Неточные совпадения
Среди ночи он проснулся,
пошел в уборную, но, когда вышел из
купе в коридор, кто-то сильно толкнул его
в грудь и тихо сказал...
Да, поезд
шел почти с обычной скоростью, а
в коридоре топали шаги многих людей. Самгин поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав руку с револьвером за спину, быстро открыл дверь
купе, спрашивая...
Жандарм тяжело поднял руку, отдавая честь, и
пошел прочь, покачиваясь, обер тоже отправился за ним, а поручик, схватив Самгина за руку, втащил его
в купе, толкнул на диван и, закрыв дверь, похохатывая, сел против Клима — колено
в колено.
Клим Иванович плохо спал ночь, поезд из Петрограда
шел медленно, с препятствиями, долго стоял на станциях, почти на каждой толпились солдаты, бабы, мохнатые старики, отвратительно визжали гармошки, завывали песни, — звучал дробный стук пляски, и
в окна
купе заглядывали бородатые рожи запасных солдат.
Но дама повернулась к нему спиной, взяла девочку за руку и
пошла с ней
в купе, оставив Горизонта расшаркиваться и бормотать комплименты и извинения.
Нас ехало
в купе всего четыре человека, по одному
в каждом углу. Может быть, это были всё соотечественники, но знакомиться нам не приходилось, потому что наступала ночь, а утром
в Кёльне предстояло опять менять вагоны. Часа с полтора
шла обычная дорожная возня, причем мой vis-Ю-vis [сидевший напротив спутник] не утерпел-таки сказать: «а у нас-то что делается — чудеса!» — фразу, как будто сделавшуюся форменным приветствием при встрече русских
в последнее время. И затем все окунулось
в безмолвие.
Окончив благополучно сезон, мы поехали втроем
в Пензу: Далматов и Свободина
в купе первого класса, а я один
в третьем, без всякого багажа, потому что единственный чемодан
пошел вместе с далматовским багажом.
Камердинер поехал с вещами
в купе, а я
пошел пешком с Курского к Николаевскому вокзалу.
С отчаянными усилиями расталкивая толпу, Печорин бросился к дверям… перед ним человека за четыре, мелькнул розовый салоп, шаркнули ботинки… лакей подсадил розовый салоп
в блестящий
купе, потом вскарабкалась
в него медвежья шуба, дверцы хлопнули, — «на Морскую!
пошел!»..
Я поцеловал
в последний раз, пожал руку, и мы расстались — навсегда. Поезд уже
шел. Я сел
в соседнем
купе, — оно было пусто, — и до первой станции сидел тут и плакал. Потом
пошел к себе
в Софьино пешком…
Заметив, что на нее смотрит Артынов, она кокетливо прищурила глаза и заговорила громко по-французски, и оттого, что ее собственный голос звучал так прекрасно и что слышалась музыка и луна отражалась
в пруде, и оттого, что на нее жадно и с любопытством смотрел Артынов, этот известный донжуан и баловник, и оттого, что всем было весело, она вдруг почувствовала радость, и, когда поезд тронулся и знакомые офицеры на прощанье сделали ей под козырек, она уже напевала польку, звуки которой
посылал ей вдогонку военный оркестр, гремевший где-то там за деревьями; и вернулась она
в свое
купе с таким чувством, как будто на полустанке ее убедили, что она будет счастлива непременно, несмотря ни на что.
У нас
в вагоне
шла своя однообразная и размеренная жизнь. Мы, четверо «младших» врачей, ехали
в двух соседних
купе: старший ординатор Гречихин, младшие ординаторы Селюков, Шанцер и я. Люди все были славные, мы хорошо сошлись. Читали, спорили, играли
в шахматы.
За дрогами никто не
шел; только вправо и влево тянулось гуськом и по двое несколько мужчин, одетых
в штатское, и пожилых, и молодых. Всех-то их можно было насчитать человек с пятнадцать; позади дрог ехала одна извозчичья пролетка с дамой
в черном и, гораздо дальше, барское двухместное
купе синего цвета.