Неточные совпадения
Маленькая тропка повела нас
в тайгу. Мы
шли по ней долго и почти не говорили между собой. Километра через полтора справа от дорожки я увидел костер и около него три фигуры.
В одной из них я узнал полицейского пристава. Двое рабочих копали могилу, а рядом с нею на земле лежало чье-то тело, покрытое рогожей. По знакомой мне обуви на ногах я узнал покойника.
Уже две недели, как мы
шли по
тайге. По тому, как стрелки и казаки стремились к жилым местам, я видел, что они нуждаются
в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная ночевка. Поэтому я решил сделать дневку
в Лаохозенском стойбище. Узнав об этом, стрелки
в юртах стали соответственно располагаться. Бивачные работы отпадали: не нужно было рубить хвою, таскать дрова и т.д. Они разулись и сразу приступили к варке ужина.
По мере того как мы удалялись от фанзы, тропа становилась все хуже и хуже. Около леса она разделилась надвое. Одна, более торная,
шла прямо, а другая, слабая, направлялась
в тайгу. Мы стали
в недоумении. Куда
идти?
— Где их нет? — ответил старовер. —
В тайге насквозь китайцы. Куда только ни
пойдешь, везде их найдешь.
Несмотря на утомление и на недостаток продовольствия, все
шли довольно бодро. Удачный маршрут через Сихотэ-Алинь, столь резкий переход от безжизненной
тайги к живому лесу и наконец тропка, на которую мы наткнулись, действовали на всех подбадривающим образом.
В сумерки мы дошли до пустой зверовой фанзы. Около нее был небольшой огород, на котором росли брюква, салат и лук.
Кто не бывал
в тайге Уссурийского края, тот не может себе представить, какая это чаща, какие это заросли. Буквально
в нескольких шагах ничего нельзя увидеть.
В четырех или 6 м не раз случалось подымать с лежки зверя, и только шум и треск сучьев указывали направление,
в котором уходило животное. Вот именно по такой-то
тайге мы и
шли уже подряд
в течение 2 суток.
До сумерек было еще далеко. Я взял свою винтовку и
пошел осматривать окрестности. Отойдя от бивака с километр, я сел на пень и стал слушать.
В часы сумерек пернатое население
тайги всегда выказывает больше жизни, чем днем. Мелкие птицы взбирались на верхушки деревьев, чтобы взглянуть оттуда на угасающее светило и
послать ему последнее прости.
Та к как при ходьбе я больше упирался на пятку, то сильно натрудил и ее. Другая нога устала и тоже болела
в колене. Убедившись, что дальше я
идти не могу, Дерсу поставил палатку, натаскал дров и сообщил мне, что
пойдет к китайцам за лошадью. Это был единственный способ выбраться из
тайги. Дерсу ушел, и я остался один.
Днем четвероногие обитатели
тайги забиваются
в чащу, но перед сумерками начинают подыматься со своих лежек. Сначала они бродят по опушкам леса, а когда ночная мгла окутает землю, выходят пастись на поляны. Казаки не стали дожидаться сумерек и
пошли тотчас, как только развьючили лошадей и убрали седла. На биваке остались мы вдвоем с Дерсу.
Через несколько минут на биваке закипела та веселая и спешная работа, которая знакома всякому, кому приходилось подолгу бывать
в тайге и вести страннический образ жизни. Развьюченные лошади были пущены на волю. Как только с них сняли седла, они сперва повалялись на земле, потом, отряхнувшись,
пошли на поляну кормиться.
Посидев еще немного, я
пошел дальше. Все время мне попадался
в пути свежеперевернутый колодник. Я узнал работу медведя. Это его любимейшее занятие. Слоняясь по
тайге, он подымает бурелом и что-то собирает под ним на земле. Китайцы
в шутку говорят, что медведь сушит валежник, поворачивая его к солнцу то одной, то другой стороной.
