Неточные совпадения
Прежде чем увидать Степана Аркадьича, он увидал его собаку. Из-под вывороченного корня ольхи выскочил Крак, весь черный от вонючей болотной тины, и с видом победителя обнюхался с Лаской. За Краком
показалась в тени ольх и статная фигура Степана Аркадьича. Он шел навстречу красный, распотевший, с расстегнутым
воротом, всё так же прихрамывая.
Максим Максимыч сел за
воротами на скамейку, а я ушел
в свою комнату. Признаться, я также с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина; хотя, по рассказу штабс-капитана, я составил себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты
в его характере
показались мне замечательными. Через час инвалид принес кипящий самовар и чайник.
— Ах, Анна Григорьевна, пусть бы еще куры, это бы еще ничего; слушайте только, что рассказала протопопша: приехала, говорит, к ней помещица Коробочка, перепуганная и бледная как смерть, и рассказывает, и как рассказывает, послушайте только, совершенный роман; вдруг
в глухую полночь, когда все уже спало
в доме, раздается
в ворота стук, ужаснейший, какой только можно себе представить; кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны
ворота!» Каково вам это
покажется? Каков же после этого прелестник?
Поварчонок и поломойка бежали отворять
вороты, и
в воротах показались кони, точь-в-точь как лепят иль рисуют их на триумфальных
воротах: морда направо, морда налево, морда посередине.
Татьяна с ключницей простилась
За
воротами. Через день
Уж утром рано вновь явилась
Она
в оставленную сень,
И
в молчаливом кабинете,
Забыв на время всё на свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но
показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.
Я оставил Пугачева и вышел на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу.
В крепости все было спокойно и темно. Только
в кабаке светился огонь и раздавались крики запоздалых гуляк. Я взглянул на дом священника. Ставни и
ворота были заперты.
Казалось, все
в нем было тихо.
Улицу перегораживала черная куча людей; за углом
в переулке тоже работали, катили по мостовой что-то тяжелое. Окна всех домов закрыты ставнями и окна дома Варвары — тоже, но оба полотнища
ворот — настежь. Всхрапывала пила, мягкие тяжести шлепались на землю. Голоса людей звучали не очень громко, но весело, — веселость эта
казалась неуместной и фальшивой. Неугомонно и самодовольно звенел тенористый голосок...
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый
ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова.
В комнате было душисто и очень жарко, как
показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Самгин давно не беседовал с ним, и антипатия к этому человеку несколько растворилась
в равнодушии к нему.
В этот вечер Безбедов
казался смешным и жалким, было
в нем даже что-то детское. Толстый,
в синей блузе с незастегнутым
воротом, с обнаженной белой пухлой шеей, с безбородым лицом, он очень напоминал «Недоросля»
в изображении бесталанного актера.
В его унылой воркотне слышалось нечто капризное.
Он выбежит и за
ворота: ему бы хотелось
в березняк; он так близко
кажется ему, что вот он
в пять минут добрался бы до него, не кругом, по дороге, а прямо, через канаву, плетни и ямы; но он боится: там, говорят, и лешие, и разбойники, и страшные звери.
От этого и диван
в гостиной давным-давно весь
в пятнах, от этого и кожаное кресло Ильи Ивановича только называется кожаным, а
в самом-то деле оно — не то мочальное, не то веревочное: кожи-то осталось только на спинке один клочок, а остальная уж пять лет как развалилась
в куски и слезла; оттого же, может быть, и
ворота все кривы, и крыльцо шатается. Но заплатить за что-нибудь, хоть самонужнейшее, вдруг двести, триста, пятьсот рублей
казалось им чуть не самоубийством.
Яков с Кузьмой провели утро
в слободе, под гостеприимным кровом кабака. Когда они выходили из кабака, то Кузьма принимал чрезвычайно деловое выражение лица, и чем ближе подходил к дому, тем строже и внимательнее смотрел вокруг, нет ли беспорядка какого-нибудь, не валяется ли что-нибудь лишнее, зря, около дома, трогал замок у
ворот, цел ли он. А Яков все искал по сторонам глазами, не
покажется ли церковный крест вдалеке, чтоб помолиться на него.
Объяснение это последовало при странных и необыкновенных обстоятельствах. Я уже упоминал, что мы жили
в особом флигеле на дворе; эта квартира была помечена тринадцатым номером. Еще не войдя
в ворота, я услышал женский голос, спрашивавший у кого-то громко, с нетерпением и раздражением: «Где квартира номер тринадцать?» Это спрашивала дама, тут же близ
ворот, отворив дверь
в мелочную лавочку; но ей там,
кажется, ничего не ответили или даже прогнали, и она сходила с крылечка вниз, с надрывом и злобой.
Там то же почти, что и
в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У
ворот домов стоят жители. Они,
кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем.
В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети за спиной или за пазухой.
У некоторых
ворот показывались и исчезали люди или смотрели
в щели.
