Неточные совпадения
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее за
одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее
положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
Богослужение состояло в том, что священник, одевшись в особенную странную и очень неудобную парчевую
одежду, вырезывал и раскладывал кусочки хлеба на блюдце и потом
клал их в чашу с вином, произнося при этом различные имена и молитвы.
Я
полагал, что Дерсу дня два еще пробудет у меня, и хотел снабдить его деньгами, продовольствием и
одеждой.
По праздникам Окся
клала бесчисленные заплаты на обносившуюся промысловую
одежду и в свою очередь ругала мужиков, не умевших иглы взять в руки.
Она
положила ему на колено свою руку. Ромашов сквозь
одежду почувствовал ее живую, нервную теплоту и, глубоко передохнув, зажмурил глаза. И от этого не стало темнее, только перед глазами всплыли похожие на сказочные озера черные овалы, окруженные голубым сиянием.
Разбойники встали. Иные тотчас влезли на полати; другие еще долго молились перед образом. Из числа последних был Митька. Он усердно
клал земные поклоны, и если б
одежда и вооружение не обличали ремесла его, никто бы по добродушному лицу Митьки не узнал в нем разбойника.
Так и сталось, — Людмила пришла. Она поцеловала Сашу в щеку, дала ему поцеловать руку и весело засмеялась, а он зарделся. От Людмилиных
одежд веял аромат влажный, сладкий, цветочный, — розирис, плотский и сладострастный ирис, растворенный в сладкомечтающих розах. Людмила принесла узенькую коробку в тонкой бумаге, сквозь которую просвечивал желтоватый рисунок. Села,
положила коробку к себе на колени и лукаво поглядела на Сашу.
И Саша лег рано, — для отвода глаз разделся,
положил верхнюю
одежду на стул у дверей и поставил за дверь сапоги.
Послушные его голосу, со всех сторон стекаются уцелевшие обыватели, посыпают свои головы пеплом и, разодрав на себе
одежды, двигаются, под его покровительством, в степь Сахару (Феденька так давно учился географии, что
полагал Сахару на границе Тамбовской и Саратовской губерний).
Посему, и в видах поднятия народного духа, я
полагал бы необходимым всенародно объявить: 1) что занятие курением табака свободно везде, за нижеследующими исключениями (следовало 81 п. исключений); 2) что выбор покроя
одежды предоставляется личному усмотрению каждого, с таковым, однако ж, изъятием, что появление на улицах и в публичных местах в обнаженном виде по-прежнему остается недозволительным, и 3) что преследование за ношение бороды и длинных волос прекращается, а все начатые по сему предмету дела предаются забвению, за исключением лишь нижеследующих случаев (поименовано 33 исключения)».
Заходила ли эта женщина в сырую утреннюю тень, падавшую от дома, выходила ли она на средину двора, освещенного радостным молодым светом, и вся стройная фигура ее в яркой
одежде блистала на солнце и
клала черную тень, — он одинаково боялся потерять хоть одно из ее движений.
Вечером, для старших классов в 10 часов, по приглашению дежурного надзирателя, все становились около своих мест и, сложивши руки с переплетенными пальцами, на минуту преклоняли головы, и затем каждый, сменив
одежду на халат, а сапоги на туфли,
клал платье на свое место на стол и ставил сапоги под лавку; затем весь класс с величайшей поспешностью сбегал три этажа по лестнице и, пробежав через нетопленые сени, вступал в другую половину здания, занимаемого, как сказано выше, темными дортуарами.
Много я с тех пор видала земляничных полянок и ни одной, чтобы за краем непременной березы не увидеть того безвозвратного края
одежды, и немало раз, с тех пор, землянику — ела, и ни одной ягоды в рот не
клала без сжатия сердца.
Отправили часы, Манефа прочла отпуст. Уставщица мать Аркадия середи часовни поставила столик, до самого полу крытый белоснежною полотняною «
одеждой» с нашитыми на каждой стороне осьмиконечными крестами из алой шелковой ленты. Казначея мать Таифа
положила на нем икону Воскресения, воздвизальный крест, канун [Канун — мед, поставленный на стол при отправлении панихиды.], блюдо с кутьей, другое с крашеными яйцами. Чинно отпели канон за умерших…
«Где будет сокровище ваше, там будет и сердце ваше», — сказано в евангелии. Если сокровищем своим человек будет считать свое тело, он и будет
полагать свои силы на то, чтобы у него для тела были вкусные кушанья, покойные помещения, красивая
одежда и всякие удовольствия. А чем больше
полагает человек свои силы на тело, тем меньше у него останется их для жизни духовной.
Под эти слова воротились люди Божии. Они были уже в обычной
одежде. Затушив свечи, все вышли. Николай Александрыч запер сионскую горницу и
положил ключ в карман. Прошли несколько комнат в нижнем этаже… Глядь, уж утро, летнее солнце поднялось высоко… Пахнуло свежестью в растворенные окна большой комнаты, где был накрыт стол. На нем были расставлены разные яства: уха, ботвинья с осетриной, караси из барских прудов, сотовый мед, варенье, конфеты, свежие плоды и ягоды. Кипел самовар.
Во всей обрядной
одежде, величаво и сумрачно встретила Манефа Самоквасова. Только что
положил он перед иконами семипоклонный начал и затем испросил у нее прощения и благословения, она, не поднимаясь с места, молча, пытливо на него поглядела.
— Это,
положим, пятьдесят рублей на два года, стало быть, в год двадцать пять рублей на
одежду; потом на еду, каждый день по два обаза… так-с?
Одежд не вешают, а, за неимением крючков на вешалках, складывают их вчетверо, сжимают и
кладут одно платье на другое, как кирпичи.
Говоривший зевнул, и
одежда его зашуршала: видимо, он потягивался. Я лег грудью на край вагона, чтобы влезть, — и сон тотчас же охватил меня. Кто-то приподнял меня сзади и
положил, а я почему-то отпихивал его ногами — и опять заснул, и точно во сне слышал обрывки разговора...
Переложив все это в свои карманы, Сергей Дмитриевич имел хладнокровие снова осмотреть каждый лоскуток. Пистолет, саблю и кинжал, бывшие на покойном, он отложил в сторону у края дороги. Разрезанную
одежду он бережно
положил на, шинель, закатал в нее и завязал ременной портупеей покойного, взвалил узел на плечи, захватил оружие и понес все это к бричке.
И милая восемнадцатилетняя княжна, сбросив с себя всю тягость
одежд, еще раз посмотрела в зеркало, как бы хотела сказать: «Да, я таки недурна!..» — вспрыгнула, как проворная кошечка, на пуховик, еще раз поцеловала записку, обещаясь завтра поутру отвечать на нее, — а то, пожалуй, немудрено и убиться бедненькому! —
положила ее под изголовье и, наконец, заснула, сладко-мучительно заснула.
Одежда странника была не немецкая; он говорил и языком хотя понятным для чехов, но все-таки не чешским. Старик, прежде чем поклонился хозяевам,
положил несколько крестных знамений перед иконою, вделанною в небольшое дупло вяза, что очень понравилось набожным чехам.
Русские видели, как его
положили на носилки, как его богатая золотая
одежда вся обагрилась кровью, как его шишак, со снопом перьев, спал с головы и открыл его мертвое лицо.
После этого Мигурский сочинил письмо, которое должно было быть найдено за обшлагом его шинели на берегу Урала, и в условленный день, вечером, он пошел к Уралу, дождался темноты,
положил на берегу
одежду, шинель с письмом и тайно вернулся домой.