Надо было удостовериться в этом собственными глазами. К часам, ржавеющим в утробе земли, я, конечно, чувствовал полнейшее равнодушие; но не позволить же другому воспользоваться ими! А потому на следующий же день я, снова
поднявшись до зари и вооружившись ножом, отправился в сад, отыскал намеченное место под яблоней, принялся рыть и, вырывши чуть не аршинную яму, должен был убедиться, что часы пропали, что кто-то их достал, вытащил, украл!
Неточные совпадения
— Не то еще услышите,
Как
до утра пробудете:
Отсюда версты три
Есть дьякон… тоже с голосом…
Так вот они затеяли
По-своему здороваться
На утренней
заре.
На башню как
подыметсяДа рявкнет наш: «Здо-ро-во ли
Жи-вешь, о-тец И-пат?»
Так стекла затрещат!
А тот ему, оттуда-то:
— Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко!
Жду вод-ку пить! — «И-ду!..»
«Иду»-то это в воздухе
Час целый откликается…
Такие жеребцы!..
Едва только черкнет
заря, несмотря на довольно еще сильную темноту, куропатки
поднимаются с ночлега, на котором иногда совсем заносит их снегом, и прямо летят на знакомые гумна; если на одном из них уже молотят, — что обыкновенно начинают делать задолго
до зари, при свете пылающей соломы, — куропатки пролетят мимо на другое гумно.
После отшедшего века магнатерии они начинали век инженерии, и, должно признаться, начинали его со славою.
Заря, облиставшая инженерную славу,
поднималась в Варшаве и Новогеоргиевске и оттуда светила далее, против естества, — с запада на восток, через Киев, даже
до Баку и Ленкорани, ибо ныне даже и там воспрославлено имя русского инженера.
И вот в одну ночь, когда отдыхавшая толпа спала, как прежде, еще один человек
поднялся задолго
до зари и, беспокойно оглядевшись, тоже пустился в чащу.
Шел он
до вечера, а
до города еще далеко. Пришлось ему в поле ночевать; зарылся в копну и проспал всю ночь.
Поднялся с
зарею и опять пошел; недалеко от города вышел на большую дорогу. По дороге много народу в город на базар идет и едет. Догоняет его обоз; стали его извозчики спрашивать, что он за человек и отчего это он в мешок одет.
А когда он переправлялся на пароме через реку и потом,
поднимаясь на гору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкою полосой светилась холодная багровая
заря, то думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно
до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы, — ему было только двадцать два года, — и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья, овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла.
— Нет, батюшка, где тебе с ним говорить: он
до зари поднялся и ушел, — отвечали крестьяне, глядя друг на друга.