Хозяйка начала свою отпустительную речь очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала требовала, чтобы Павел Константиныч прогнал жену от себя; но он умолял, да и она сама сказала это больше для блезиру, чем для дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч остается управляющим, квартира на улицу отнимается, и переводится он на задний двор с тем, чтобы жена его не смела и
показываться в тех местах первого двора, на которые может упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить на улицу не иначе, как
воротами дальними от хозяйкиных окон.
Когда Марья Алексевна опомнилась у
ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт явился ее сознанию
в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь на несколько минут сообщением скорби своей Феде и Матрене по человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением чувств до того, что забывает
в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала
в комнату Верочки, бросилась
в ящики туалета,
в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет,
кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
Гробовщик подходил уже к своему дому, как вдруг
показалось ему, что кто-то подошел к его
воротам, отворил калитку и
в нее скрылся.
Мы спустились
в город и, свернувши
в узкий, кривой переулочек, остановились перед домом
в два окна шириною и вышиною
в четыре этажа. Второй этаж выступал на улицу больше первого, третий и четвертый еще больше второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя толстыми столбами внизу, острой черепичной кровлей и протянутым
в виде клюва
воротом на чердаке
казался огромной, сгорбленной птицей.
Все это она объясняет вслух и с удовольствием убеждается, что даже купленный садовник Сергеич сочувствует ей. Но
в самом разгаре сетований
в воротах сада
показывается запыхавшаяся девчонка и объявляет, что барин «гневаются», потому что два часа уж пробило, а обед еще не подан.
Можете себе представить, какие картины рисовало воображение постылых, покуда происходила процедура сбора фруктов и
в воротах сада
показывалась процессия с лотками, горшками и мисками, наполненными массою спелых персиков, вишен и проч.!
Но проходит пять — десять минут, а Настасьи нет. Пахом тоже задержался у
ворот. Всем скучно с дедушкой, всем
кажется, что он что-то старое-старое говорит. Наконец Настасья выплывает
в столовую и молча заваривает чай.
Вдруг
в этот момент отворяются
ворота особняка и
показывается пара одров с бочкой…
Показывается Ольга Петровна, идет, шатается как-то… Глаза заплаканы…
В ворота… По двору… Он за ней, догоняет на узкой лестнице и окликает...
Было что-то ободряющее и торжественное
в этом занятии полицейского двора людьми
в мундирах министерства просвещения, и даже колченогий Дидонус, суетливо вбегавший и выбегавший из полиции,
казался в это время своим, близким и хорошим. А когда другой надзиратель, большой рыжий Бутович, человек очень добродушный, но всегда несколько «
в подпитии», вышел к
воротам и сказал...
Я вышел за
ворота и с бьющимся сердцем пустился
в темный пустырь, точно
в море. Отходя, я оглядывался на освещенные окна пансиона, которые все удалялись и становились меньше. Мне
казалось, что, пока они видны ясно, я еще
в безопасности… Но вот я дошел до середины, где пролегала глубокая борозда, — не то канава, указывавшая старую городскую границу, не то овраг.
За селением он опять прибавил шагу. У поскотины, [Поскотина — изгородь, которой отделяется выгон. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)] где стояли
ворота,
показались встречные мужики, ехавшие
в Суслон. Белобрысый парень неистово закричал им...
Мне
кажется, что
в доме на Полевой улице дед жил не более года — от весны до весны, но и за это время дом приобрел шумную славу; почти каждое воскресенье к нашим
воротам сбегались мальчишки, радостно оповещая улицу...
Когда я пробежал
ворота, мне
показалось, что
в правом, заднем углу огромного двора как будто идет человек, хотя
в темноте я едва лишь мог различать.
Ямщик повернул к
воротам, остановил лошадей; лакей Лаврецкого приподнялся на козлах и, как бы готовясь соскочить, закричал: «Гей!» Раздался сиплый, глухой лай, но даже собаки не
показалось; лакей снова приготовился соскочить и снова закричал: «Гей!» Повторился дряхлый лай, и, спустя мгновенье, на двор, неизвестно откуда, выбежал человек
в нанковом кафтане, с белой, как снег, головой; он посмотрел, защищая глаза от солнца, на тарантас, ударил себя вдруг обеими руками по ляжкам, сперва немного заметался на месте, потом бросился отворять
ворота.
Ворота у Кожиных всегда были, по раскольничьему обычаю, на запоре, и гостям пришлось стучаться
в окно.
Показалось строгое старушечье лицо.
— Гм! — крякнул Арапов. — А вы вот что, Прасковья Ивановна, вы велите Антропу, если ко мне
покажется этот маленький жидок, что у меня перепиской занимался, так
в шею его. Понимаете: от
ворот прямо
в шею.
В это время
в воротах двора
показался высокий человек
в волчьей шубе с капюшоном и
в киверообразной фуражке. Он докликался дворника, постоял с ним с минуту и пошел прямо
в квартиру Розанова.
На лай собачонки, которая продолжала завывать, глядя на отворенные
ворота дворика,
в сенных дверях щелкнула деревянная задвижка, и на пороге
показался высокий худой мужик
в одном белье.
В самом деле, едва мы успели напиться чаю, как перед нашими
воротами показалась какая-то странная громада верхом на лошади.