Проникнуть
в самую глубь
тайги удается немногим. Она слишком велика. Путнику все время приходится иметь дело с растительной стихией. Много тайн хранит
в себе
тайга и ревниво оберегает их от человека. Она кажется угрюмой и молчаливой… Таково первое впечатление. Но кому случалось поближе с ней познакомиться, тот скоро привыкает к ней и тоскует, если долго не видит леса. Мертвой
тайга кажется только снаружи, на самом деле она полна жизни. Мы с Дерсу
шли не торопясь и наблюдали птиц.
Когда
идешь по
тайге днем, то обходишь колодник, кусты и заросли.
В темноте же всегда, как нарочно, залезешь
в самую чащу. Откуда-то берутся сучья, которые то и дело цепляются за одежду, ползучие растения срывают головной убор, протягиваются к лицу и опутывают ноги.
В Корсаковском посту живет ссыльнокаторжный Алтухов, старик лет 60 или больше, который убегает таким образом: берет кусок хлеба, запирает свою избу и, отойдя от поста не больше как на полверсты, садится на гору и смотрит на
тайгу, на море и на небо; посидев так дня три, он возвращается домой, берет провизию и опять
идет на гору…
Сначала строят селение и потом уже дорогу к нему, а не наоборот, и благодаря этому совершенно непроизводительно расходуется масса сил и здоровья на переноску тяжестей из поста, от которого к новому месту не бывает даже тропинок; поселенец, навьюченный инструментом, продовольствием и проч.,
идет дремучею
тайгой, то по колена
в воде, то карабкаясь на горы валежника, то путаясь
в жестких кустах багульника.
Днем больше
в тайге отдыхали, по ночам
шли напролет. К Тархановой заимке подошли на рассвете. Стоит
в лесу заимка новая, кругом огорожена, вороты заперты накрепко. По приметам выходит та самая, про какую Буран рассказывал. Вот подошли мы, вежливенько постучались, смотрим: вздувают
в заимке огонь. «Кто, мол, тут, что за люди?»
Вот сидим мы у огня, ухи дожидаемся — давно горячего не видали. А ночь темная, с окияну тучи надвинулись, дождик моросит, по
тайге в овраге шум
идет, а нам и любо… Нашему-то брату, бродяжке, темная ночь — родная матушка; на небе темнее — на сердце веселее.
Вот вошли мы
в тайгу, а на ту пору
шли мы падью по речке; по одну сторону горы и по другую тоже горы, лиственью поросли густо.
«Слышь, как ревет? — обратился Буран к Василию. — Вот оно: кругом-то вода, посередке беда… Беспременно море переплывать надо, да еще до переправы островом сколько
идти придется… Гольцы, да
тайга, да кордоны!.. На сердце у меня что-то плохо; нехорошо море-то говорит, неблагоприятно. Не избыть мне, видно, Соколиного острова, не избыть будет — стар! Два раза бегал; раз
в Благовещенске, другой-то раз
в Расее поймали, — опять сюда… Видно, судьба мне на острову помереть».
Идем по земле, словно по камню горячему, каждого шороху пугаемся, каждую заимку обходим, от русского человека тотчас
в тайгу хоронимся, следы заметаем.
Шли мы больше горами; оно хоть труднее, да зато безопаснее: на горах-то только
тайга шумит да ручьи бегут, по камню играют. Житель, гиляк,
в долинах живет, у рек да у моря, потому что питается рыбой, которая рыба
в реки ихние с моря заходит, кытá называемая. И столь этой рыбы много, так это даже удивлению подобно. Кто не видал, поверить трудно: сами мы эту рыбу руками добывали.
Вот, думаем, он сейчас зевнет, да перекрестится, да и завалится спать…
в тепле, да
в сытости, да никого-то он не боится, а мы
пойдем по дикой
тайге путаться глухою ночью да точно нечисть болотная с петухами от крещеных людей хорониться.
