Неточные совпадения
А отчего нужно ему в Петербург, почему не мог он остаться в Верхлёве и помогать управлять имением, —
об этом старик не спрашивал себя; он только
помнил, что когда он сам кончил курс ученья, то
отец отослал его от себя.
— Милый, добрый Аркадий Макарович, поверьте, что я
об вас… Про вас
отец мой говорит всегда: «милый, добрый мальчик!» Поверьте, я буду
помнить всегда ваши рассказы о бедном мальчике, оставленном в чужих людях, и
об уединенных его мечтах… Я слишком понимаю, как сложилась душа ваша… Но теперь хоть мы и студенты, — прибавила она с просящей и стыдливой улыбкой, пожимая руку мою, — но нам нельзя уже более видеться как прежде и, и… верно, вы это понимаете?
Он повторяет целый ряд общих мест
об измене христианству,
об отпадении от веры
отцов,
поминает даже «Бюхнера и Молешотта», о которых не особенно ловко и вспоминать теперь, до того они отошли в небытие.
Признаюсь, я именно подумал тогда, что он говорит
об отце и что он содрогается, как от позора, при мысли пойти к
отцу и совершить с ним какое-нибудь насилие, а между тем он именно тогда как бы на что-то указывал на своей груди, так что,
помню, у меня мелькнула именно тогда же какая-то мысль, что сердце совсем не в той стороне груди, а ниже, а он ударяет себя гораздо выше, вот тут, сейчас ниже шеи, и все указывает в это место.
Что было и как было, я не умею сказать; испуганные люди забились в углы, никто ничего не знал о происходившем, ни Сенатор, ни мой
отец никогда при мне не говорили
об этой сцене. Шум мало-помалу утих, и раздел имения был сделан, тогда или в другой день — не
помню.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря
об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком по смерти
отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то время
помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
Скажу вам, что я совершенно не знала
об этом долге; покойная моя матушка никогда не
поминала об нем, и когда до меня дошли слухи, что вы отыскивали меня с тем, чтобы передать мне долг
отца моего, я не верила, полагая, что это была какая-нибудь ошибка; не более как с месяц назад, перечитывая письма
отца моего, в одном из оных мы нашли, что упоминалось
об этом долге, но мы удивились, как он не мог изгладиться из памяти вашей.
Мать и
отец и не
поминали об этом, а моя сестрица и подавно.
— Мне сегодня очень весело! — вскричал он, — и, право, не знаю почему. Да, да, мой друг, да! Я именно
об этой особе и хотел говорить. Надо же окончательно высказаться, договоритьсядо чего-нибудь, и надеюсь, что в этот раз вы меня совершенно поймете. Давеча я с вами заговорил
об этих деньгах и
об этом колпаке-отце, шестидесятилетнем младенце… Ну! Не стоит теперь и
поминать. Я ведь это такговорил! Ха-ха-ха, ведь вы литератор, должны же были догадаться…
Как сейчас
помню: у меня оставалось в руках только пятьсот рублей ассигнациями. Я вспомнил
об отце и поехал в Волхов на ярмарку затем, чтоб пустить мой капитал в оборот. Но, увы! долговременное нахождение под следствием и судом уже подточило мое существование! Мой ум не выказывал изобретательности, а робкое сердце парализировало проворство рук. Деньги мои исчезли, а сам я приведен был моими партнерами в такое состояние, что целых полгода должен был пролежать в городской больнице…
Давыд весьма редко и неохотно говорил со мною о Раисе,
об ее семье, особенно с тех пор, как начал поджидать возвращения своего
отца. Он только и думал, что о нем — и как мы потом жить будем. Он живо его
помнил и с особенным удовольствием описывал мне его.
За всё время, как Николай
помнит себя, он не слыхал ни одного искренно доброго слова
об отце. Если
отец помрёт — после него останется много долгов, надо будет собирать их, и Николай знал, что это ещё больше восстановит против него людей, хотя — долги платить надо.
Отец продал ее за пароход, мать любила, но сама же уговаривала идти за старика, что хочет их всех осчастливить; брат… да что и
поминать его, сам он был у
отца забитый сын, а теперь, разбогатев от вырученного за счастье сестры парохода, живет себе припеваючи в своей Казани, и нет
об нем ни слуху ни духу.
В литературные кружки мне не было случая попасть. Ни дядя, ни
отец в них не бывали. Разговоров о славянофилах, о Грановском,
об университете, о писателях я не
помню в тех домах, куда меня возили. Гоголь уже умер. Другого «светила» не было. Всего больше говорили о «Додо», то есть о графине Евдокии Ростопчиной.