Неточные совпадения
У него была способность
понимать искусство и верно, со вкусом подражать искусству, и он подумал, что у него есть то самое, что нужно для
художника, и, несколько времени поколебавшись, какой он выберет род живописи: религиозный, исторический, жанр или реалистический, он принялся писать.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было
понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего
художника, — читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
По этаким надобностям, может быть выводят и уводят людей в своих произведениях твои великие
художники, а я, хоть и плохой писатель, а все-таки несколько получше
понимаю условия художественности.
— Все испытывают эти вещи, — продолжал Петр Иваныч, обращаясь к племяннику, — кого не трогают тишина или там темнота ночи, что ли, шум дубравы, сад, пруды, море? Если б это чувствовали одни
художники, так некому было бы
понимать их. А отражать все эти ощущения в своих произведениях — это другое дело: для этого нужен талант, а его у тебя, кажется, нет. Его не скроешь: он блестит в каждой строке, в каждом ударе кисти…
Дамы и Углаков очень хорошо
поняли, что
художник изображает этим историю своих отношений с Янгуржеевым; но Лябьев, по-видимому, дуэтом остался недоволен: у него больше кипело в душе, чем он выразил это звуками.
— Я глубоко
понимаю вашего друга, — обратился он к Кичееву, — и предложил бы иной путь помощи: сделаем литературный вечер в его пользу. Это будет признательность публики любимому
художнику, а собранную здесь сумму присоединим к сбору.
— Нет, его надо проучить, — оправдывался
художник. — О! О! О! Вот-вот, видите! Нет, не бойтесь, оно, шельмовское дитя, все
понимает, — говорил он Доре, когда ребенок замолчал, уставя удивленные глазки в пестрый карниз комнаты.
Бабушка
поняла мысль
художника и осталась чрезвычайно довольна картиною.
Ему ужасно было досадно, что
художник, стоя перед ним, совершенно закрывал ему своею косматою головой Домну Осиповну; но тот, разумеется, этого не
понимал и продолжал ласково смотреть на Бегушева.
— Ню, что это? Это, так будем мы смотреть, совсем как настоящая безделица. Что говорить о мне? Вот вы! вы артист, вы
художник! вы можете — ви загт ман дизе!.. [Как это говорится? (нем.).] творить! А мы, мы люди… мы простой ремесленник. Мы совсем не одно… Я чувствую, как это, что есть очень, что очень прекрасно; я все это могу очень прекрасно
понимать… но я шары на бильярды делать умею! Вот мое художество!
— Напрасно! Вы говорите — напрасно! А что, ежели я, бесстыдник,
художник Истомин, сейчас после этого «напрасно» объявлю, что всякому, кто посмеет при мне сказать еще хотя одно такое гнусное слово об искусстве, которого он не
понимает, то я ему сейчас вот этими самыми руками до ушей рот разорву?
Понимаете, благодетель мой Фридрих Фридрихович! что для
художника возможна подруга, очень возможна; да
понимаете ли, какая подруга для него возможна?..
Девушка опять долго, без устали смотрела в лицо
художнику, и, наконец, она его
поняла и побледнела. В эту же терцию белый червячок шевельнулся у нее над верхней губою.
Не будем говорить о том, часто ли и в какой степени
художник и поэт ясно
понимают, что именно выразится в их произведении, — бессознательность художнического действования давно уже стала общим местом, о котором все толкуют; быть может, нужнее ныне резко выставлять на вид зависимость красоты произведения от сознательных стремлений
художника, нежели распространяться о том, что произведения истинно творческого таланта имеют всегда очень много непреднамеренности, инстинктивности.
Не
понимаю, как это ухитряются бедствовать некоторые
художники.
— Это пройдет! Лишь бы люди научились думать, а до правды они додумаются. И чудаков этих — Баринова, Кукушкина — вам надо
понять. Это, знаете, —
художники, сочинители. Таким же, наверное, чудаком Христос был. А — согласитесь, что ведь он кое-что не плохо выдумал…
Но
художник понял, что опасенья были насчет желтизны, и успокоил их, сказав, что он только придаст более блеску и выраженья глазам. А по справедливости, ему было слишком совестно и хотелось хотя сколько-нибудь более придать сходства с оригиналом, дабы не укорил его кто-нибудь в решительном бесстыдстве. И точно, черты бледной девушки стали, наконец, выходить яснее из облика Психеи.
В это время приехал Панов из деревни. Он вполне
понимал и ценил Гоголя. Разумеется, мы сейчас их познакомили, и Панов привязался всею своею любящею душою к великому
художнику. Он скоро доказал свою привязанность убедительным образом.
— Не беспокойтесь, я эти вещи очень хорошо
понимаю, —
художник до самой смерти остается
художником.
Если вы это испытали, то
поймете, что происходило во мне, молодом
художнике; тоска по Анете привела меня в лихорадочное состояние.
— Я надеюсь, — сказал он бедному
художнику, — что вы будете иметь успех: здешнее общество никогда еще не слыхало импровизатора. Любопытство будет возбуждено; правда италиянский язык у нас не в употреблении, вас не
поймут; но это не беда; главное — чтоб вы были в моде.