По хорошей и по дурной дороге,
в жару и слякоть, гольцами и
тайгой, и ровною Барабинскою степью бродяга все
идет к своей неопределенной далекой цели…
Тайгой этой
идти надо было еще дён шесть, а то и больше, а мне одному-то на три дня
в силу хватит.
Безрукой, гляжу, тоже коня седлает, а конек у него послушный был, как собачонка. Одною рукой он его седлал. Сел потом на него, сказал ему слово тихонько, конь и
пошел со двора. Запрег я коренную, вышел за ворота, гляжу: Безрукой рысцой уже
в тайгу въезжает. Месяц-то хоть не взошел еще, а все же видно маленько. Скрылся он
в тайгу, и у меня на сердце-то полегчало.
В густой
тайге шел точно шорох и таинственный шепот.
Долго ли, коротко ли сидел, только слышу: кто-то
идет из
тайги тропочкой мимо,
в белом пинжаке,
в фуражке, палочкой помахивает. Писарь… верстах
в четырех жил. Прошел он по мостику и прямо
в избу. Потянуло тут и меня к окну: что будет?
Взял про запас полушубок, да порты, да сапоги-пару, вырезал
в тайге посошок и
пошел…
Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая
тайга!.. Скотина
идет вперед и смотрит
в землю, не зная, куда ее гонят… И он также… Разве он знал, чтó поп читает
в церкви и за что
идет ему руга? Разве он знал, зачем и куда увели его старшего сына, которого взяли
в солдаты, и где он умер, и где теперь лежат его бедные кости?
Я не знал, как объяснить ему. Мне казалось, что для этого нет слов, понятных Микеше, и некоторое расстояние мы проехали молча среди темной и притихшей
тайги… Потом он легко соскочил с лошади и
пошел рядом, несколько впереди, заглядывая мне
в лицо.
Кольма длиною около 10 километров. По ней
идет в большом количестве горбуша. Вот почему места эти охотно навещаются орочами с реки Ботчи. Заготовив здесь запасы юколы на год, они складывают ее
в амбары и оставляют
в тайге до соболевания. От Ботчи к югу горные породы, собранные мною
в последовательном порядке, распределяются так: сперва
идет андезитовая лава с кальцитом, затем диабазовый туф и туф кварцевого порфира, за ним опять туф дацитовый и выветренная пузыристая лава и, наконец, базальт.
И вот он
идет туда пешком, и жалость не покидает его. Поговорка, пущенная им
в ход вчера
в объяснении с Черносошным:"от тюрьмы да от сумы не открещивайся" — врезалась ему
в мозг и точно дразнила. Со дна души поднималось чисто мужицкое чувство — страх неволи, сидения взаперти, вера
в судьбу, которая может и невинного отправить
в кандалах
в сибирскую
тайгу.
Поляна, по которой они
шли, образовалась из первого места, занятого прииском; здесь когда-то, лет двадцать тому назад, стояла казарма рабочих, теперь отнесенная далеко
в глубь
тайги.
— Наверное сказать нельзя, обокраден ли убитый, были ли с ним деньги и вещи, это знают Бог да ты, но по одежде он должен был принадлежать к людям состоятельным и не мог иметь
в кармане только мелочь, и, наконец, приехав на охоту
в тайгу из К., должен же он иметь какие-либо деньги, чтобы хоть вернуться обратно — их мы
в избе на прииске Безымянных не нашли. Ты был
в этой избе… Видели, как ты крадучись
шел оттуда, и узнали тебя… — с расстановкой сказал земский заседатель.
Начальство добыло веские данные, из которых можно было заключить, что
в ближайшей
тайге образовалась шайка злоумышленников, коноводом которой был Иван Орлов, но последний оставался неуловим, а по показаниям нескольких оплошавших его сотоварищей, попавшихся
в руки властей, живет отдельно от товарищей и является лишь для того, чтобы
идти на «работу», но где имеет он пристанище — они отозвались незнанием.