Неточные совпадения
Разговаривая и здороваясь со встречавшимися знакомыми, Левин
с князем прошел все комнаты: большую, где стояли уже столы и играли в небольшую игру привычные партнеры; диванную, где играли в шахматы и сидел Сергей Иванович, разговаривая
с кем-то; бильярдную, где на изгибе комнаты у
дивана составилась веселая партия
с шампанским, в которой участвовал Гагин; заглянули и в инфернальную, где у одного стола, за который уже сел Яшвин, толпилось много державших.
Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на
диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались
с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит
с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на
диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
«Честолюбие? Серпуховской? Свет? Двор?» Ни на чем он не мог остановиться. Всё это имело смысл прежде, но теперь ничего этого уже не было. Он встал
с дивана, снял сюртук, выпустил ремень и, открыв мохнатую грудь, чтобы дышать свободнее, прошелся по комнате. «Так сходят
с ума, — повторил он, — и так стреляются… чтобы не было стыдно», добавил он медленно.
Вернувшись домой после трех бессонных ночей, Вронский, не раздеваясь, лег ничком на
диван, сложив руки и положив на них голову. Голова его была тяжела. Представления, воспоминания и мысли самые странные
с чрезвычайною быстротой и ясностью сменялись одна другою: то это было лекарство, которое он наливал больной и перелил через ложку, то белые руки акушерки, то странное положение Алексея Александровича на полу пред кроватью.
Но чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когда-то гордую, веселую, теперь же постыдную голову, и она вся сгибалась и падала
с дивана, на котором сидела, на пол, к его ногам; она упала бы на ковер, если б он не держал ее.
Выступили знакомые подробности: оленьи рога, полки
с книгами, зеркало печи
с отдушником, который давно надо было починить, отцовский
диван, большой стол, на столе открытая книга, сломанная пепельница, тетрадь
с его почерком.
— Ну вот, теперь мы сядем спокойно, — сказала графиня Лидия Ивановна,
с взволнованною улыбкой поспешно пролезая между столом и
диваном, — и поговорим за нашим чаем.
Сидя на звездообразном
диване в ожидании поезда, она,
с отвращением глядя на входивших и выходивших (все они были противны ей), думала то о том, как она приедет на станцию, напишет ему записку и что̀ она напишет ему, то о том, как он теперь жалуется матери (не понимая ее страданий) на свое положение, и как она войдет в комнату, и что она скажет ему.
И, заметив полосу света, пробившуюся
с боку одной из суконных стор, он весело скинул ноги
с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке, не вставая, потянулся рукой к тому месту, где в спальне у него висел халат.
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычайный час, то есть в 8 часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном
диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах
дивана, как бы желая опять заснуть надолго,
с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на
диван и открыл глаза.
Проходя через первую гостиную, Левин встретил в дверях графиню Боль,
с озабоченным и строгим лицом что-то приказывавшую слуге. Увидав Левина, она улыбнулась и попросила его в следующую маленькую гостиную, из которой слышались голоса. В этой гостиной сидели на креслах две дочери графини и знакомый Левину московский полковник. Левин подошел к ним, поздоровался и сел подле
дивана, держа шляпу на колене.
Волны моря бессознательной жизни стали уже сходиться над его головой, как вдруг, — точно сильнейший заряд электричества был разряжен в него, — он вздрогнул так, что всем телом подпрыгнул на пружинах
дивана и, упершись руками,
с испугом вскочил на колени.
Туровцын сидел
с кружкой питья на высоком
диване в бильярдной, и Степан Аркадьич
с Вронским о чем-то разговаривали у двери в дальнем углу комнаты.
«Вы можете затоптать в грязь», слышал он слова Алексея Александровича и видел его пред собой, и видел
с горячечным румянцем и блестящими глазами лицо Анны,
с нежностью и любовью смотрящее не на него, а на Алексея Александровича; он видел свою, как ему казалось, глупую и смешную фигуру, го когда Алексей Александрович отнял ему от лица руки. Он опять вытянул ноги и бросился на
диван в прежней позе и закрыл глаза.
