Неточные совпадения
«А там есть какая-нибудь
юрта, на том берегу, чтоб можно было переждать?» — спросил я. «Однако нет, — сказал он, — кусты есть… Да почто вам
юрта?» — «Куда же чемоданы сложить, пока лошадей приведут?» — «А на берегу: что им доспеется? А не то так
в лодке останутся: не азойно будет» (то есть: «Не тяжело»). Я задумался: провести ночь на пустом берегу вовсе не занимательно;
посылать ночью
в город за лошадьми взад и вперед восемь верст — когда будешь под кровлей? Я поверил свои сомнения старику.
Я думал хуже о
юртах, воображая их чем-то вроде звериных нор; а это та же бревенчатая изба, только бревна, составляющие стену, ставятся вертикально; притом она без клопов и тараканов, с двумя каминами; дым
идет в крышу; лавки чистые. Мы напились чаю и проспали до утра как убитые.
Вот поди же ты, а Петр Маньков на Мае сказывал, что их много, что вот,
слава Богу, красный зверь уляжется скоро и не страшно будет жить
в лесу. «А что тебе красный зверь сделает?» — спросил я. «Как что? по бревнышку всю
юрту разнесет». — «А разве разносил у кого-нибудь?» — «Никак нет, не слыхать». — «Да ты видывал красного зверя тут близко?» — «Никак нет. Бог миловал».
«А вы куда изволите: однако
в город?» — спросил он. «Да,
в Якутск. Есть ли перевозчики и лодки?» — «Как не быть! Куда девается? Вот перевозчики!» — сказал он, указывая на толпу якутов, которые стояли поодаль. «А лодки?» — спросил я, обращаясь к ним. «Якуты не слышат по-русски», — перебил смотритель и спросил их по-якутски. Те зашевелились, некоторые
пошли к берегу, и я за ними. У пристани стояли четыре лодки. От
юрты до Якутска считается девять верст: пять водой и четыре берегом.
Мимо меня бесшумно пролетела сова, испуганный заяц шарахнулся
в кусты, и сова тотчас свернула
в его сторону. Я посидел немного на вершине и
пошел назад. Через несколько минут я подходил к
юрте. Из отверстия ее
в крыше клубами вырывался дым с искрами, из чего я заключил, что мои спутники устроились и варили ужин.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел старую, развалившуюся
юрту и
в ней свою семью
в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он
посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом.
Уже две недели, как мы
шли по тайге. По тому, как стрелки и казаки стремились к жилым местам, я видел, что они нуждаются
в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная ночевка. Поэтому я решил сделать дневку
в Лаохозенском стойбище. Узнав об этом, стрелки
в юртах стали соответственно располагаться. Бивачные работы отпадали: не нужно было рубить хвою, таскать дрова и т.д. Они разулись и сразу приступили к варке ужина.
Я последовал за ним, а следом за мной
пошли и казаки. Минуты через три мы действительно подошли к удэгейскому стойбищу. Тут были три
юрты.
В них жили 9 мужчин и 3 женщины с 4 детьми.
Женщина с удивлением посмотрела на нас, и вдруг на лице ее изобразилась тревога. Какие русские могут прийти сюда? Порядочные люди не
пойдут. «Это — чолдоны [Так удэгейцы называют разбойников.]», — подумала она и спряталась обратно
в юрту. Чтобы рассеять ее подозрения, Дерсу заговорил с ней по-удэгейски и представил меня как начальника экспедиции. Тогда она успокоилась.
Я погрелся у огня и хотел уже было
пойти назад
в юрту, но
в это время увидел
в стороне, около реки, отсвет другого костра.
К счастью, попались аинские рыбачьи
юрты, он приютился
в одной из них, а своего возницу
послал во Владимировку, где тогда жили вольные поселенцы; эти приехали за ним и доставили его еле живого
в Корсаковский пост.
Совсем наугад я
пошел вправо и шагах
в ста от
юрты на берегу высохшей протоки наткнулся на плавник, нанесенный водою.
