Неточные совпадения
Вронский и не смотрел на нее, а, желая прийти далеко первым, стал работать поводьями кругообразно, в такт скока
поднимая и опуская голову
лошади.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на землю. «Это что? кто-то едет», подумал он, услыхав бубенцы, и
поднял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые
лошади жались от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
— All right, sir — все исправно, сударь, — где-то внутри горла проговорил голос Англичанина. — Лучше не ходите, — прибавил он,
поднимая шляпу. — Я надел намордник, и
лошадь возбуждена. Лучше не ходить, это тревожит
лошадь.
Одна из
лошадей, сытый бурый третьяк, увидав собаку, шарахнулся и,
подняв хвост, фыркнул.
Он заметил нерешимость в ушах
лошади и
поднял хлыст, но тотчас же почувствовал, что сомнение было неосновательно:
лошадь знала, что нужно.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим.
Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не
подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Я выделывал ногами самые забавные штуки: то, подражая
лошади, бежал маленькой рысцой, гордо
поднимая ноги, то топотал ими на месте, как баран, который сердится на собаку, при этом хохотал от души и нисколько не заботился о том, какое впечатление произвожу на зрителей, Сонечка тоже не переставала смеяться: она смеялась тому, что мы кружились, взявшись рука за руку, хохотала, глядя на какого-то старого барина, который, медленно
поднимая ноги, перешагнул через платок, показывая вид, что ему было очень трудно это сделать, и помирала со смеху, когда я вспрыгивал чуть не до потолка, чтобы показать свою ловкость.
Две борзые собаки, напряженно загнув хвост серпом и высоко
поднимая ноги, грациозно перепрыгивали по высокому жнивью, за ногами
лошади...
Самгин
поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой из тени в свет и снова в тень. Шел и думал, что можно было не учиться в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных
лошадях в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах. В голове, как медные пятаки в кармане пальто, болтались, позванивали в такт шагам слова...
Самгин видел, как
лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу, казаки
подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок
лошади, на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Черноусый кавалерист запрокинулся назад, остановил
лошадь на скаку, так, что она вздернула оскаленную морду в небо, высоко
поднял шашку и заревел неестественным голосом, напомнив Самгину рыдающий рев кавказского осла, похожий на храп и визг поперечной пилы.
Там третий, бичуан, ведет верховую
лошадь; четвертый метет улицу,
поднимая столбом красно-желтую пыль.
Я удивляюсь, — прибавил Вандик, оглядываясь по сторонам, — что их нет сегодня: они стадами скачут по скалам, и лишь завидят людей и
лошадей,
поднимают страшный крик».
Тимофей советовал бить передовых
лошадей (мы ехали гусем), я посоветовал запрячь тройку рядом и ушел опять на холм петь, наконец ямщик нарубил кольев, и мы стали
поднимать повозку сзади, а он кричал на
лошадей: «Эй, ну, дружки, чтоб вас задавило, проклятые!» Но дружки ни с места.
Между тем
лошадь чувствует, что она вязнет глубоко: вот она начинает делать отчаянные усилия и порывисто
поднимает кверху то крестец, то спину, то голову.
Чуть
лошади немного задумаются — ямщик
поднимет над ними только руку или гикнет — и опять пошли.
На дворе накрапывал дождь, было очень темно, и только по хриплому кашлю Пантелеймона можно было угадать, где
лошади.
Подняли у коляски верх.
Я
поднял голову… точно, они: и телега их, и
лошади. На пороге питейного заведения внезапно показался знакомый великан в полушубке.
В улицах, образованных телегами, толпились люди всякого звания, возраста и вида: барышники, в синих кафтанах и высоких шапках, лукаво высматривали и выжидали покупщиков; лупоглазые, кудрявые цыгане метались взад и вперед, как угорелые, глядели
лошадям в зубы,
поднимали им ноги и хвосты, кричали, бранились, служили посредниками, метали жребий или увивались около какого-нибудь ремонтера в фуражке и военной шинели с бобром.
Лошадь задрала морду,
подняла хвост и бросилась боком в кусты; он за ней на одной ноге вприпрыжку, однако наконец-таки попал в седло; как исступленный, завертел нагайкой, затрубил в рог и поскакал.
Возле сарая несколько худых и взъерошенных борзых щенков терзали дохлую
лошадь, вероятно Орбассана; один из них
поднял было окровавленную морду, полаял торопливо и снова принялся глодать обнаженные ребра.