Ах, что я пережила! — повторила она, когда Сергей Иванович вошел и сел
с ней рядом на
диване.
— Пойдем ужинать! — сказала хозяйка, поднявшись
с дивана, и выступила на середину комнаты, закутывая в шаль молодые продрогнувшие свои члены.
Она поднялась
с дивана, на котором сидела...
В то самое время, когда Чичиков в персидском новом халате из золотистой термаламы, развалясь на
диване, торговался
с заезжим контрабандистом-купцом жидовского происхождения и немецкого выговора, и перед ними уже лежали купленная штука первейшего голландского полотна на рубашки и две бумажные коробки
с отличнейшим мылом первостатейнейшего свойства (это было мыло то именно, которое он некогда приобретал на радзивилловской таможне; оно имело действительно свойство сообщать нежность и белизну щекам изумительную), — в то время, когда он, как знаток, покупал эти необходимые для воспитанного человека продукты, раздался гром подъехавшей кареты, отозвавшийся легким дрожаньем комнатных окон и стен, и вошел его превосходительство Алексей Иванович Леницын.
— Правда,
с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на этом
диване. Эй, Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Какое-то время послал Бог: гром такой — у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! где так изволил засалиться?
Поцелуй совершился звонко, потому что собачонки залаяли снова, за что были хлопнуты платком, и обе дамы отправились в гостиную, разумеется голубую,
с диваном, овальным столом и даже ширмочками, обвитыми плющом; вслед за ними побежали, ворча, мохнатая Адель и высокий Попури на тоненьких ножках.
На письменном столе перед
диваном — портфель, банка
с одеколоном, сургуч, зубные щетки, новый календарь и два какие-то романа, оба вторые тома.
Но прежде необходимо знать, что в этой комнате было три стола: один письменный — перед
диваном, другой ломберный — между окнами у стены, третий угольный — в углу, между дверью в спальню и дверью в необитаемый зал
с инвалидною мебелью.
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок
с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол,
диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины
с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел.
В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у ворот
Остановился. К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на
диване.
Старушки
с плачем обнялись,
И восклицанья полились.
Налево от
дивана стоял старый английский рояль; перед роялем сидела черномазенькая моя сестрица Любочка и розовенькими, только что вымытыми холодной водой пальчиками
с заметным напряжением разыгрывала этюды Clementi.
Карл Иваныч был глух на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к
дивану, оперся одной рукой о стол, стоя на одной ноге, и
с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал...
Порфирий Петрович, как только услышал, что гость имеет до него «дельце», тотчас же попросил его сесть на
диван, сам уселся на другом конце и уставился в гостя, в немедленном ожидании изложения дела,
с тем усиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит и смущает
с первого раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что вы излагаете, по собственному вашему мнению, далеко не в пропорции
с таким необыкновенно важным, оказываемым вам вниманием.
Раскольников вскочил
с дивана, постоял было несколько секунд и сел опять, не говоря ни слова. Мелкие конвульсии вдруг прошли по всему его лицу.
— Нет, не брежу… — Раскольников встал
с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том, что
с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу
с кем бы то ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина.
И долго, несколько часов, ему все еще мерещилось порывами, что «вот бы сейчас, не откладывая, пойти куда-нибудь и все выбросить, чтоб уж
с глаз долой, поскорей, поскорей!» Он порывался
с дивана несколько раз, хотел было встать, но уже не мог.
Раскольников в бессилии упал на
диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал
с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и
с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
Порфирий остановился против него, подождал и вдруг сам захохотал вслед за ним. Раскольников встал
с дивана, вдруг резко прекратив свой, совершенно припадочный, смех.
— Ну, коль штуку, так и хорошо! А то и я сам было подумал… — пробормотал Зосимов, подымаясь
с дивана. — Мне, однако ж, пора; я еще зайду, может быть… если застану…
Покончив
с этим, он просунул пальцы в маленькую щель, между его «турецким»
диваном и полом, пошарил около левого угла и вытащил давно уже приготовленный и спрятанный там заклад.