Абрашка
в это время колол дрова. Заинтересованный шумом, он равнодушно вышел за ворота, пригляделся и вдруг со всех ног кинулся
в дом. Через минуту дверь отворилась. Мне показалось, что оттуда мелькнуло дуло ружья, но тотчас же дверь захлопнулась опять. Не прошло и минуты, как из
юрты появилась красивая жена Абрама, а за ней — сам Абрам покорно
шел с пустыми руками…
Он
пошел к лошадям, а мы вошли
в свою
юрту. Здесь еще ярко пылал огонь, на столе виднелись пустые бутылки и остатки угощения. Маруся лежала за перегородкой, уткнувшись лицом
в изголовье…
Я догадывался, о чем
шли переговоры с бродячим священником, и мы
в некоторой нерешительности остановились невдалеке от нашей освещенной
юрты, чтобы не мешать этим переговорам, решавшим участь Маруси.
— С нами, мол, крестная сила. Где же пашня моя? Заблудился, что ли? Так нет: место знакомое и прикол стоит… А пашни моей нет, и на взлобочке трава оказывается зеленая… Не иначе, думаю, колдовство. Нашаманили, проклятая порода. Потому — шаманы у них, сам знаешь, язвительные живут, сила у дьяволов большая. Навешает сбрую свою, огонь
в юрте погасит, как вдарит
в бубен,
пойдет бесноваться да кликать, тут к нему нечисть эта из-за лесу и слетается.
После
юрт Чукку, расположенных недалеко от устья речки того же имени, с правой стороны описание местности
идет в следующем порядке: небольшая речка Колами, затем долина сужается.
Когда я вернулся
в юрту, больная, сидя, дремала у огня. Тихонько поправив огонь, я тоже
пошел спать.
За это время лодки разделились. Мы перешли к правому берегу, а женщина свернула
в одну из проток. К сумеркам мы достигли устья реки Люундани, по соседству с которой, немного выше, стояли две
юрты. Дальше мы не
пошли и тотчас стали устраивать бивак.
В это время
в юрту вошел молодой ороч и сообщил, что подходит лодка с русскими рабочими, которые с пилами и топорами
шли вверх по реке Хади рубить и плавить лес. Старики оживились, поднялись со своих мест и потихоньку стали расходиться по домам.
Ночью небо заволокло тучами и
пошел сильный дождь, а к утру ударил мороз. Вода, выпавшая на землю, тотчас замерзла. Плавник и камни на берегу моря, трава на лугах и сухая листва
в лесу — все покрылось ледяною корою. Люди сбились
в юрту и грелись у огня. Ветер был неровный, порывистый. Он срывал корье с крыши и завевал дым обратно
в помещение. У меня и моих спутников разболелись глаза.
Оказалось, что удэхейцы разошлись. Услышав звуки топоров и увидев зарево огня на берегу моря, местные удэхейцы
пошли на разведку. Подойдя почти вплотную к нам, они стали наблюдать. Убедившись, что они имеют дело с людьми, которые их не обидят, удэхейцы вышли из засады. Вскоре явились и наши провожатые. Они нашли
юрту и
в ней женщину. Узнав, что мужчины отправились на разведку, они позвали ее с собой и
пошли прямо на бивак.
Женщины встретили старика на берегу и отнесли
в юрту его вещи. Войдя
в помещение, шаман сел на цыновку и закурил трубку. Удэхейцы стали ему рассказывать о больном. Он слушал их с бесстрастным лицом и только изредка задавал вопросы. Потом он велел женщинам принести несколько камней, а сам
пошел тихонько вдоль берега.
На одном разъезде наш поезд стоял очень долго. Невдалеке виднелось бурятское кочевье. Мы
пошли его посмотреть. Нас с любопытством обступили косоглазые люди с плоскими, коричневыми лицами. По земле ползали голые, бронзовые ребята, женщины
в хитрых прическах курили длинные чубуки. У
юрт была привязана к колышку грязно-белая овца с небольшим курдюком. Главный врач сторговал эту овцу у бурятов и велел им сейчас же ее зарезать.
Я дал слово и, опустясь возле умирающего на колени, стал его исповедовать; а
в это самое время
в полную людей
юрту вскочила пестрая шаманка, заколотила
в свой бубен; ей
пошли подражать на деревянном камертоне и еще на каком-то непонятном инструменте, типа того времени, когда племена и народы, по гласу трубы и всякого рода муссикии, повергались ниц перед истуканом деирского поля, — и началось дикое торжество.