Самый дом и вся обстановка около него как бы вовсе не изменились:
ворота так же были отворены, крыльцо — отперто; даже на окне,
в зале, как Павлу
показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «Что за чудо, уж не воротились ли они из Москвы?» — подумал он и пошел
в самый дом.
Еще на улице, у
ворот дома,
в котором жила Наташа, я заметил коляску, и мне
показалось, что это коляска князя.
Крыт был дом соломой под щетку и издали
казался громадным ощетинившимся наметом; некрашеные стены от времени и непогод сильно почернели; маленькие, с незапамятных времен не мытые оконца подслеповато глядели на площадь и, вследствие осевшей на них грязи, отливали снаружи всевозможными цветами; тесовые почерневшие
ворота вели
в громадный темный двор,
в котором непривычный глаз с трудом мог что-нибудь различать, кроме бесчисленных полос света, которые врывались сквозь дыры соломенного навеса и яркими пятнами пестрили навоз и улитый скотскою мочою деревянный помост.
Но покуда я раздумывал,
в воротах дома
показался сам старик Дерунов, который только что окончил свои распоряжения во дворе.
Было жарко, она задыхалась от усталости и, когда дошла до лестницы
в квартиру Егора, остановилась, не имея сил идти дальше, обернулась и, удивленно, тихонько крикнув, на миг закрыла глаза — ей
показалось, что
в воротах стоит Николай Весовщиков, засунув руки
в карманы. Но когда она снова взглянула — никого не было…
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел
в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по голому телу,
казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему
ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек
в глубине сада.
Ромашов зажмурил глаза и съежился. Ему
казалось, что если он сейчас пошевелится, то все сидящие
в столовой заметят это и высунутся из окон. Так простоял он минуту или две. Потом, стараясь дышать как можно тише, сгорбившись и спрятав голову
в плечи, он на цыпочках двинулся вдоль стены, прошел, все ускоряя шаг, до
ворот и, быстро перебежав освещенную луной улицу, скрылся
в густой тени противоположного забора.
Между тем
в воротах показался ямщик с тройкой лошадей. Через шею коренной переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал языком, как пьяный, связанный и брошенный
в караульню. Ямщик привязал лошадей под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот с лица. Анна Павловна, увидев его из окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.
Иногда, оставшись один
в гостиной, когда Любочка играет какую-нибудь старинную музыку, я невольно оставляю книгу, и, вглядываясь
в растворенную дверь балкона
в кудрявые висячие ветви высоких берез, на которых уже заходит вечерняя тень, и
в чистое небо, на котором, как смотришь пристально, вдруг
показывается как будто пыльное желтоватое пятнышко и снова исчезает; и, вслушиваясь
в звуки музыки из залы, скрипа
ворот, бабьих голосов и возвращающегося стада на деревне, я вдруг живо вспоминаю и Наталью Савишну, и maman, и Карла Иваныча, и мне на минуту становится грустно.
Но вот заиграл на правом фланге и их знаменитый училищный оркестр, первый
в Москве.
В ту же минуту
в растворенных настежь сквозных золотых
воротах, высясь над толпою,
показывается царь. Он
в светлом офицерском пальто, на голове круглая низкая барашковая шапка. Он величествен. Он заслоняет собою все окружающее. Он весь до такой степени исполнен нечеловеческой мощи, что Александров чувствует, как гнется под его шагами массивный дуб помоста.
Но уже
показался дом-дворец с огромными ярко сияющими окнами. Фотоген въехал сдержанной рысью
в широкие старинные
ворота и остановился у подъезда.
В ту минуту, когда Рихтер передавал ему юнкерскую складчину, он спросил...
— То-то-с, нынче,
кажется, это невозможно, — проговорил губернский предводитель, — я вот даже слышал, что у этого именно хлыста Ермолаева
в доме бывали радения, на которые собиралось народу человек по сту; но чтобы происходили там подобные зверства — никто не рассказывает, хотя, конечно, и то надобно сказать, что
ворота и ставни
в его большущем доме, когда к нему набирался народ, запирались, и что там творилось, никто из православных не мог знать.
Мы были еще
в нерешимости, какие выразить чувства по поводу этой аттестации, как у
ворот раздался стук экипажа, и через минуту
в дверях
показался Редедя и поманил пальцем Ивана Тимофеича.
Молоденький чиновник Черепнин, тот самый, о котором рассказывала Вершина, что он подсматривал
в окно, начал было, когда Вершина овдовела, ухаживать за нею. Вершина не прочь была бы выйти замуж второй раз, но Черепнин
казался ей слишком ничтожным. Черепнин озлобился. Он с радостью поддался на уговоры Володина вымазать дегтем
ворота у Вершиной.
У
ворот на лавочке сидел дворник
в красной кумачной рубахе, синих штанах и босой. Как всегда, он сидел неподвижно, его широкая спина и затылок точно примёрзли к забору, руки он сунул за пояс, рябое скучное лицо застыло, дышал он медленно и глубоко, точно вино пил. Полузакрытые глаза его
казались пьяными, и смотрели они неотрывно.