Как вошли, так живописец за собою двери запер и ключ в карман положил. Дядя посмотрел и все
понял, а зять
художнику кивнул, — тот взял и стал в смирную просьбу.
Это внутреннее соответствие материи форме, этот голос материи, хорошо знает
художник, который умеет
понимать и уважать материал, уловлять его стиль, тон, идею, будет ли то дерево, мрамор, металл, краски, звук, слово.
Толстой-художник прямо не в состоянии
понять, как может самоотречение совмещаться с живою жизнью.
Это мы непрерывно слышали и от самого художника-Толстого: чтобы любить людей, чтобы
понимать «все, что стоит
понимать в жизни», надо быть преисполненным силы жизни, надо быть счастливым.
Так вот оно! Да, Мадонна, дурак прав, и Я, сам Сатана,
понимаю его испуг. Мадонна, которую люди видят только в церквах, на картинах, в воображении верующих
художников. Мария, имя которой звучит только в молитвах и песнопениях, небесная красота, милость, всепрощение и вселюбовь! Звезда морей! Тебе нравится это имя: звезда морей? Осмелься сказать: нет!..
— Как же ты не
художник, когда душа у тебя — вся душа наружи — и ты все это
понимаешь, что со мною делается? Нет; тебя непременно надо спасти и поставить на настоящую дорогу.
Величайшие поэты и
художники понимали связь любви и смерти.
Не нужно забывать, что Писемский по переезде своем в Петербург (значит, во второй половине 50-х годов) стал близок к Тургеневу, который одно время сделал из него своего любимца, чрезвычайно высоко ставил его как талант, водил с ним приятельское знакомство, кротко выносил его разносы и участвовал даже волей-неволей в его кутежах. Тургенева как
художника Писемский
понимал очень тонко и определял образно и даже поэтично обаяние его произведений.
Не просто в том, что она обладает тонким критическим чутьем и эстетическим вкусом, умением
понять то, что хотел сказать
художник.
Быть может, знакомство с высокими памятниками зодчества в Италии, знакомство с великими
художниками образовали вкус мой до того, что ощупью его
пойму то, что другие
поймут наукою.
Вы знаете по истории, что казнь врача привела в ужас всех иностранцев, живших тогда в Москве, что Аристотель бежал было в свою землю, что «князь великий
пойма его и, ограбив, посади на Онтонове дворе за Лазарем святым», что
художник исполнил обет свой — докончил храм Успения пресвятой богородицы. Но что после сделалось с ним, с сыном его, куда след их девался — нигде не отыщете. Напрасно сердце ваше спрашивает, где лежит прах их… Бог весть!
А дочь Образца, юное, прекрасное творение, возбуждающее чувство удивления в
художнике, который
понимает красоту, и между тем не знающая, что она так хороша, невинная, неопытная и между тем полная жизни, готовой перебежать через край!
Художник, по множеству разнородных занятий своих, мог только редко с ними видеться; хозяин дома и почти все русские продолжали его чуждаться, скажу более — гнушаться им: Андрей был на Руси одно любящее существо, которое его
понимало, которое сообщалось с ним умом, рано развившимся, и доброю, теплою душою.
Художник и лекарь думали, что великий князь решился на этот великодушный поступок,
поняв беседу их и убежденный красноречивою горестью Нордоулата, некогда его усердного слуги. Не изумился, однако ж, Аристотель, когда Иван Васильевич, отведя его в сторону, прибавил, так что он только мог слышать...
— Укроемся у меня, — подхватил Антон и подал руку
художнику. Этот не противился и молча, как покорное дитя, последовал за ним, но прежде посмотрел на лоскуты чертежа. Ему как бы жаль было, что их намочит дождем. Андрюша
понял взгляд отца, подобрал лоскуты и бережно положил их к себе за пазуху.
Те, которые не интересуются идейной диалектикой Достоевского, трагическими путями его гениальной мысли, для кого он лишь
художник и психолог, — те не знают много в Достоевском, не могут
понять его духа.
— Да разве и наш брат не повинен в этом грехе? — вмешал тут свою речь Ранеев, — я с Лизой был на днях на одной художественной выставке. Тут же был и русский князь, окруженный подчиненными ему сателлитами. Вообразите, во все время, как мы за ним следили, он не проронил ни одного русского слова и даже, увлекаясь галломанией, обращался по-французски к одному
художнику, который ни слова не
понимал на этом языке. Продолжайте же ваш список.
Художник глядел на него, ничего не
понимая.
— Вот вам Лафон, может быть и небольшой
художник, да на многих нынче хорошо потрафил; он, как видите,
понял Христа иначе, чем все предыдущие, и иначе его себе и нам представил: фигура стройная и привлекательная, лик добрый, голубиный взгляд под чистым лбом, и как легко волнуются здесь кудри: тут локоны, тут эти петушки, крутясь, легли на лбу.
— Вот наш господь! Зову вас посмотреть! Здесь я собрал много изображений его лица. Вот он сидит у кладезя с женой самаритянской — работа дивная;
художник, надо думать,
понимал и лицо и момент.
Но не
понимаю, что ужасного нашел
художник там, где было место лишь для улыбки.