Тогда я вернулся назад и пошел в прежнем направлении. Через полчаса я увидел огни бивака. Яркое пламя освещало землю, кусты и стволы деревьев. Вокруг костров суетились люди. Вьючные
лошади паслись на траве; около них разложены были дымокуры. При моем приближении собаки
подняли лай и бросились навстречу, но, узнав меня, сконфузились и в смущении вернулись обратно.
Вдруг
лошади подняли головы и насторожили уши, потом они успокоились и опять стали дремать. Сначала мы не обратили на это особого внимания и продолжали разговаривать. Прошло несколько минут. Я что-то спросил Олентьева и, не получив ответа, повернулся в его сторону. Он стоял на ногах в выжидательной позе и, заслонив рукой свет костра, смотрел куда-то в сторону.
Наконец он увидел, что едет не в ту сторону. Владимир остановился: начал думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно было взять ему вправо. Он поехал вправо.
Лошадь его чуть ступала. Уже более часа он был в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а полю не было конца. Все сугробы да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их
подымал. Время шло; Владимир начинал сильно беспокоиться.
Лошади эти
подняли нас чрезвычайно в глазах вятского общества.
Подняли у коляски фордек, и
лошади побежали рысью. Мы миновали несколько деревень, и матушка неоднократно покушалась остановиться, чтоб переждать грозу. Но всякий раз надежда: авось пройдет! — ободряла ее. Сколько брани вылилось тут на голову тетеньки Анфисы Порфирьевны — этого ни в сказках сказать, ни пером описать.
Жизнь нашего двора шла тихо, раз заведенным порядком. Мой старший брат был на два с половиной года старше меня, с младшим мы были погодки. От этого у нас с младшим братом установилась, естественно, большая близость. Вставали мы очень рано, когда оба дома еще крепко спали. Только в конюшне конюхи чистили
лошадей и выводили их к колодцу. Иногда нам давали вести их в поводу, и это доверие очень
подымало нас в собственном мнении.
Кучера отпускают повод, и
лошадь делает отчаянный курбет,
поднимая Ахметку на воздух. Никита крепко держит волосяной чумбур, откинув назад свой корпус.
На двор ворвался верховой в медной шапке с гребнем. Рыжая
лошадь брызгала пеной, а он, высоко
подняв руку с плеткой, орал, грозя...
С первою оттепелью, с первою осадкой снега и образованьем наста, без чего редко становится зима, всякое добыванье зверя в степи гоньбою прекращается, потому что снег окрепнет и,
поднимая зверя, не
поднимет ни человека, ни
лошади.
Кто езжал по таким дорогам, тот, верно,
поднимал стрепетов и даже видал, как они бегут впереди
лошадей.
— Теперь ничего подобного не бывает, — резко сказал Петр, подъехавший тоже к экипажу.
Подняв брови и насторожившись к топоту соседних
лошадей, он заставил свою
лошадь идти рядом с коляской… Его лицо было бледнее обыкновенного, выдавая глубокое внутреннее волнение… — Теперь все это уже исчезло, — повторил он.
Соседи
поднимали Мыльникова на смех, но он только посмеивался: хороший хозяин сначала кнут да узду покупает, а потом уж
лошадь заводит.
Ему не дали кончить, — как-то вся толпа хлынула на него, смяла, и слышно было только, как на земле молотили живое человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул,
лошадей поднимал за передние ноги, а тут не устоял. Макар бросился было к нему на выручку, но его сейчас же стащили с
лошади и десятки рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а на росстани остались одни мужики.
Дома Арефья ждали; увидали, что
лошадь пришла одна, дали знать старосте,
подняли тревогу, и мужиков с десяток поехали отыскивать Арефья.
Василий приподнимается с козел и
поднимает верх брички; кучера надевают армяки и при каждом ударе грома снимают шапки и крестятся;
лошади настораживают уши, раздувают ноздри, как будто принюхиваясь к свежему воздуху, которым пахнет от приближающейся тучи, и бричка скорее катит по пыльной дороге.
Он, не
поднимая головы, не отвечая им, свистит резким, оглушающим свистом и глухо бормочет
лошадям...
— Вы можете себе представить, капитан, — продолжал разливавший чай, обращаясь к безрукому и
поднимая ножик, который уронил этот, — нам сказали, что
лошади ужасно дороги в Севастополе, мы и купили сообща
лошадь в Симферополе.
