— Ну, ну, пойдем, что ли, пойдем, — прошамкала она, с трудом
подымаясь с полу. — Никому я не ворожу теперь, касатик… Забыла… Стара стала, глаза не видят. Только для тебя разве.
Неточные совпадения
Со всех сторон из травы уже стал
подыматься густой храп спящего воинства, на который отзывались
с поля звонкими ржаньями жеребцы, негодующие на свои спутанные ноги.
— Да здесь-с, — засмеялся вдруг Лебедев,
подымаясь во весь рост со стула и приятно смотря на князя, — очутился вдруг здесь, в
поле собственного моего сюртука. Вот, извольте сами посмотреть, ощупайте-с.
Ночь, тихая, прохладная, темная, обступила со всех сторон и заставляла замедлять шаги. Свежие веяния доносились
с недалеких
полей. В траве у заборов
подымались легкие шорохи и шумы, и вокруг все казалось подозрительным и странным, — может быть, кто-нибудь крался сзади и следил. Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, словно, в них просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека и враждебная ему. Передонов тихо шел по улицам и бормотал...
— «Не вихри, не ветры в
полях подымаются, не буйные крутят пыль черную: выезжает то сильный, могучий богатырь Добрыня Никитич на своем коне богатырском,
с одним Торопом-слугой; на нем доспехи ратные как солнышко горят; на серебряной цепи висит меч-кладенец в полтораста пуд; во правой руке копье булатное, на коне сбруя красна золота.
Минут через пять березовая роща осталась у них назади; коляска своротила
с большой дороги на проселочную, которая шла посреди
полей, засеянных хлебом; справа и слева мелькали небольшие лесочки и отдельные группы деревьев; вдали чернелась густая дубовая роща, из-за которой
подымались высокие деревянные хоромы, построенные еще дедом Полины, храбрым секунд-майором Лидиным, убитым при штурме Измаила.
Пол везде был сильно попорчен, даже было выбито несколько ям; небольшие окна,
с только что вставленными новыми рамами, были отворены настежь, на подоконниках стояли горшки цветов, плющ маскировал почерневшие косяки, а снаружи, по натянутым веревочкам, зеленой стеной
подымался молодой хмель, забираясь отдельными корнями под самую крышу.
…Время от времени за лесом
подымался пронзительный вой ветра; он рвался
с каким-то свирепым отчаянием по замирающим
полям, гудел в глубоких колеях проселка, подымал целые тучи листьев и сучьев, носил и крутил их в воздухе вместе
с попадавшимися навстречу галками и, взметнувшись наконец яростным, шипящим вихрем, ударял в тощую грудь осинника… И мужик прерывал тогда работу. Он опускал топор и обращался к мальчику, сидевшему на осине...
Однажды поутру, часов в двенадцать, всё семейство Перекатовых собралось в гостиную. Муж, в зеленом круглом фраке, высоком клетчатом галстухе и гороховых панталонах
с штиблетами, стоял перед окном и
с большим вниманием ловил мух. Дочь сидела за пяльцами; ее небольшая, полненькая ручка в черной митенке грациозно и медленно
подымалась и опускалась над канвой. Ненила Макарьевна сидела на диване и молча посматривала на
пол.
Сходя
с подножки, он наступил на длинную
полу своего кафтана и чуть не упал. То же повторилось, когда он стал
подыматься на ступени. Спутники подхватили его под руки и почти внесли на подъезд, так бережно, точно это был хрупкий сосуд
с драгоценной жидкостью.
Году не длилось такое житье. Ведомость пришла, что прусский король
подымается, надо войне быть. Князь Борис Алексеич в полках служил, на войну ему следовало. Стал собираться, княгиня
с мужем ехать захотела, да старый князь слезно молил сноху, не покидала б его в одиночестве, представлял ей резоны, не женскому-де
полу при войске быть; молодой князь жене то ж говорил. Послушалась княгиня Варвара Михайловна — осталась на горе в Заборье.