Неточные совпадения
Скажем в скобках, что сохранить все это
есть единственное средство не
потерять красоты своей даже в старости.
Клянусь вам, он не покидал меня и
был передо мной постоянно, не
потеряв нисколько в душе моей своей
красоты.
Знатоки русской женской
красоты могли бы безошибочно предсказать, глядя на Грушеньку, что эта свежая, еще юношеская
красота к тридцати годам
потеряет гармонию, расплывется, самое лицо обрюзгнет, около глаз и на лбу чрезвычайно быстро появятся морщиночки, цвет лица огрубеет, побагровеет может
быть, — одним словом,
красота на мгновение,
красота летучая, которая так часто встречается именно у русской женщины.
Дорога в Багрово, природа, со всеми чудными ее
красотами, не
были забыты мной, а только несколько подавлены новостью других впечатлений: жизнью в Багрове и жизнью в Уфе; но с наступлением весны проснулась во мне горячая любовь к природе; мне так захотелось увидеть зеленые луга и леса, воды и горы, так захотелось побегать с Суркой по полям, так захотелось закинуть удочку, что все окружающее
потеряло для меня свою занимательность и я каждый день просыпался и засыпал с мыслию о Сергеевке.
По необъяснимому психологическому процессу результаты такой критики получались как раз обратные: набоб мог назвать сотни имен блестящих красавиц, которые затмевали сиянием своей
красоты Прозорову, но все эти красавицы
теряли в глазах набоба всякую цену, потому что всех их можно
было купить, даже такую упрямую красавицу, как Братковская, которая своим упрямством просто поднимала себе цену — и только.
Здоровье, правда, никогда не может
потерять своей цены в глазах человека, потому что и в довольстве и в роскоши плохо жить без здоровья — вследствие того румянец на щеках и цветущая здоровьем свежесть продолжают
быть привлекательными и для светских людей; не болезненность, слабость, вялость, томность также имеют в глазах их достоинство
красоты, как скоро кажутся следствием роскошно-бездейственного образа жизни.
Зачем мне медлить? чем скорей, тем лучше.
Мой милый друг, ты знаешь, нет на свете
Блаженства прочного: ни знатный род,
Ни
красота, ни сила, ни богатство,
Ничто беды не может миновать.
И мы — не правда ли, моя голубка?
Мы
были счастливы; по крайней мере
Я счастлив
был тобой, твоей любовью.
И что вперед со мною ни случится,
Где б ни
был я, всегда я
буду помнить
Тебя, мой друг; того, что я
теряю,
Ничто на свете мне не заменит.
1) Она тянула,
пела, хотя всегда звучным, но сравнительно слабым голосом, стихи, предшествующие тому выражению, которому надобно
было дать силу; вся наружность ее как будто опускалась, глаза
теряли свою выразительность, а иногда совсем закрывались, и вдруг бурный поток громозвучного органа вырывался из ее груди, все черты лица оживлялись мгновенно, раскрывались ее чудные глаза, и неотразимо-ослепительный блеск ее взгляда, сопровождаемый чудною
красотою жестов и всей ее фигуры, довершал поражение зрителя.
Притом и самое сотворение наше
есть верх благости» [Иб., 21.]. «Поелику всякая разумная природа хотя стремится к Богу и к первой причине, однако же не может постигнуть ее, по изъясненному мною; то, истаивая желанием, находясь как бы в предсмертных муках и не терпя сих мучений, пускается она в новое плавание, чтобы или обратить взор на видимое и из этого сделать что-нибудь богом, или из
красоты и благоустройства видимого познать Бога, употребить зрение руководителем к незримому, но в великолепии видимого не
потерять из виду Бога.
Вся
красота, вся жизнь для нас, все достоинство — в страдании. Бессмертные песни
спело человечество во славу страдания, вознесло его на такую высоту, что дух радостно бьется и тянется ему навстречу. К счастью же человек недоверчив и стыдлив. Он тайно берет его маленькими порциями для своего личного, домашнего обихода и стыдится счастья, как секретной болезни, и действительно превратил его в секретную болезнь,
потерял способность достойно нести счастье.
Все равно. Она резнула себя по живому мясу. Любовь ухнула. Ее место заняла беспощадная вражда к мужчине, не к тому только, кто держал ее три года на цепи, как рабыню безответной страсти, а к мужчине вообще, кто бы он ни
был. Никакой жалости… Ни одному из них!.. И до тех пор пока не поблекнет ее
красота — не
потеряет она власти над теми, кто подвержен женской прелести, она
будет пить из них душу, истощать силы, выжимать все соки и швырять их, как грязную ветошь.
Ощущал я
красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжелую, хотя и приятную, грусть. Эта грусть
была неопределенная, смутная, как сон. Почему-то мне
было жаль и себя, и дедушки, и армянина, и самой армяночки, и
было во мне такое чувство, как будто мы все четверо
потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж больше никогда не найдем. Дедушка тоже сгрустнул. Он уж не говорил о толоке и об овцах, а молчал и задумчиво поглядывал на Машу.
— Ничего нет ужасного, — серьезно заметил он, — и не от чего
терять голову, в вас
есть все задатки для жизненного успеха: молодость,
красота, ум,
было бы только желание.
Хорошо
было год, два, три, но когда это: вечера, балы, концерты, ужины, бальные платья, прически, выставляющие
красоту тела, молодые и не молодые ухаживатели, все одинакие, все что-то как будто знающие, имеющие как будто право всем пользоваться и надо всем смеяться, когда летние месяцы на дачах с такой же природой, тоже только дающей верхи приятности жизни, когда и музыка и чтение, тоже такие же — только задирающие вопросы жизни, но не разрешающие их, — когда все это продолжалось семь, восемь лет, не только не обещая никакой перемены, но, напротив, все больше и больше
теряя прелести, она пришла в отчаяние, и на нее стало находить состояние отчаяния, желания смерти.