Между тем он продолжал всё сидеть и всё смотрел на меня с тою же усмешкой. Я злобно
повернулся на постели, тоже облокотился на подушку и нарочно решился тоже молчать, хотя бы мы всё время так просидели. Я непременно почему-то хотел, чтоб он начал первый. Я думаю, так прошло минут с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что, если это не Рогожин, а только видение?
Неточные совпадения
За ширмами,
на постели, среди подушек, лежала, освещаемая темным светом маленького ночника, как восковая, молодая белокурая женщина. Взгляд был горяч, но сух, губы тоже жаркие и сухие. Она хотела
повернуться, увидев его, сделала живое движение и схватилась рукой за грудь.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул в лесу,
на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега.
На фрегате, в море лучше. Мне хорошо в моей маленькой каюте: я привык к своему уголку, где
повернуться трудно; можно только лечь
на постели, сесть
на стул, а затем сделать шаг к двери — и все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.
Сначала он слышал, как спокойно храпела Матрена Павловна, и он хотел уже войти, как вдруг она стала кашлять и
повернулась на скрипучей
постели.
— Смотрите, не смотрите, а это правда, — сказал он,
повернувшись к ним и грозя кулаком, и затем опять повалился
на постель.
Елизавета Петровна
повернулась при этом
на своей
постели и спустила одну руку до самого пола, как бы представляя, что она кланяется до земли.
Казалось, все эти гипсовые головы готовы были заговорить со мною; но пуще всех надоел мне колоссальный бюст Демокрита: вполне освещенный луною, он стоял
на высоком белом пьедестале, против самой моей
постели, скалил зубы и глядел
на меня с такою дьявольскою усмешкой, что я, не видя возможности отделаться иначе от этого нахала, зажмурил опять глаза,
повернулся к стене и, наконец, хотя с трудом, но заснул.
Панкрат
повернулся, исчез в двери и тотчас обрушился
на постель, а профессор стал одеваться в вестибюле. Он надел серое летнее пальто и мягкую шляпу, затем, вспомнив про картину в микроскопе, уставился
на свои калоши и несколько секунд глядел
на них, словно видел их впервые. Затем левую надел и
на левую хотел надеть правую, но та не полезла.
Петр Дмитрич разделся и лег
на свою
постель. Он молча закурил папиросу и тоже стал следить за мухой. Взгляд его был суров и беспокоен. Молча минут пять Ольга Михайловна глядела
на его красивый профиль. Ей казалось почему-то, что если бы муж вдруг
повернулся к ней лицом и сказал: «Оля, мне тяжело!», то она заплакала бы или засмеялась, и ей стало бы легко. Она думала, что ноги поют и всему ее телу неудобно оттого, что у нее напряжена душа.
Сестра поправила ему подушки и белое одеяльце, он с трудом
повернулся к стенке и замолчал. Солнце светило сквозь окно, выходившее
на цветник, и кидало яркие лучи
на постель и
на лежавшее
на ней маленькое тельце, освещая подушки и одеяло и золотя коротко остриженные волосы и худенькую шею ребенка.
И только улегшись в
постель,
повернувшись к стене и натянув
на голову одеяло, он почувствовал себя спокойнее и перестал бояться мира, который вошел ему в душу, — такой грязный, отвратительный и жестокий.
Повернулся Василий Васильич
на постели.
Савелий сердито выдыхнул из груди весь воздух и резко
повернулся к стене. Минуты через три он опять беспокойно заворочался, стал в
постели на колени и, упершись руками о подушку, покосился
на жену. Та все еще не двигалась и глядела
на гостя. Щеки ее побледнели, и взгляд загорелся каким-то странным огнем. Дьячок крякнул, сполз
на животе с
постели и, подойдя к почтальону, прикрыл его лицо платком.
Дьячок подпрыгнул два раза перед
постелью, повалился
на перину и, сердито сопя,
повернулся лицом к стене. Скоро в его спину пахнуло холодом. Дверь скрипнула, и
на пороге показалась высокая человеческая фигура, с головы до ног облепленная снегом. За нею мелькнула другая, такая же белая…