Коренная беспрестанно
поднимала и трясла голову. Колокольчик издавал всякий раз при этом резкий звук, напоминавший о разлуке, а пристяжные стояли задумчиво, опустив головы, как будто понимая всю прелесть предстоящего им путешествия, и изредка обмахивались хвостами или протягивали нижнюю губу к коренной
лошади. Наконец настала роковая минута. Помолились еще.
Она не могла говорить дальше. Евсей взобрался на козлы. Ямщик, наскучивший долгим ожиданием, как будто ожил; он прижал шапку, поправился на месте и
поднял вожжи;
лошади тронулись сначала легкой рысью. Он хлестнул пристяжных разом одну за другой, они скакнули, вытянулись, и тройка ринулась по дороге в лес. Толпа провожавших осталась в облаке пыли безмолвна и неподвижна, пока повозка не скрылась совсем из глаз. Антон Иваныч опомнился первый.
Далее в паровом поле гулял табун
лошадей, от которого отбившись молодой жеребенок как бы из любопытства подбежал довольно близко к дороге и,
подняв свою тонкую голову, заржал, на что Иван Дорофеев, крикнув: «Я-те, дьяволенок этакий!» — хлопнул по воздуху плетью.
Мужик
поднял кверху красное потное лицо и усмехнулся… Но, увидев на проезжем барине кокарду, стал вдруг серьезен и задергал
лошадь, не дав ей щипнуть былинку у дороги… Вдоль проселка лежали вывернутые сохой березовые саженцы… Только пять-шесть еще сиротливо стояли, наклонясь и увядая…
Извозчик, хлестнув
лошадь, поехал прочь, а дворник впрягся в ноги девицы и, пятясь задом, поволок ее на тротуар, как мертвую. Я обезумел, побежал и, на мое счастье, на бегу, сам бросил или нечаянно уронил саженный ватерпас, что спасло дворника и меня от крупной неприятности. Ударив его с разбегу, я опрокинул дворника, вскочил на крыльцо, отчаянно задергал ручку звонка; выбежали какие-то дикие люди, я не мог ничего объяснить им и ушел,
подняв ватерпас.
Через час он позвонил; а на другой день, чем свет, по плотине возле мельницы простучала дорожная коляска, и четверка сильных
лошадей дружно
подымала ее в гору; мельники, вышедшие посмотреть, спрашивали: «Куда это наш барин?» — «Да, говорят, в Питер», — отвечал один из них.
«А все золото
поднимает… — подумал невольно Брагин, щупая лежавшую за пазухой жилку. — Вуколу-то Логинычу красная цена расколотый грош, да и того напросишься, а вон какую хоромину наладил! Кабы этакое богачество да к настоящим рукам… Сказывают, в одно нонешнее лето заробил он на золоте-то тысяч семьдесят… Вот лошадь-то какая — зверь зверем».
Егорушка, взглянув на дорогу, вообразил штук шесть высоких, рядом скачущих колесниц, вроде тех, какие он видывал на рисунках в священной истории; заложены эти колесницы в шестерки диких, бешеных
лошадей и своими высокими колесами
поднимают до неба облака пыли, а
лошадьми правят люди, какие могут сниться или вырастать в сказочных мыслях.
Ирина верхом обогнала его; рядом с нею ехал тучный генерал. Она узнала Литвинова, кивнула ему головой и, ударив
лошадь по боку хлыстиком,
подняла ее в галоп, потом вдруг пустила ее во всю прыть. Темный вуаль ее взвился по ветру…
"Господину Литвинову наше почтение!" — раздался вдруг насмешливый голос с высоты быстро катившегося"дог-карта". Литвинов
поднял глаза и увидал генерала Ратмирова, сидевшего рядом с князем М., известным спортсменом и охотником до английских экипажей и
лошадей. Князь правил, а генерал перегнулся набок и скалил зубы, высоко приподняв шляпу над головой. Литвинов поклонился ему и в ту же минуту, как бы повинуясь тайному повелению, бегом пустился к Ирине.
— Девку какую-то… Вон и билет ее, за чулком нашли…
Подняли у трактира в Безымянке… Насилу довезли, сани маленькие, сугробы,
лошадь не везет…
В первое время все занимало меня, все было ново, точно я вновь родился. Я мог спать на земле, мог ходить босиком, — а это чрезвычайно приятно; мог стоять в толпе простого народа, никого не стесняя, и когда на улице падала извозчичья
лошадь, то я бежал и помогал
поднять ее, не боясь запачкать свое платье. А главное, я жил на свой собственный счет и никому не был в тягость!