Возвратясь
с Сенной, он бросился на
диван и целый час просидел без движения. Между тем стемнело; свечи у него не было, да и в голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить: думал ли он о чем-нибудь в то время? Наконец он почувствовал давешнюю лихорадку, озноб, и
с наслаждением догадался, что на
диване можно и лечь… Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как будто придавил.
«А! вот уж и из распивочных пьяные выходят, — подумал он, — третий час, — и вдруг вскочил, точно его сорвал кто
с дивана.
Он вздрогнул, очнулся, приподнял голову, посмотрел в окно, сообразил время и вдруг вскочил, совершенно опомнившись, как будто кто его сорвал
с дивана.
— Здоров, здоров! — весело крикнул навстречу входящим Зосимов. Он уже минут
с десять как пришел и сидел во вчерашнем своем углу на
диване. Раскольников сидел в углу напротив, совсем одетый и даже тщательно вымытый и причесанный, чего уже давно
с ним не случалось. Комната разом наполнилась, но Настасья все-таки успела пройти вслед за посетителями и стала слушать.
Он приподнялся
с усилием. Голова его болела; он встал было на ноги, повернулся в своей каморке и упал опять на
диван.
Тихим, ослабевшим шагом,
с дрожащими коленами и как бы ужасно озябший, воротился Раскольников назад и поднялся в свою каморку. Он снял и положил фуражку на стол и минут десять стоял подле, неподвижно. Затем в бессилии лег на
диван и болезненно,
с слабым стоном, протянулся на нем; глаза его были закрыты. Так пролежал он
с полчаса.
Прошло минут
с десять. Было еще светло, но уже вечерело. В комнате была совершенная тишина. Даже
с лестницы не приносилось ни одного звука. Только жужжала и билась какая-то большая муха, ударяясь
с налета об стекло. Наконец, это стало невыносимо: Раскольников вдруг приподнялся и сел на
диване.
Он до того был сбит и спутан, что, уже придя домой и бросившись на
диван,
с четверть часа сидел, только отдыхая и стараясь хоть сколько-нибудь собраться
с мыслями.
С тем же удивлением перевел и уставил потом глаза на самого Раскольникова, раздетого, всклоченного, немытого, лежавшего на мизерном грязном своем
диване и тоже неподвижно его рассматривавшего.
Правда, вот он на
диване лежит, под одеялом, но уж до того затерся и загрязнился
с тех пор, что уж, конечно, Заметов ничего не мог рассмотреть.
Вдруг он переступил осторожно через порог, бережно притворил за собой дверь, подошел к столу, подождал
с минуту, — все это время не спуская
с него глаз, — и тихо, без шуму, сел на стул подле
дивана; шляпу поставил сбоку, на полу, а обеими руками оперся на трость, опустив на руки подбородок.
— Да уж не вставай, — продолжала Настасья, разжалобясь и видя, что он спускает
с дивана ноги. — Болен, так и не ходи: не сгорит. Что у те в руках-то?
— Да ты
с ума сошел! Деспот! — заревел Разумихин, но Раскольников уже не отвечал, а может быть, и не в силах был отвечать. Он лег на
диван и отвернулся к стене в полном изнеможении. Авдотья Романовна любопытно поглядела на Разумихина; черные глаза ее сверкнули: Разумихин даже вздрогнул под этим взглядом. Пульхерия Александровна стояла как пораженная.
— Соня! Дочь! Прости! — крикнул он и хотел было протянуть к ней руку, но, потеряв опору, сорвался и грохнулся
с дивана, прямо лицом наземь; бросились поднимать его, положили, но он уже отходил. Соня слабо вскрикнула, подбежала, обняла его и так и замерла в этом объятии. Он умер у нее в руках.
Она привстала
с дивана в испуге и выпрямилась пред ним.