Неточные совпадения
Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее стола боком
к спинке на низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочил на голос доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в
плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над собой,
поднялся и сказал...
«Уж не несчастье ли какое у нас дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на
плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице; он не
поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями
к нему на шею.
Орехова солидно поздоровалась с нею, сочувственно глядя на Самгина, потрясла его руку и стала помогать Юрину
подняться из кресла. Он принял ее помощь молча и, высокий, сутулый, пошел
к фисгармонии, костюм на нем был из толстого сукна, но и костюм не скрывал остроты его костлявых
плеч, локтей, колен. Плотникова поспешно рассказывала Ореховой...
Шествие замялось. Вокруг гроба вскипело не быстрое, но вихревое движение, и гроб — бесформенная масса красных лент, венков, цветов — как будто
поднялся выше; можно было вообразить, что его держат не на
плечах, а на руках, взброшенных
к небу. Со двора консерватории вышел ее оркестр, и в серый воздух, под низкое, серое небо мощно влилась величественная музыка марша «На смерть героя».
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком
к нему, махая руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было оторвать глаз от круглого
плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки человека с глазами из стекла. Он видел, что янтарные глаза Марины тоже смотрят на эту фигурку, — руки ее
поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась на тахту и крикнула пьяным голосом, топая голыми ногами...
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему
к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел
к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на
плечо, стал у двери. Судьи
поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Точно сговорившись, мы сделали в воздух два выстрела, затем бросились
к огню и стали бросать в него водоросли. От костра
поднялся белый дым. «Грозный» издал несколько пронзительных свистков и повернул в нашу сторону. Нас заметили… Сразу точно гора свалилась с
плеч. Мы оба повеселели.
Забросив ружье за
плечо, я пошел по левому нагорному краю долины. Выбрав место поположе, я
поднялся к одной из ближайших седловин на хребтике и сел здесь отдохнуть.
Но когда я, в марте месяце,
поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за
плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной
к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Лихонин поспешно
поднялся, плеснул себе на лицо несколько пригоршней воды и вытерся старой салфеткой. Потом он поднял шторы и распахнул обе ставни. Золотой солнечный свет, лазоревое небо, грохот города, зелень густых лип и каштанов, звонки конок, сухой запах горячей пыльной улицы — все это сразу вторгнулось в маленькую чердачную комнатку. Лихонин подошел
к Любке и дружелюбно потрепал ее по
плечу.
Я храбро взобрался на нее; потом он выпрямился, и я стал ногами на его
плечи. В таком положении я без труда достал рукой раму и, убедясь в ее крепости,
поднялся к окну и сел на него.
Та же пустота везде; разумеется, ему и тут попадались кой-какие лица; изнуренная работница с коромыслом на
плече, босая и выбившаяся из сил,
поднималась в гору по гололедице, задыхаясь и останавливаясь; толстой и приветливой наружности поп, в домашнем подряснике, сидел перед воротами и посматривал на нее; попадались еще или поджарые подьячие, или толстый советник — и все это было так засалено, дурно одето, не от бедности, а от нечистоплотности, и все это шло с такою претензией, так непросто: титулярный советник выступал так важно, как будто он сенатор римский… а коллежский регистратор — будто он титулярный советник; проскакал еще на санках полицеймейстер; он с величайшей грацией кланялся советникам, показывая озабоченно на бумагу, вдетую между петлиц, — это значило, что он едет с дневным
к его превосходительству…
А по праздникам, рано, когда солнце едва
поднималось из-за гор над Сорренто, а небо было розовое, точно соткано из цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под гору, с удочками на
плече, прыгая с камня на камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, — бежал
к морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу, в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о камни там, внизу, и манили
к себе, точно девушки, — волны…
Болдоха толкает в спину Безухого; тот боком,
поднимаясь на носки, через
плечи наклонившихся над столом, заглядывает на В. А. Симова, а сам подвигается вперед
к лампе.
После утренней прогулки
к стаду мы
поднялись по козьей тропке на скалу,
к которой прилепилась, служа продолжением пещеры, наша сакля. Мой старик показал мне на север, где в пролетах между ледниками зеленели леса и далеко за ними маячила степь, своей дымкой сливаясь с горизонтом. Похлопал он меня по
плечу; его строгие глаза развеселились, ястребиный нос сморщился, и все лицо осветилось улыбкой...
