманчивое место
из русской грамматики.
Никак не мог он понять, что бы значило, что ни один
из городских чиновников не
приехал к нему хоть бы раз наведаться о здоровье, тогда как еще недавно то и дело стояли перед гостиницей дрожки — то почтмейстерские, то прокурорские, то председательские.
Пока
приезжий господин осматривал свою комнату, внесены были его пожитки: прежде всего чемодан
из белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что был не в первый раз в дороге.
— Не знает, потому и захватил, — сказал Платон, — человек новый, только что
приехал из Петербурга. Ему нужно объяснить, растолковать.
И вот
из ближнего посада,
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошел… Ах, новость, да какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране;
Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой.
Теснятся барышни к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол садясь.
С семьей Панфила Харликова
Приехал и мосье Трике,
Остряк, недавно
из Тамбова,
В очках и в рыжем парике.
Как истинный француз, в кармане
Трике привез куплет Татьяне
На голос, знаемый детьми:
Réveillez-vous, belle endormie.
Меж ветхих песен альманаха
Был напечатан сей куплет;
Трике, догадливый поэт,
Его на свет явил
из праха,
И смело вместо belle Nina
Поставил belle Tatiana.
Володя заметно важничал: должно быть, он гордился тем, что
приехал на охотничьей лошади, и притворялся, что очень устал. Может быть, и то, что у него уже было слишком много здравого смысла и слишком мало силы воображения, чтобы вполне наслаждаться игрою в Робинзона. Игра эта состояла в представлении сцен
из «Robinson Suisse», [«Швейцарского Робинзона» (фр.).] которого мы читали незадолго пред этим.
Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне, показывались понемногу: напротив — давно знакомая лавочка, с фонарем, наискось — большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы — какой-нибудь ванька с двумя седоками или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой; но вот к крыльцу подъехала карета, и я, в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались
приехать рано, бегу встречать их в переднюю.
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. — Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и замки;
из Неметчины
приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
— Прошу пана оказать услугу! — произнес жид, — вот князь
приехал из чужого края, хочет посмотреть на козаков. Он еще сроду не видел, что это за народ козаки.