Неточные совпадения
Старания Агафьи Михайловны и повара, чтоб обед был особенно хорош, имели своим последствием только то, что оба проголодавшиеся приятеля, подсев к закуске, наелись хлеба
с маслом, полотка и соленых грибов, и еще то, что Левин велел
подавать суп без пирожков, которыми повар хотел особенна удивить гостя.
— Те-те-те, вознепщеваху! и прочая галиматья! Непщуйте, отцы, а я пойду. А сына моего Алексея беру отселе родительскою властию моею навсегда. Иван Федорович, почтительнейший сын мой, позвольте вам приказать за мною следовать! Фон Зон, чего тебе тут оставаться! Приходи сейчас ко мне в город. У меня весело. Всего верстушка какая-нибудь, вместо постного-то
масла подам поросенка
с кашей; пообедаем; коньячку поставлю, потом ликерцу; мамуровка есть… Эй, фон Зон, не упускай своего счастия!
Вместе
с чаем
подали нам котлеты, яйца всмятку,
масло, мед, сыр и пр.
Он в щегольском коричневом фраке
с светлыми пуговицами; на руках безукоризненно чистые перчатки beurre frais. [цвета свежего
масла (фр.).]
Подает сестре руку — в то время это считалось недозволенною фамильярностью — и расшаркивается перед матушкой. Последняя тупо смотрит в пространство, точно перед нею проходит сонное видение.
Точно так же осторожно обходится
с убоиной; ест кашу не всякий день и льет в нее не коровье
масло, а постное; хлеб
подает на стол черствый и солит похлебку не во время варки ее (соляных частиц много улетучивается), а тогда, когда она уже стоит на столе.
Подавали на стол, к чаю, красное крымское вино, тартинки
с маслом и сыром, сладкие сухари. Играл на пианино все тот же маленький, рыжеватый, веселый Панков из консерватории, давно сохнувший по младшей дочке Любе, а когда его не было, то заводили механический музыкальный ящик «Монопан» и плясали под него. В то время не было ни одного дома в Москве, где бы не танцевали при всяком удобном случае, до полной усталости.
Ужинали в кухне, вместе со всеми рабочими, и пища была обильна: сначала
подавали окрошку из мяса, яиц, огурцов и луку
с квасом, забелённую сметаной; два горячих — лапшу да щи
с мясом или похлёбку
с бараниной и борщ; потом ели гречушную или просяную кашу, жирно политую коровьим
маслом, а заедали всё это иногда простоквашей, иногда сычёными киселями.
— Нет, мы не будем ужинать в ресторане, — заявила она
с решительным видом, — и
подадут грязно, и
масло прогорклое… Вообще здесь не стоит ужинать, и мы это устроим лучше у нас дома. Не правда ли, Шура?
День был постный, и стряпка Маланья, кривая старая девка в кубовом синем сарафане,
подала на стол только постные щи
с поземиной да гречневую кашу
с конопляным
маслом.
— Пей! — сказал Ежов, даже побледневший от усталости,
подавая ему стакан. Затем он потер лоб, сел на диван к Фоме и заговорил: — Науку — оставь! Наука есть божественный напиток… но пока он еще негоден к употреблению, как водка, не очищенная от сивушного
масла. Для счастья человека наука еще не готова, друг мой… и у людей, потребляющих ее, только головы болят… вот как у нас
с тобой теперь… Ты что это как неосторожно пьешь?
— А то, что прежде отца в петлю не суйся, жди термину: скомандую «таскай со всем», так и лезь за говядиной, а то ишь ты! Ну-ка, Сенька, подлей еще! — сказал Пашка,
подавая грязному кашевару чашку. Тот плеснул щей и поставил на стол. Хлебнули еще несколько раз, Пашка постучал ложкой в край чашки. Это было сигналом таскать говядину. Затем была подана белая пшенная каша
с постным, из экономии,
маслом. Ее, кроме Луговского и Вороны, никто не ел.
Утром нам
подавали café complet [Кофе
с молоком, булки и
масло (фр.).].
Девка
подала; но Иосаф и
с маслом не мог; зато сама старуха взяла никак не менее его кусище и почти
с нежностию принялась его есть… По возрасту своему она дожила уже, видно, до того полудетского состояния, когда все сладковатое начинает нравиться.
— Что вы не едите?
С маслом оно скусней.
Подай масло-то.
Подали щи
с головизной, на вторую перемену ставили свекольник
с коренной рыбой, а на третью — пироги
с гречневой кашей и соминой, да смачную яичную кашу
с маковым
маслом, в конце стола овсяный кисель
с сытóй медовой.
— Приехала, матушка, в ту пятницу прибыла, — ответила казначея. — Расчет во всем
подала как следует — сто восемьдесят привезла, за негасимую должны оставались. Да гостинцу вам, матушка, Силантьевы
с нею прислали: шубку беличью, камлоту на ряску, ладану росного пять фунтов
с походом, да
масла бутыль, фунтов, должно быть, пятнадцать вытянет. Завтра обо всем подробно доложу, а теперь не пора ли вам и покою дать? Устали, чай,
с дороги-то?
Поели татары блины, пришла татарка в рубахе такой же, как и девка, и в штанах; голова платком покрыта. Унесла
масло, блины,
подала лоханку хорошую и кувшин
с узким носком. Стали мыть руки татары, потом сложили руки, сели на коленки, подули на все стороны и молитвы прочли. Поговорили по-своему. Потом один из гостей-татар повернулся к Жилину, стал говорить по-русски.
Обнесут рассевшийся народ чаркой другой и ломтями хлеба, испеченного из новой ржи, потом
подадут солонины
с квасом,
с творогом и кашу
с маслом, а перед каждым кушаньем браги да пива пей сколько хочешь.
Не могу вспомнить, но, вероятно, по такому же точно случаю, как
с чаем, Гуго Карлович прослыл непомерно страстным любителем французской горчицы диафан, которую ему
подавали решительно ко всякому блюду, и он, бедный, ел ее, даже намазывая прямо на хлеб, как
масло, и хвалил, что это очень вкусно и зверски ему нравится.
Цыгане пели, свистали, плясали… В исступлении, которое иногда овладевает очень богатыми, избалованными «широкими натурами», Фролов стал дурить. Он велел
подать цыганам ужин и шампанского, разбил матовый колпак у фонаря, швырял бутылками в картины и зеркала, и всё это, видимо, без всякого удовольствия, хмурясь и раздраженно прикрикивая,
с презрением к людям,
с выражением ненавистничества в глазах и в манерах. Он заставлял инженера петь solo, поил басов смесью вина, водки и
масла…