Его жест смутил Фому, он
поднялся из-за стола и, отойдя
к перилам, стал смотреть на палубу баржи, покрытую бойко работавшей толпой людей. Шум опьянял его, и то смутное, что бродило в его душе, определилось в могучее желание самому работать, иметь сказочную силу, огромные
плечи и сразу положить на них сотню мешков ржи, чтоб все удивились ему…
В ответ грянула тяжелая железная цепь и послышался стон. Арефа понял все и ощупью пошел на этот стон. В самом углу
к стене был прикован на цепь какой-то мужик. Он лежал на гнилой соломе и не мог
подняться. Он и говорил плохо. Присел около него Арефа, ощупал больного и только покачал головой: в чем душа держится. Левая рука вывернута в
плече, правая нога плеть плетью, а спина, как решето.
Я до того изумился, что слова не промолвил, а она приблизилась
к окну и, прислонившись
к стене
плечом, осталась неподвижною; только грудь судорожно
поднималась и глаза блуждали, и с легким оханьем вырывалось дыхание из помертвелых губ.
Через несколько мгновений Кругликов
поднялся с полу, и тотчас же мои глаза встретились с его глазами. Я невольно отвернулся. Во взгляде Кругликова было что-то до такой степени жалкое, что у меня сжалось сердце, — так смотрят только у нас на Руси!.. Он встал, отошел
к стене и, прислонясь
плечом, закрыл лицо руками. Фигура опять была вчерашняя, только еще более убитая, приниженная и жалкая.
— Николушка-а! — заныла тётка Татьяна. Николай отступил в сени, а отец Афанасий тяжело
поднялся на ноги, топая, вышел
к нему, положил на
плечо его тяжёлую руку и, поталкивая в тёмный угол сеней, сказал негромко, внушительно...
Тяжело
поднявшись с нар, Субханкулов подошел
к стоявшему в углу шкапчику, отпер его, достал чайную чашку и, повернув назад голову, с масленой широкой улыбкой молвил через
плечо Марку Данилычу...
— Ступай до пана полковника,
к допросу зовут, — грубо хватая за
плечо Игоря и заставив его
подняться на ноги, бросил он на своем ломаном языке.
Я не любила Родам за ее чрезмерную привязанность
к моему врагу Юлико, с которым она, взапуски с Андро, нянчилась, как с коронованным принцем. Я передернула
плечами (эту привычку я переняла от отца) и стала медленно
подниматься в комнаты бабушки.
Заглянул… Эх, ты, господи! Все пропустил! Катя уже лежала в постели, покрывшись одеялом, и читала. На ночном столике горела свеча. Я видел смуглые, нагие до
плеч руки, видел, как рубашка на груди выпукло
поднималась. Горячо стучало в висках, дыхание стало прерывистым… Не знаю, сколько времени прошло. Катя приподнялась, потянулась
к свече, я на миг увидел над кружевным вырезом рубашки две белые выпуклости с тенью между ними, — и темнота все захлопнула.
Керосинка без стекла тускло горела на столе, дым коптящею, шевелящеюся струйкою
поднимался к потолку. По стенам тянулись серые тени. За закоптелою печкою шевелилась густая темнота. И из темноты, казалось мне пристально смотрит в избу мрачный, беспощадный дух дома. Он намечает
к смерти ставшую ему ненужною старуху; как огромный паук, невидимою паутиною крепко опутывает покорно опущенные
плечи девушки…
Была у Нинки особенность, Марк всегда ею любовался. Черные брови ее были в непрерывном движении: то медленно
поднимутся высоко вверх, и лицо яснеет; то надвинутся на лоб, и как будто темное облако проходит по лицу. Сдерживая на тонких губах улыбку, он смотрел в ее лицо, гладил косы, лежавшие на крепких
плечах, и сладко ощущал, как
к коленям его прижималась молодая девическая грудь.
Горло было прострелено навылет, в кровавых ранках свистел воздух. Фельдшер беспомощно пожал
плечами, наложил на шею повязку. Беспалов, с тоскою в мутящихся глазах, сейчас же сорвал повязку? он показывал руками, что не хватает воздуху. И в ранках свистело; кровь, пузырясь,
поднималась над ранками и алою пеною стекала
к затылку.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко
к голове, одно
плечо выше другого. И это
плечо судорожно, равномерно опускалось и
поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на всё тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул, на Пьера, чтоб он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.